Монстры и манеры

Альфред с трудом проснулся. Боль в голове никуда не исчезла, но она хотя бы перестала раскалываться так же ужасно, как раньше. Казалось, что почти вся боль, бывшая в его теле, поутихла, за исключением разве что руки: она продолжала ныть с прежней силой. Альфред медленно поднялся на кровати и обнаружил, что находится в той же комнате, в которой заснул, только теперь никто не сидел рядом с ним на постели. Но он не был один: Герберт спал на стуле рядом с кроватью. Вытянув перед собой длинные ноги, он выглядел на удивление по-человечески. Одна его рука покоилась на подлокотнике кресла, а другая – на коленях. Его голова была наклонена вперед. Определенно, он не был похож на монстра. Но из одежды на нем по-прежнему был только плащ, обернутый вокруг талии. Альфред как можно тише сел, пытаясь устроиться поудобнее, прижимая ушибленную руку к груди, и некоторое время просто сидел, глядя на Герберта и любуясь. Странная мысль промелькнула в его голове: Альфред задумался, позволит ли ему Герберт заплести свои волосы? Они были длинными, как у девушки, но Герберт не был девушкой. У него был сильный, волевой подбородок и длинный римский нос. И у него были крупные ладони. Так что он скорее всего не захотел бы заплетать свои волосы в косу, а Альфред, даже если бы Герберт вдруг согласился, все равно не знал, как их заплетать. Вероятно, если бы он даже попытался заплести косу, у него ничего не получилось бы, и Герберт бы посмеялся над ним. . Встав с кровати, Альфред осторожно прокрался по комнате, обойдя кровать, пока не оказался прямо перед Гербертом. Оказавшись рядом и будучи совершенно уверенным, что Герберт не проснется, Альфред присел на корточки перед ним и посмотрел на него снизу вверх. Было весьма необычно иметь возможность восхищаться без всякого страха быть обнаруженным. Профессор Абронсиус не вошел бы внезапно. Граф фон Кролок, Сара и все остальные обитатели замка, несомненно, спали так же крепко, как и Герберт. Альфред сел на пол и посмотрел на Герберта снизу вверх. Он был прекрасен. Альфред был уверен, что, куда бы Герберт ни пошел, он всегда должен был быть в центре внимания. Его удивляло, как этот Рене мог отказаться от такого человека, как Герберт. Будучи вампиром, Герберт пугал Альфреда до смерти, но каким он был человеком? Был ли он так же уверен в себе, как сейчас? Пытался ли он скрыть свои предпочтения до того, как получил покровительство графа фон Кролока? Был он застенчив или серьезен? Дразнил ли он служанок? Разыгрывал ли кого-либо? Альфред прищурился, изучая форму рта Герберта. – Держу пари, ты разыгрывал всех подряд. Герберт не проснулся от голоса Альфреда. Он также, казалось, не дышал, и Альфред обеспокоенно поднес большой палец ко рту, прикусив в задумчивости. Герберт действительно выглядел мертвым. Его бледность и пугающая неподвижность лишили его всякой иллюзии жизни. Альфред нерешительно протянул руку и положил пальцы на запястье Герберта. И не почувствовал ничего. Бились сердца у вампиров? Должны ли они были дышать? Он почти отдернул руку от запястья Герберта, когда почувствовал отчетливый удар по кончикам пальцев. В течение нескольких минут больше ничего не было, а затем он почувствовал еще один глухой удар. Значит, у вампиров действительно было сердцебиение, просто не такое, как у людей. Профессору Абронсиусу наверняка хотелось бы это знать, но он никогда этого не узнает. Даже если Альфред покинет замок графа фон Кролока, он не был уверен, что когда-нибудь снова встретится с профессором. Альфред прикусил губу так сильно, что почувствовал вкус крови. Профессор Абронсиус и раньше ошибался. Он говорил, что вампиры – это ничто иное, как злые демоны, но злые демоны, конечно, не испытывали бы такой боли и сожаления, как граф фон Кролок, когда он предавался воспоминаниям о потерянной любви в склепе замка. И будет ли злой демон переживать, думая, что Альфред болен, как беспокоился о нем Герберт? Разве злой демон обнял бы его так тепло, потому что был рад, что он не умер, как это сделала Сара? Если профессор ошибался в этом, то он мог совершить и другие ошибки. Профессор Абронсиус хотел, чтобы Альфред позволил превратить себя в вампира, и он же говорил, вампиры были злом. Значит... он хотел, чтобы Альфред был злым? Профессор Абронсиус был счастлив позволить Саре превратиться в одну из них, просто чтобы иметь возможность самолично увидеть, как это происходит. Если он хотел создать больше зла, разве это не делало его злым? Или же это попросту означало, что зло не имело такого большого значения, как профессор всегда говорил? Или это просто означало, что он лгал, говоря о “зле”? Альфред сидел у ног Герберта, размышляя и пытаясь разобраться в путанице в своей голове. У него никогда раньше не было причин сомневаться в профессоре, но, впервые за долгое время сидя без дела, он мог подумать. Мысль закралась в голову Альфреда так внезапно, что застала его врасплох. Что, если профессор ошибался и насчет того, что целовать других мужчин – это зло? Альфред посмотрел на Герберта, который по-прежнему крепко спал. Он чувствовал, как колотится его сердце. Профессор мог ошибаться, а может быть, он даже откровенно лгал. Ведь он солгал о том, что отправился в замок, чтобы спасти Сару: теперь было очевидно, что у него не было намерения спасать ее. Что, если и желание целоваться с мужчинами не было таким уж страшным злом? Профессор говорил Альфреду, что церковь считает это неправильным, но он никогда на самом деле не позволял Альфреду посещать церковную службу; и до этого, в богадельне, Альфред не мог припомнить, чтобы викарий когда-либо говорил что-либо о мужчинах, целующих других мужчин. Альфред почувствовал головокружение. Он продолжал нервно грызть ноготь большого пальца. Губы Герберта были не такими бледными, как остальная кожа. Он был очень мускулистым, как одна из древних статуй греческих героев в музеях. Альфред убрал большой палец ото рта и, помогая себе здоровой рукой, встал на колени перед Гербертом. Он немного наклонился вперед и, собрав все свое мужество для этого усилия, положил руку на обнаженное колено Герберта. Никакой реакции не последовало. Герберт продолжал спать. Альфред отчасти ожидал, что Герберт проснется и набросится на него... или просто посмеется над ним за дерзость: что такой человек, как Альфред помыслил о том, чтобы прикоснуться к кому-то вроде Герберта. Кожа под рукой Альфреда была прохладной на ощупь. Ноги и грудь Герберта были более волосатыми, чем ожидал Альфред, и он задался вопросом, были ли другие части тела Герберта тоже покрыты волосами. Если профессор Абронсиус ошибался и поцелуй с мужчиной не проклянет его навеки… Герберт был таким поразительным. Альфред поднял руку, приблизил пальцы к лицу Герберта. У него возникло сильное желание прикоснуться к губам Герберта. И он провел кончиками пальцев по его лицу. Но если профессор Абронсиус говорил правду… Альфред убрал руку от Герберта и медленно отодвинулся, пока не уперся спиной в стену напротив Герберта. Он посмотрел на свою руку, потом на Герберта. Это было так заманчиво. Альфред поднялся на ноги. Ему нужно было уйти от Герберта хотя бы на минуту. Он не знал, был ли сейчас день или ночь, но не осмеливался открыть окно, чтобы выяснить это, опасаясь, что сейчас может быть день, и он может впустить свет. Альфред не был уверен, была ли эта часть легенды о вампирах правдой или нет, но решил, что лучше не рисковать, пока Герберт в комнате. В комнате было холодно, и Альфред подумал, чувствуют ли холод вампиры? Если они на самом деле не были монстрами, то вполне возможно, что им было холодно. Альфред стащил с кровати одно из одеял и накрыл им Герберта, укрыв его с плеч до пят. Затем Альфред взял с кровати еще одно одеяло, завернулся в него и вышел из комнаты. Он отошел всего на несколько шагов от двери, когда Куколь завернул за угол и заметил его. Со своей тяжелой, болезненно выглядящей хромотой он подошел к Альфреду и оглядел его с ног до головы. Он что-то сказал. – Простите, – Альфред качнул головой, извиняясь. – Я не понимаю. Пожалуйста, не могли бы вы повторить еще раз? Рот Куколя был деформирован. Казалось, ему было трудно произнести эти слова, но он явно знал, что хотел сказать: – Обратно в постель, – выдавил он из себя. – Отдыхай. – Мне уже намного лучше, спасибо, – заверил его Альфред. – Я просто хотел немного подумать, а мне легче думать, если я чем-нибудь занят. Он беспомощно пожал плечами. – Но я не знаю, что делать. Куколь покачал головой. – Больно. – Нет, мне действительно намного лучше. – Альфред едва сдержал крик, когда Куколь протянул руку и коснулся его правой руки. – Ну, может быть, эта рука немного побаливает… – Сломано. – Нет. Я уверен, что все не так уж плохо. Это просто ушиб. Скоро станет лучше. – Сломано. Плохо. – Куколь не стал дожидаться никаких аргументов. Он протянул одну руку, схватил Альфреда за шиворот и потащил его обратно в комнату, где все еще спал Герберт. Он подвел Альфреда к кровати и ждал рядом, пока Альфред не забрался обратно и не натянул на себя одеяло так хорошо, как только мог. Когда у него возникли проблемы с расправлением одеял из-за больной руки, Куколь сделал эту работу сам. – В самом деле, – запротестовал Альфред, наблюдая, как Куколь ходит по комнате, разжигая огонь и проверяя, что шторы на окнах надежно задернуты ради безопасности Герберта. – Я не устал. Мне нужно чем-то заняться. Куколь посмотрел на него взглядом, который мог бы быть раздраженным, если бы Альфред правильно его считал. – Сон сейчас, работать потом. Альфред ссутулился и вздохнул: – Да, сэр. Куколю сделалось так тяжело, что он на мгновение замер и уставился на Альфреда. Затем он вышел из комнаты. Мгновение спустя он вернулся с книгой в руках. Он отдал книгу Альфреду, затем поставил чернильницу и перо на маленький приставной столик рядом с ним. – Ничья. Альфред открыл книгу и обнаружил, что она состоит из чистых страниц. Он посмотрел на Куколя. – Я не художник. Я не умею рисовать. – Рисуй. – Продолжал настаивать Куколь. – Да, сэр. И снова, казалось, это застало Куколя врасплох, но он не стал поправлять Альфреда и вышел из комнаты. Альфред умел писать, хотя у него была не очень твердая рука, и многие слова он писал с ужасными ошибками. Но он мог бы читать, если бы слова не были слишком трудными. Рисовать он никогда не пробовал. Хотя он восхищался некоторыми рисунками, которые видел в книгах профессора Абронсиуса, имевшихся у него дома, идея создания чего-либо подобного изящным изображениям редких птиц и очаровательных насекомых казалась совершенно невозможной. Тем не менее, это был приказ, и Альфред почувствовал, как что-то в нем успокоилось, как только перед ним поставили задачу. Но что нарисовать? Он подумал о научных текстах профессора Абронсиуса с рисунками редких вещей. Альфред оглядел комнату. Каменные стены, камин, кровать, к которой он был прикован, пара стульев и… Герберт. А Герберт, несомненно, был очень редким созданием! *** Герберт проснулся от пения. Этот голос был не из тех, что он слышал раньше. Он был очень мягким и нежным. Он приоткрыл один глаз и увидел, что это был Альфред. Каким-то образом такой прекрасный голос исходил от застенчивого Альфреда. Герберт сомневался, что Альфред стал бы петь, если бы знал, что с ним в комнате находится кто-то еще. Альфред сидел на кровати, укрывшись одеялом до пояса, с книгой на коленях. На глазах у Герберта Альфред обмакнул перо в маленькую керамическую чернильницу, а затем снова поднес его к бумаге. Он взглянул на Герберта, и Герберт закрыл глаза, чтобы не быть пойманным. Он слышал легкое царапанье пера по бумаге. Мгновение спустя он снова открыл глаза. Альфред был поглощен тем, что рисовал. Он продолжал петь, и Герберт подумал, что, вероятно, может слушать этот голос вечно. Он ждал и наблюдал, как пение стихло, и мало-помалу Альфред стал клевать носом. Через несколько минут он уже крепко спал. Герберт открыл оба глаза. Он хотел просто сидеть и восхищаться Альфредом, наслаждаться чувством сытости впервые за столь долгое время, что это ощущение было совершенно незнакомым, и обдумывать, как он мог бы убедить Альфреда, что жизнь под защитой графа фон Кролока – лучшая из возможных жизней для него. Герберт подошел к краю кровати и посмотрел вниз на то, над чем работал Альфред. Он был совершенно очарован тем, что увидел. – О, Альфред, ты прелесть. Это был портрет Герберта, спящего в кресле. Немного неряшливый и кривоватый, с чернилами, размазанными тут и там, где Альфред не следил за своими руками рядом с мокрыми чернилами. Руки на рисунке были довольно плохими и Герберт знал, что его голова не такая уж большая, но ему все равно понравилось. Просто глядя на рисунок и зная, что Альфред приложил к нему усилия, он почувствовал тепло во всем теле. Он был уверен, что Альфред любит его, даже если слишком боялся признаться в этом. Настолько довольный своим открытием, Герберт перевернул страницу в книге, чтобы посмотреть, чем еще развлекался Альфред. Изображение, которое он увидел, заставило его замереть от ужаса. Это был еще один рисунок Герберта. Рисунок Герберта с широко раскрытым ртом и выступающими клыками. Его лицо было искажено и ужасно, а глаза широко раскрыты и безумны. Так… таким его видел Альфред – чудовищем. Нельзя было отрицать, что Альфред боялся его. Нельзя было списать это на застенчивость или неопытность – он был в ужасе. И у него были на то веские причины. Герберт понял, что, должно быть, так он и выглядел, когда был несдержан в своей спальне, повалив Альфреда на пол. Герберт перевернул страницу обратно к изображению, на котором он мирно спал в кресле. Альфред нарисовал его с легкой улыбкой на лице. Это был нежный образ, так сильно отличающийся от монстра Герберта, пытающегося выпрыгнуть из бумаги. Герберт переворачивал страницу взад-вперед, мечась между спокойствием и яростью, между человеком и чудовищем. Он не хотел пугать Альфреда. Он не хотел никого пугать. Куколь вошел с охапкой чистой, высушенной одежды. Герберт показал ему рисунок себя-монстра. – Неужели я такой ужасный? Я действительно так выгляжу? Закатив глаза, Куколь положил принесенную охапку одежды на стул, на котором сидел Герберт, взял у него книгу и свободной рукой отвесил Герберту подзатыльник. – Эй! Куколь проигнорировал возмущенный вопль Герберта. Он перевернул страницу на фотографии спящего Герберта и постучал по ней указательным пальцем, прежде чем сунуть книгу обратно в руки Герберта. –Но он видел меня таким. – Герберт снова перевернул страницу на “монстра”. Куколь испустил многострадальный вздох. – Юный. – Ну, да, Альфред молод, но я не вижу, что - – Нет, – Куколь перебил Герберта и постучал его по груди. – Ты. Молод. Он указал на книгу. – Ошибка. – И он махнул рукой, показывая, что на самом деле это не имеет значения. Это дало каплю надежды. – Так ты думаешь, это было просто... плохое первое впечатление? Может быть, так оно и есть. Если он увидит меня таким как сейчас, – Герберт посмотрел вниз на рисунок, на котором он мирно спал, – тогда, возможно, я могу на что-то надеяться. Он улыбнулся Альфреду, который продолжал крепко спать: – Я заставлю тебя забыть монстра, даже если это будет последнее, что я когда-либо сделаю.