По ту сторону снов

Ночь проходит на удивление спокойно. На удивление Стиву снится какая-то обыденная чушь, вроде уроков в школе и как к нему снова и снова подкатывает Лиззи. У Лиззи восхитительно пышные светлые волосы, которые та укладывает, в стиле Мадонны и Стив даже подумать боится во сколько бедняжке приходится вставать по утрам, чтобы добиться таких успехов. У Лиззи ядовито-оранжевый цвет липкой помады — да, Стив знает, что она липкая — проверял не раз. От Лиззи пахнет чем-то карамельно-пудровым, совсем как от пончиков, которые отец притаскивает домой килограммами. А ещё у Лиззи потрясающе нежная кожа, особенно, когда она то и дело хватает Стива за руку. Она смотрит своими большими наивными глазами на него, а Стив смотрит сквозь этот туманно-серый цвет, потому что — это всё не то. И цвет волос вроде похож. И глаза чем-то по цвету схожи. А вот кожу ей бы более грубую, да со шрамами. И чтобы ладони в мозолях. И чтобы предплечья с перекатами железных мышц. И сунуть бы ей в рот сигарету, чтобы аккуратный брючный костюм, как и волосы, пропитались табачным дымом. А с губ непременно грубовато стереть маслянистую помаду — не идёт она ей. Ну или это самому Стиву не идёт быть с Лиззи. Всё там было правильно-неправильно. Обстановка все та же. Всё те же профессора. Вся та же баскетбольная крытая площадка, где слышен лишь скрип обуви об пол, да удары тяжелого мяча. И всё то же желание найти Билли глазами. Побычиться с ним, вздёрнуть его в матче, наслаждаться тем, как он задыхается от бега. Ещё бы — столько курить и не задыхаться ведь невозможно. Невозможно наслаждаться обычным сном, о котором Стив два с лихуем месяца мечтал. Потому что сон был без сранного Харгроува. Приехали, блядь. Стив устало перекатывает голову, чувствуя, как затёкшая за ночь шея начинает ныть ещё сильнее. И на вопрос Робин о том, как принцессе спалось на чужой кровати — только морщится. Хреново. Хреново спалось. Хреново однообразно. Стив от таких снов уже отвык и требуя у кого-то там наверху их обратно — даже не понимал какую фатальную ошибку он совершает. Ещё одна фатальная ошибка сегодняшнего дня — работа. О да, Стива наконец доконали родители, выставив ему условие ещё месяц назад: либо работаешь там, где хочешь, либо идёшь к отцу. А это значит — надеваешь дурацкий пухлый (они конечно же забыли упомянуть, что ещё и смердящий чужим потом) костюм здоровяка Джерри — ростовой куклы с приветливой улыбкой сатаны, в котором Стиву нужно будет слоняться по стоянке поддержанных автомобилей. Этот побочный бизнес отца приносит немалый доход и Уильям, как истинный американец, решил, что его сын должен начинать вливаться в семейную империю с самых низов, как и он сам когда-то. Единственным плюсом той работы было то, что за костюмом Стива бы никто не узнал. Одним из тысячи минусов было бы то, что в первый же его рабочий день, весь немногочисленный Хоукинс стянулся посмотреть на позорящегося бывшего короля школы, потому что городок у них мелкий и сплетни тут плодятся быстрее, чем тараканы на кухне в забегаловке Джо. Из двух зол Стив выбрал меньшее — договорился чилить в прокате видео кассет. Там хотя бы не нужно таскать на себе килограммы вонючего шмотья и развлекать проходящих мимо идиотов. Снаружи кирпичное здание кажется обычным, да и внутри полки ровными рядами перекрывают друг друга так, что кажется места там почти нет. Нет пространства чтобы вдохнуть. Пахнет тут кассетными плёнками и новёхоньким, точно только что с завода, пластиком. Стив усмехается мрачно — ну хоть не карамельно-пудровыми духами Лиззи. Скользит взглядом по полкам с пластиковыми и картонными коробочками, в которых пылятся кассеты. И что удивительно — те выставлены не только по жанрам, но и по алфавиту. До Стива тут явно работал какой-нибудь двинутый на порядке парняга. И с его уходом из порядка только и остались, что идеально расставленные кассеты, потому что встав за кассу, Стив сразу же замечает слой пыли на столешнице, пару жирных капель, словно бы кто-то с упоением жрал бургер прямо тут и засохшую колу тёмно-коричневыми разливами куда-то за пределы стола. У кого-то день начинается с кофе и яичницы с беконом. У Стива день начинается с мокрой старой тряпки, от которой за милю несёт сыростью. Он возит ею по столешнице лениво и его собственно не особо парит, что пятна почти не оттираются. Выглядит он сейчас наверняка, как заебавшийся под ночь бармен, который лишь имитирует работу до конца своей смены. По наплыву посетителей Стив понимает — кино люди любят. Дерьмовое, бессмысленное и с отвратительной озвучкой. К нему заходят три девчонки в подозрительно коротких юбках и лосинах таких ярких цветов, от которых у Стива начинает рябить в глазах. Они, точно сговорившись, сделали себе хвостики на бок и выглядят, как трио неудавшейся подростковой группы. Раньше, ещё с полгода назад, Стив бы эффектно облокотился о стойку, небрежно зачесал волосы назад и подмигнул бы всем троим разом. И уже минуту спустя наслаждался бы тем, как те краснеют, а ещё через минут десять заполучил бы их номера телефонов, аккуратно нацарапанные на визитке видео проката с подписью: «позвони мне <3» Сейчас Стив лишь интересуется будничным тоном что именно они ищут. Тоном наплевательским настолько, что те разочарованно выдыхают и щебечут о чем-то комедийно-романтичном, пока Стив смотрит куда-то за их спины, на тоскливо-пасмуную улицу. Стив не сечет в комедиях, как и в романтике, судя по тому, что Уилер свинтила от него при первой же подвернувшейся возможности. Шаркающе, он тащится в конец зала, где когда-то видел какую-то несерьезную розово-сопливую чушь. Разминает плечи, пытаясь выпрямить спину, но та нихрена не выпрямляется — плечи сутулятся, а позвонки прогибаются, как под тяжестью мешка с кирпичами. Стиву тяжело. Тяжело идти, точно к ногам привязали двадцати килограммовые утяжелители. Словно тело залило свинцом и тот теперь вместо крови по венам тягуче-медленно ползёт. Он морщится на свет софитов, которые хуярят так, словно пытаются выжечь сетчатку, а не подсветить кассеты. Цепляет наугад коробку с яркой расцветкой и неряшливо пихает кассету в руки одной из девчонок, лицо которой даже рассмотреть толком не может. Для него теперь все лица сливаются в нечто одинаково-безликое. В нечто непонятно-чуждое. В нечто настолько блеклое, что это перестает иметь хоть какое-то значение. У него в башке явно что-то сломалось. У него в башке коротнуло что-то месяца два назад. Коротнуло так, что опалило к чертям все схемы распознавания лиц. И опознавать эта долбанная система теперь может только одно — с грубоватой щетиной на щеках, и с вечно насмешливо-хищными глазами. Девчонка возмущается о чем-то, чего Стив в упор не слышит. Он смотрит. Смотрит на небо через недавно протёртое стекло, где разводы скрашивают блики автомобильных фар, что теряются в тумане. Стив тоже немного теряется. Теряется настолько, что отмирает только когда колокольчик над дверью бьёт на перепонкам звоном. Стив оглядывается ошалело, вопросительно смотря на Майка и Эл, которые тихо о чем-то переговариваются, проходя в зал. Вырвиглазного трио тут больше нет, зато на кассе валяются смятые пять долларов и та самая кассета, которую Стив им притащил. Оказывается, это был кровавый боевик. Стив хмурится и тут же замечает, что на одной из полок не хватает мелодрамы — которую, видимо, девчонки сами и выбрали, пока он отключился от мира. Так даже лучше. Так даже проще. Он взмахивает рукой, приветствуя ребят и потирает лоб, пытаясь унять нарастающую головную боль. Майк кивает в ответ и тут же сворачивает в отдел фантастики, и прежде чем Эл скрывается за ним, Стив зачем-то говорит: — Эй, Эл, можно тебя на пару слов? — он и сам не знает на какие пару слов её зовёт. Это похоже на порыв. Порыв ебейшего идиотизма. Но она уже неуверенно делает пару шагов к нему, хмурясь. Оно и понятно, общались они не особо часто и только по делу. По делу спасения Хоукинса, в частности. Стив видит, как она напрягается, потому что в напряге он сам. Потому что к этим разговорам они никогда не возвращались. Напряжение пропитывает пространство с каждым её медленным, осторожным шагом. Оно плотно окутывает комнату, лишая её кислорода. Оно чувствуется на кончиках подрагивающих пальцев. Чувствуется в лёгких, которые тут же тяжелеют. В сердце, которое ухает вниз осыпающимися булыжником. — Эм, как дела? — вот же тупой. Тупой вопрос от Стива — и удивление на лице девчонки это только подтверждает. Но взгляд у неё всё такой же пронзительный, словно она пытается проникнуть в голову, так и не находя там ответов. Или не замечая того, чем его башка до основания заполнена. Там же нихрена, кроме сигаретного дыма, кожаной куртки и рожи Харгроува нет. Она лишь пожимает плечами и отвечает: — Как говорит Майк — все тихо. И косится с подозрением. Знает ведь, что не для этого Стив её подозвал. Знает и старается понять почему. Стив тоже пытается понять, что значит это «тихо»: — А как говоришь ты? Позади слышно, как пара кассет врезаются прямо в кафельный пол, а потом смачное ругательство Майка, чему Эл благосклонно улыбается. Стив бы сейчас рявкнул на него: эй, осторожнее! Мне потом за это платить. Но деньги сейчас настолько неважное дерьмо, что Стив пропускает это мимо ушей, сосредотачиваясь на Эл, которая оглядывается в восхищении, точно никогда не была в подобном месте. Она отмахивается от Стива, отвечая на вопрос: — Я называю это затишьем. Всегда нужно быть готовой. И как бы она ни была похожа на ребенка — говорит она совершенно по-взрослому. Сколько бы восторга не плескалось в её глазах при виде мультяшных персонажей на огромном баннере у входа — по краю её радужки все ещё остаётся та тотальная серьезность. Остаётся напряжённое выжидание любого пиздеца. Остаётся тревожность, которая навряд ли её покинет. Стив понимает. Со Стивом точно так же. Наверное, с каждым из них, вот так — как на иголках, как перед смертной казнью, которую оттягивают и оттягивают. Он выдыхает, качая головой — не должны вот так сложно смотреть дети. Дети, которым бы радоваться сахарной вате и фестивалям с колесом обозрения. Так смотрят солдаты, вернувшиеся с поля боя. Они тоже ожидают всего. В частности — худшего. Стив потирает шею и неуверенно начинает, даже не рассчитывая, что Эл его поймет: — Теоретически… — проходится языком по пересохшим губам, сглатывает и продолжает. — Представь, что есть промежуток между нашим миром и изнанкой. И взгляд Эл меняется. Становится панически-заинтересованным. Она даже дышать начинает чаще, а тощие руки тут же хвататься за кромку стойки. Не то, что бы удержаться и не упасть, не то, что бы приблизиться к Стиву. Она задумывается, закусывая щеку с обратной стороны. С улицы шумит начавшийся дождь и капли уже барабанят по стеклами, пачкая их. Какой-то идиот сигналит протяжным гудком на абсолютно пустой дороге, а Эл говорит загадочно-тихо: — Как прокладка у пылесоса, где скапливается самый мелкий мусор? И смотрит она совершенно наивно. Не то похвалы ждёт, не то опровержения. По крайней мере Стиву кажется, что ей эта тема интересна. Настолько же интересна, насколько и пугающа. У нее зрачки резко сужаются, а вена на лбу почему-то вздувается в напряжении, точно в тринадцать лет у детей обычное дело, когда давление посдкакивает до смертельных пределов. Стив подталкивает ей стакан воды, который не так давно налил себе, но к нему даже не притронулся. И ворчит, почти с удивлением: — И чему только тебя Хоппер учит? — сам ведь понимает — всему. Всему её Хоппер учит: от самозащиты, до готовки и вождения шерифского фургона по пустынным трассам. И не давая ей ответить, потому что Эл отвечает даже на риторические вопросы, продолжает. — Но да. Это оно самое. Но давай возьмём другой пример. — он хватает со столешницы пустой картонный футляр от кассеты, показывая его ей. Проводит пальцами по внешней стороне, на которой красуется суровый Джек Николсон. — Есть внешний мир, наш, есть Хоукинс. — тут же переворачивает картонку, показывая обратную сторону и легонько постукивает по ней костяшками. — А вот и сама изнанка. — Стив прикусывает язык и старательно просовывает синюю шариковую ручку посередине, где должна была покоиться кассета. — Но вот тут, посередине, видишь? — поднимает глаза на заинтересованную Эл лишь на секунду, чтобы убедиться, что она его слушает и понимает и снова пускается в объяснения. — Вот тут есть пространство. Полое. Пустое. Где нет ничего. Она тут же подхватывает мысль, заправляя мешающую челку за ухо, склоняясь над коробкой всё ближе: — Или нам только кажется, что ничего. — и замолкает. Замолкает, вспоминая что-то. Роется в памяти так усиленно, что даже не слышит, как Майк громко спрашивает будет ли ей интересно посмотреть с ним научную фантастику. Хмурится и говорит медленнее обычно, точно боится ошибиться. — Хоп рассказывал мне, что абсолютно пустых пространств не бывает и даже если нам кажется, что там пусто — там обитают невидимые бактерии. Стив кивает, стирая со лба выступивший пот. Постукивает нервно пальцами по столу: — Именно. Некоторые частицы застревают тут, даже сейчас. Там миллиарды бактерий. — он не уверен, что Эл понимает масштабы, о которых он ей тут втирает. Но склоняет голову на бок, заглядывая ей в глаза в надежде узнать. — У изнанки есть такое место? И мысленно молится. И мысленно просит всех известных ему богов. Чтобы ответ не был: — Я о таком не слышала. Блядь. Стив выдыхает разочарованно и психованно дёргает плечом. Трёт лицо руками с усилием, словно пытается смыть с себя это ебучее разочарование, которое уже под кожу проникло за долю секунды. И спрашивает, не отнимая рук от лица: — А кто слышал? А в ответ тишина. Густая. Слишком громкая. Слишком затяжная. В ответ неуверенное: — Никто. — но уже через пару секунд Эл говорит слегка севшим от волнения голосом. — Отец… — она запинается, прочищает горло и даже морщится в неприязни. Взмахивает головой, отгоняя от себя какие-то только ей понятные жуткие мысли, от которых в глазах ее блеском отражается страх. И глаза она прикрывает. На Стива не смотрит. Утыкает взгляд туда, где шумно копошится Майк и это её, кажется, слегка успокаивает. — То есть Бреннер и сам не понимал куда суётся, когда проникал с помощью меня в изнанку. Она зябко ежится от своих слов и обхватывает себя руками, обнимая за плечи. Она себя защищает. И теперь Стив видит в ней не тренированную на убийства машину, которая противостояла посторонним тварям, а девочку. Хрупкую. Ещё слишком маленькую. Видит одинокого ребенка, которого слишком рано заставили повзрослеть. И Стив, как последний мудак, сейчас делает с ней тоже самое, что делал Бреннер. Если бы Эл не стояла сейчас перед ним, он с удовольствием вмазал бы себе по роже за это. Сейчас ему остаётся только захлёбываться в ненависти к самому себе. Захлёбываться в сожалении е Эл к её совсем не детской жизни. И разговор этот нужно заканчивать как можно скорее, чтобы не травмировать её ещё больше. Поэтому Стив торопится: — Как мне его найти? Одиннадцать болезненно усмехается. Мрачно так. И может быть, Стиву только кажется, но тоскливо. Отвечает она нехотя: — Нет его. Хоп говорит, что он погиб ещё тогда, в лаборатории. — и несмотря на свои слова, похоже, что неосознанно, Эл пожимает плечами. Она и сама в это не верит. Не верит, но изо всех сил пытается. Стив задирает голову к потолку, прикрывая глаза, выругиваясь: — Блядь… — и пробует последнее, на что его хватает. — Как туда попасть? Идиотская на самом деле идея. Херовая, если уж по-честному. Хуёвая — определенно хуёвая идея. Но у Стива и так все по пизде уже два месяца. А он парень старательный. И старательно пустит всё в ещё большие ебеня, что и планирует сделать хоть сегодня. Эл отрицательно качает головой, замечая, как Майк выруливает из отдела фантастики с кучей кассет, которые чуть не ротянет снова. Улыбается она этому, как люди, никогда не видевшие моря, улыбаются волнам, что щекочут им ноги. Улыбается и забывает о Стиве. Улыбается и снова становится похожа на беззаботного ребенка. Бросает Стиву поспешное: — Там ничего не осталось. Она заброшена. И я все ещё не понимаю зачем тебе все это надо. Оно закончилось, Стив. И говорит она это шатко, нетвердо. Точно и сама в свои слова не верит. И Стив понимает — она пытается жить дальше. Просто жить. А он застрял и тянет её за собой. Он выдыхает глухо и с раскаянием: — Закончилось, но только не для меня. Хоппер в городе? Эл перехватывает пару кассет из рук Майка, который уже тараторит что-то о крутых спецэффектах и межгалактических взрывах: ты прикинь, Эл? Прямо в космосе! Бах! Если вдруг испугаешься, можешь брать меня за руку. И впервые на глазах Стива, Эл смущается. Пихает ойкнувшего Майка в бок и пытается сдержать улыбку. А тот лишь обнимает её за плечи, подмигивая Стиву. И смотреть на них вроде приятно. Но в груди почему то щемит печалью. Распирает чем-то, что могло бы быть и у Стива. Чем-то несбывшимся и нереальным. Недосягаемым. И это больно. Настолько, мать его, больно, что Стиву приходится уложить руку на сердце, чтобы хоть как-то его унять. Чтобы не разорвалось оно там под ребрами, к хуям. Чтобы не наебнулось и не перестало биться. Слова Эл долетают до него уже через пелену грохочущего глупого насоса, когда в ушах шум собственной крови перекрывает шквальный дождь и ветер: — Нет, будет только завтра. Я передам, что ты его искал. Майк жмёт Стиву руку и тоже что-то говорит, на что Харрингтон способен только кивнуть. И одеревеневшими губами, произнести им вслед: — Не стоит. Я сам к нему заеду. К нему, а потом в заброшенную лабораторию, потому что вариантов у Стива больше нет. Зато есть теория — Билли можно вытащить из пустоты, как люди вытаскивают кассеты из коробок.