По ту сторону снов

Этот засранец. Тотальный грубиян. Ублюдок, хамло, мудила редкостный. Глаза бы Харрингтона его не видели. Стив сжимает руль настолько крепко, что кожаная обивка жалобно поскрипывает под напряжёнными пальцами. Жалобно скрипит и где-то за ребрами. Где-то, где совсем недавно поселилось чувство долга. Словно Билли, ну тот самый засранец, грубиян, хамло и мудила редкостный, спас его, Стива, шкуру. А Стив чё? У Стива комплекс героя шёл сразу в комплекте с комплексом мамочки и хорошего парня: специально для вас сегодня акция, три в одном — наслаждайтесь нахуй и не нойте потом. Стив делает последний глубокий затяг, усасывает ополовиненную сигарету до того, что пепел самостоятельно залетает в салон и оседает на панели. А это вот злит ещё больше. Окурок он вышвыривает в прохладный осенний Хоукинс, где по правую сторону проносятся тыквенные поля. И только после, как последний идиот, смотрит в зеркало заднего вида — не едут ли следом копы. За подобные выкидоны можно получить нихуёвый такой штраф. Копов нет. Зато есть есть желание вдавить педаль тормоза на полную и резко развернуться обратно на путь к городу. Потому что топит Стив вовсе не в бар, где договорился ещё с неделю назад встретиться с Нэнс и Джонатаном. Стив на сверхскоростях несётся к хижине Хоппера. Нет, не едет он с ним гасить вискарь безо льда и пиздеть о жизни, как два прошедших изнанку ветерана. Он едет к Хопперу из-за Билли. Ну, из-за засранца, грубияна, хамла и мудилы редкостного. Из-за того, что Стиву на секунду, да нет, даже не так — на тысячную долю секунды, показалось в каком-то ненормальном бреду, что Билли, который, кстати говоря, умер и покоится на Хоукинском кладбище — можно спасти. Вытащить. Вытянуть. Вернуть в реальный мир из изнанки. И Стив настолько, блядь, тупой, что даже не подумал, что это может быть лишь галлюцинацией, воображением пораженного горем мозга, собственной сладко-горькой иллюзией, в которую Стиву отчаянно хочется верить. Стива вообще верующим назвать сложно. В бога не верит, хотя его мать умудряется таскаться в церковь святого Якова по воскресеньям. В совпадения не верит — жизнь есть жизнь и подкидывает она разное дерьмо: порой приятное, в порой и не очень. В гадалок там всяких, медиумов, и стрёмных шарлотанов, которые по ТВ с маниакальным упорством наёбывают людей в горе, якобы общаясь с их умершими близкими — не верит. Не верит Стив и всё тут. Но что-то пошло не так. Мир пошатнулся, планета сошла с орбиты, а Стив сошел с ума. Потому что теперь единственное, во что он свято уверовал — так это в Билли. В Билли вполне себе живого, истекающего черной мазутной жидкостью и застрявшего где-то в полом пространстве между реальностью и изнанкой. Как кассеты застревают между картонными коробками, пока их оттуда не вытащат. Одна из них, кстати, валяется на заднем сидении его машины — в качестве доказательства. Стив фыркает сам на себя: он как сумасшедший учёный, ей-богу. Тот самый, со всклоченными волосами, безумным взглядом вытаращенных в экстазе научного открытия глаз, и с какой-то несуразной безделушкой в руках, которая доказывает его ненормальную теорию. Вот так же и Стив уже спустя минуты три будет махать перед лицом Хоппера кассетой, доказывая своё. И хорошо, если Хоппер не вышвырнет его ещё на первой минуте объяснений. Поэтому, выходя из машины и захватывая с собой доказательство своей идиотской теории, Стив топчется на месте. Смотрит в небо, где свинцовые тучи угрожающе над головой нависают и мечтает о том, что одна из них сейчас ему прямо на макушку свалится. Тяжестью многотонной свалится и Стив всё забудет, покрутит недоуменно в руках кассету, пожмет плечами и станет гадать какие черти его в эти ебеня на окраину занесли. Но Стив знает, что слишком долго тут топтаться нельзя — Харпер заметит и заподозрит что-то неладное. Вцепится взглядом через хреново вымытое окно с разводами в руки Стива, которые треморяще перебирают пальцами застёжку ветровки. Углядит, как Стив в нервяке губу закусывает почти до крови и тогда точно на порог не пустит. А Стиву за порог надо. Очень надо. Во-первых — тут холод собачий и изо рта вырываются клубы белесого пара. Во-вторых — вороны эти крошат децибельним массивом перепонки и пролетают слишком уж близко, точно Стива прогнать пытаются. В-третьих — Билли. Билли, блядь, Билли. Истекающий черной гнилью, загибающийся от боли и от помощи отказывающийся. Билли. Его имя толкает вперёд. Его имя кажется вечным двигателем, что неустанно качает кровь вместо сердца. Его именем Стив ведом, как послушная кукла — шаг за шагом он все ближе к двери щкрифа. Его именем Стив почти захлёбывается, хватая пряный осенний воздух ртом. Гортань холодит, словно Харрингтон только что заглотил пару кусочков льда, даже их не разжевав. И те застревают в глотке настолько, что когда дверь распахивается, Стив ничерта не может произнести. Он в тупую протягивает сонному Хопперу то, что прихватил с собой. — Кассета? — шериф скептично приподнимает бровь, так и не пропуская продрогшего Стива на порог. Тот лишь упирается плечом в косяк с облезлой краской на дереве и как-то слишком уж подозрительно вглядывается в Стива. Наверное, это у Хоппера профессиональное — вот так с подозрением смотреть и выискивать то, что человек перед ним скрывает. А Стиву скрывать нечего. Стив к нему с чистыми помыслами и благими намерениями. Стив к нему с дрянным боевиком, на название которого даже внимания не обратил. Он смотрит на Хоппера тотально серьезно, укладывает руку на дверь, чтобы ту перед носом раньше времени не захлопнули — так, на всякий случай — и говорит настойчиво и внятно: — Кассета. Хоппер кивает. Поджимает губы снисходительно, как обычно делают, когда в баре подсаживаются пьянчужки и затирают про свою нелегкую жизнь. И взгляд у Стива тоже не лёгкий. Тяжёлый. Сложный взгляд, который у Хоппера игнорировать уже не получается. Тот лишь вздыхает, закатывая глаза и отступает на пару шагов, запуская Стива. Но лишь в коридор, где висят пара курток: одна детская, утепленная парка, одна взрослая ничем не примечательная, но заляпанная на рукавах грязью, и форменная шерифская с нашивками на плечах. Тут тепло и пахнет недавно зажжённым камином. И поленья в нём не обычные, не покупные из массмаркета, а свежесрубленные — это сразу чувствуется. Волосы и одежду Стива сразу пропитывает тонкий запах пихтовой смолы, откуда неподалёку доносится треск древесины в огне. Хоть Стив и успевает чуть согреться, но пальцы его по прежнему дрожат, как в припадке. В припадке волнения о том, что Хоппер ему не поверит, высмеет, да выставит. В припадке невыносимой тревоги — ну как там этот придурок без Стива сейчас, а? Опять крошится, сползая на пол по стене? Опять рычит от боли? Опять один-один-один. Он ведь вечно был один. — Ты мне фильм припёр? Спасибо, конечно, но видика у меня, как видишь, нет. Шериф указывает широкой ладонью с огрубевшей кожей в глубь гостиной, где стоит один лишь потрёпанный телевизор, который наверняка только чёрно-белые картинки выдает да и те — с серыми помехами. Видика там и вправду нет. Зато на запотевшем стекле, около стола Стив замечает недавние следы. Словно бы кто-то с озорством рисовал на них кудрявую карикатуру мальчишки с веснушками. Стиву вовсе не трудно догадаться кто рисовал и кого. И удивительно, что Хоппер тут же не стёр художества Эл. А что ещё больше его удивляет, так это рисунки, прицепленные цветными магнитиками-буквами к невысокому холодильнику. Рисунки неумелые, линии на них резкие, но видно, что над ними старались изо всех сил. И Хоппер этими рисунками не то, что гордится — он ими искренне любуется. Стив это по его взгляду замечает, когда тот наконец проходит в комнатушку, приглашающе указывая Харрингтону на продавленное кресло. Кресло не то, чтобы неудобное — оно впивается в зад остриями пружин. Стив уверен, что шериф спецом сажает сюда каждого нежеланного гостя и с садистским наслаждением наблюдает, как тот неуютно елозит по сидушке, пытаясь усесться поудобнее. Стив не может оторвать взгляда от холодильника, потому что рисунков там ровно семь. И семь букв, которые складываются в слово «папочка». Стив тут же отводит взгляд, словно подсмотрел что-то сокровенное. То, что бывает только между двумя людьми. Теми, кто раньше никогда знаком не был, но породнился настолько, что стал семьёй. И замирает, потому что то самое произошло с ним сейчас. С ним и с Билли. Стив Взмахивает головой, передёргивает плечами неуютно, потому мысль эта сама по себе, мать её, пугающая, и отвечает: — Нет, это доказательство. Хоппер смотрит на кассету с насмешкой. Выдерживает театральную паузу, а потом и сам, сидя напротив Стива, пригибается к нему, укладывая подбородок на ладонь, произносит: — Чьей-то вины? — он комично приподнимает брови, пытаясь не рассмеяться. — Ты видел, как кто-то забивал этой ерундовиной несчастного насмерть? Он тянет к себе пепельницу, а потом в задумчивости, всё же сдвигает её на середину. Роется в кармане джинс, выуживая оттуда помятую пачку крепких Marlboro и достает сразу две. Стив без мук совести, которые испытывал бы ещё два месяца назад, забирает одну себе и тычет кончик сигареты в зажигалку, которую ему подставляет Хоппер, зачем-то прикрывая огонь ладонью, хотя сквозняка тут и в помине нет. Закуривает Хоппер лениво, дым выпускает вальяжно настолько, что Стиву кажется, что он самостоятельно припёрся на допрос, признаваться в убийстве. В каждом движении шерифа чувствуется власть, в каждом взгляде сталь, помешанная на подозрении — и всё это нихрена не напускное. Всё это годами отработанное. И всё это с такой небрежностью, что Хоппер и сам наверняка не замечает, как пугающе он сейчас выглядит. Но Стиву не до пугалок. Стиву сейчас до: — Шериф, давайте посерьёзнее. Он хмурит брови, стряхивая пепел в пепельницу и слышит, как за окном тарабанит дождь. Бум-бум-бум Он чувствует согревающее тепло от камина и лёгкий треск поленьев, но все это перекрывает беспокойный бой собственного рвущегося на лоскуты сердца. Бум-бум-бум Он видит часы висящие над стареньким комодом и слышит их тиканье помноженное на тысячи децибел. Бум-бум-бум. Он кривится, когда Хоппер, словно издеваясь, тарабанит крупными пальцами по неровной столешнице. Бум-бум-бум. И все эти звуки отдаются где-то внутри. Где-то, где отдаваться они не должны. Где должно быть тихо и спокойной. Но там бардак такой, что любая клининговая служба открестится и сбежит сразу же, увидев что там у Стива за пиздец за ребрами. Хоппер расслабленно откидывается на кресло, закидывая ноги на журнальный столик: — Я серьёзен, Харрингтон. — и говорит он это в совершенно несерьёзной и пиздец какой нелепой гавайской рубашке. Стив бы ухмыльнулся этому, но его лицевые мышцы сводит, когда Хоппер глядит на него исподлобья и строгого спрашивает. — Чем ты укурился? Стив давится воздухом от возмущения. Кислород, пропитанный хвойными смолами попадая в лёгкие, вызывает спазм. Точно такой, когда давишься первым затягом некачественной шмали. Но Стив завязал уже давно. Стиву и так ебейших изнаночных трипов хватает. Стив отвечает с озлобленностью, которой накрывает сразу же: — Я чист. — он ловит на себе недоверчивый взгляд шерифа и оправдываться он уж точно не будет. С прежним напалмом почти чистой ярости, он продолжает. — Это на счёт Билли. — потому что Билли и есть воплощение ярости. Потому что Билли даже если и мертв, его яростью кроет, как самой забористой дурью. Потому что ради него Стив сюда и припёрся, под пристальные взгляды, под недоверие и под прицел шерифа. — Мне кажется, что он жив. И Стив осознает, что говорил всё это на одном дыхании, а с дыхалкой у него в последнее время проблемы адские. Он сейчас отдышаться не может. И не может понять верит ли ему Хоппер. Тот лишь хмурится задумчиво, засматривается на рыжий уголёк сигареты отстраненно, вертит её перед глазами: — Давай-ка разберёмся, малец. — переводит скучающий взгляд на Стива и тон его становится не то, чтобы мягче. Тон его снисходительный, словно Хоп тут с ребенком говорит, который многого в этой жизни не понимает. — Тебе кажется, что Харгроув, которого мы хоронили лично — жив? Стив не уступает, с раздражением впечатывая окурок в пепельницу. — Он мне снится. Живым. Теплым. — с уверенностью в тысячу процентов из десяти. Да Стив в меньшей уверенностью заявил бы, что земля круглая. Что солнце встаёт на востоке. Что земля крутится вокруг солнца, а не наоборот. Стив скорее подвергнет сомнению любое уже доказанное природное явление, чем усомнится в том, что Билли жив. Хоппер разводит руками: — О, ну это конечно всё объясняет. — стучит указательным пальцем, на котором видна жёлтая отметина, которая появляется только когда человек слишком много курит, по виску. — Он жив в твоих воспоминаниях и ты не можешь его отпустить. Такое с каждым бывает, парень. Шериф кивает в подтверждение своих слов и скрещивает руки на груди. Не верит. Даже не пытается. Он смотрит рационально. А Стив… Стив хуй знает как смотрит, но он знает — Стив, блядь, знает — Билли жив. И Стив это докажет. Не Хопперу, так всему миру. Но проблема в том, что ему нужна помощь. И к этой помощи он прибегает, жестикулируют активно, захлёбывается словами, торопясь все объяснить: — Нет. Он снится мне в изнанке. Точнее, где-то посередине: не в нашем мире и не там конкретно. — хватает пальцами воздух. — Он в пустоте. — и тут же поддевает кассету, что принес собой, плотно прижимая её груди. — Он, как эта кассета. Хоппер вздыхает тяжко. Ему этот разговор уже порядком остоебенил. Ему этот разговор не то, что не нравится — он пустой для шерифа. Тот кивает саркастично: — Кассета с боевиком. Ага, Харгроуву как раз подходит. Стив закусывает губу до боли, смотрит на Хоппера умоляюще. Как никогда и ни на кого ещё не смотрел. Смотрит внутрь, пытаясь отыскать в Хоппере хоть крупицу понимания. Смотрит, как псина, которую по ребрам пнули, а она всё равно к рукам ластится. Смотрит и говорит: — Шериф Хоппер, пожалуйста. Это… — сглатывает болезненно, качает головой неверяще. — Это важно для меня. Нам нужно вытащить его оттуда. И тычет пальцем в коробок кассеты. В глазах Хоппера проскальзывает что-то. Что-то до боли знакомое. Что-то жгуче-понятное этому мужику, сотканному из стали. Что-то, что в нем самом дыру уже давно оставило, а Стив на неё сейчас только пуды соли высыпает. Словно Хоппер и сам кого-то дорогого потерял. Слишком дорогого. Кого забыть не сможет уже никогда. О ком каждую секунду помнит. О ком скорбит отчаянно. О ком молится, хоть и скрывает это. И Хоппер сдается, потирая виски пальцами, точно боль унять пытается. Или пытается унять ту дыру, которая жалобно толкает его Стиву все же помочь. — Чисто теоретически, Стив, ты прав. — у него голос, кажется, слабеет. Слабеет и скатывается в горячечную тоску. — Я повторяю — теоретически. Как ты собираешься это сделать? И не смотря на крах, которым сейчас накрывает Хоппера — это Стиву придает сил. Он склоняет ближе к столу, показывает кассету, держа ее в руках и почти заговорчески шепчет: — А как мы вытаскиваем кассеты? — кидает секундный взгляд на уставшего шерифа. — Вытряхиваем, да? — потрясает кассетой и вынуть её не получается. Стив плюёт на это, переходя к другой, более действенной тактике. — Ну или давим с одной стороны, а с другой подцепляем пальцами и тянем на себя. И теперь всё получается. Черная кассета неудобно умещается в ладони, а коробка от неё гулко валится на стол. — И? — Хоппер зевает, даже не прикрывая рот рукой. Не понимает пока. Не осознаёт. Стив вскакивает с места, опирается руками о стол и говорит твердо: — И нам нужно два человека. Один — который сможет проникнуть в изнанку и вытолкать оттуда Билли. И второй, который останется тут и будет тянуть его в наш мир. И затихает. И замирает. Потому что по звереющему взгляду Хоппера понимает — до того дошло. Дошло о чем говорит Стив. Кого Стив требует себе в помощь. Тот почти рычит в оскале: — Ты намекаешь на мою дочь? Стив стоит перед ним каменным изваянием. Стив сглатывает, желая спрятаться от этого угрожающего взгляда. Стив хмурится и отвечает: — Теоретически? Теоретически — кажется, у Стива нихуя не выйдет. Теоретически — Билли так и останется в пустоте между изнанкой и реальностью. Потому что теоретически — Хоппер его за такое предложение голыми руками на части разорвет. Хоппер выдыхает через нос резко и шумно. Качает головой отрицательно: — Забудь. Даже думать не смей, поганец. — грозит пальцем так, что Стиву тут же хочется глаза, как пятикласснице опустить и извиниться даже за то, чего он не делал. А Хоппер лишь распаляется. — Девочка и так черт знает что пережила. — в его глазах читается отчаяние и такая густая жалость, в которой можно целые города утопить. В них читается глухая защита, направленная на Оди. В них отеческая боль за ту, которую он теперь зовёт дочерью. — Она не знает что такое детство, она шугалась, когда я пытался погладить её по голове и боялась, когда я её за что-то хвалил. — он хмыкает мрачно и трёт подбородок, смотря куда-то вдаль пустым взглядом. — Она и вилкой то пользоваться не умела. Она только начинает жить и засунуть её обратно я не позволю. — Хоп на глазах меняется. Словно бы в размерах увеличивается, напрягает все мышцы вплоть до желваков, которые теперь Стив отчётливо видит. И шипит тот сквозь зубы совершенно по звериному. — Усёк? И Стиву почему-то не страшно. Стив хоть сейчас готов позволить Хопперу себя разодрать. Потому что Стив тут не ради себя. Стив тут ради Билли. Ради засранца, грубияна, хамла и мудилы редкостного. — Он её спас. Билли её спас. — Стив каждое слово выделяет с нажимом. Давит на Хоппера виной. Своей. Его собственной. Виной всего города за одного человека, который всех, блядь, спас. Хоппер выдыхает резко, точно ему впечатали кулаком под дых. Но собирается он быстро, подбоченивается и нацепляет на лицо маску безразличия, которая трещинами исходится. — И спасибо ему за это, я принесу ему цветы на могилу. — голос его ломает так же, как и безразличие. Ломает тоской. Ломает болью того, что могло произойти. Того, что Эл здесь могло бы и не быть вовсе. Не быть этих рисунков на холодильнике. Не быть её куртки теплой и пухлой, чтобы она не мёрзла осенними холодами. Не быть её голоса в этих одиноких стенах, где счастье только с ней поселилось. Что было тут до неё — Стиву даже подумать страшно. И Стив не останавливается, вонзается острыми зубами в вину Хоппера, раздирая ту словами: — Он спас нас всех. Весь Хоукинс, считая вас. — тычет пальцев шерифа с претензией и отдышаться не может, потому что воздуха тут катастрофически не хватает. Хоппер тоже встаёт. Надвигается на Стива медленно и недобро. Толкает его хоть и не сильно, но ощутимо в грудь: — А я спасаю её. Она для меня дороже всего этого проклятого мира. Толкает до тех пор, пока Стив не оказывается за порогом. До тех пор, пока ледяной ветер не проникает под ветровку и не кусает кожу холодом. Таким же холодом, с которым шериф смотрит на Стива. Холодом, когда не говоря ни слова, Хоп делает шаг назад и Стив видит, как в замедленной съёмке, что его сейчас перекроют, как ненужную радиоволну. — А он для меня… — хрипит Стив, когда дверь за его спиной с грохотом захлопывается.