Я так соскучился!

Доппио всё же вставил батарейки в часы. Мерное тиканье стрелок теперь наполняло комнату. Он проспал, кажется, пару дней. Может, конечно, сон занимал не всё время, но по пробуждении желания вставать не было. Он готов был часами не открывать глаз или, по крайней мере, не отворачиваться от серой стены, впиваясь в неё пустым невротичным взглядом. Ему совсем не хотелось ощущать размеры пространства, в котором он находится. Хотелось напротив забиться в как можно более крошечный и тёмный угол, ограничить себя одеялом и не покидать его пределов, словно это было самое привычное для него положение. Рядом с собой, прямо у подушки, он держал телефон, не выпуская его из руки. В конце концов в могильной тишине тиканье часов стало ему невыносимо. Это заставило Винегара подняться. В ужасающем раздражении он выбрал из горстки немногочисленной одежды в шкафу какую-то кофту и обмотал ею циферблат, чтобы заглушить звук. Раскрывшееся впервые за несколько суток окно впустило в помещение живительный свежий воздух, а вместе с ним далёкие звуки моря. Доппио несколько минут стоял так, неподвижно, посреди маленькой комнаты, не в силах перестать смотреть на крыши домов под голубым куполом. Его тело казалось пустым. Даже собственных органов внутри он как будто не чувствовал. Слёзы словно были готовы заполнить карамельные глаза, но и они не появлялись. Винегару больше не захотелось лежать. На улицу он вышел с прежним опасением, сидевшим в голове, хотя больше походящим на смутную печаль принятия. Он шёл, не торопясь, с опущенной головой, оглядывая окружение в меланхоличном равнодушии. Мысли его были заняты Боссом. Он раздумывал о том, что же могло случиться после того, как он покинул мир смертных, сколько времени прошло в том мире. Он понял, что умер, однако всё ещё носил при себе мобильный. Тайная надежда на последний звонок не позволяла сорваться в бездну отчаяния и в какой-то момент даже ободрила Доппио. Он ждал. Преданно ждал. А дни шли. Шли ужасно медленно на одиноком острове. Винегар временами заглядывал в заведения, которые находил. Голод не тревожил фантомное тело, но он ел, чтобы занять себя чем-то, отвлечься от мыслительного процесса. Однако то и дело тянулся к телефону, пытаясь сделать будничный выбор. Он подолгу наблюдал за природой: других идей для развлечения не приходило в голову. Единственное, к чему его тянуло — океан. Доппио и сам не мог понять, что влекло его к разбивающимся о скалы волнам. Что-то, похороненное глубоко в его памяти. Но что — он не мог сказать. Почти всё побережье оказалось непроизвольно исписанным его рукой, единственным словом: Босс. Он помнил свои задания, помнил голос Босса. Помнил их редкие разговоры по ночам, но за каждым из них следовала чёрная вечность разлуки, то, что Доппио не в силах был вспомнить. Он не знал, сколько уже находился на призрачной Сардинии: стрелки на часах вновь перестали идти, а Доппио потерял интерес к их ходу. Почти всегда он молчал. Ему не хотелось говорить с собой вслух, а больше не с кем. Лишь единожды он увидел здесь кого-то, кроме священника, бесследно пропавшего после их краткой встречи. Прогуливаясь по узким улицам, он услышал смех: задорный, женский. Всё его тело вздрогнуло, встрепенулось, он обернулся, как ужаленный — и увидел девушку, выбирающую что-то у прилавка пекарни. Его отчаянный взгляд натолкнулся на удивление во взгляде молодой брюнетки. В горле встал ком. Их разделяло от силы пять метров.       — Солидо...?       "Солидо? Это мне?" — растерянность ошпарила его разум; зрачки его молниеносно переметнулись из стороны в сторону, чтобы убедиться, что рядом или позади нет кого-то ещё. Доппио было решился спросить, как откуда-то раздался ещё один голос:       — Донателла, ты скоро? — такой же высокий и звонкий.       — Ох, да, уже бегу! — и она действительно побежала, схватив несколько булочек с прилавка. Доппио рванулся за ней.       — Стой! — вырвалось из его груди сначала сдавленно и тихо; он тут же повторил крик. Однако след девушки простыл за углом, словно она ускользнула от него в невидимую дверь, в свой мир. Смятение захлестнуло всю его душу, заставив тело остолбенеть на этом же месте.       "Нет! Где же? Где? — только глаза его бессильно бегали по кругу, выискивая зацепки. — Где она? Куда делась? Где? — несколько отросшие ногти впивались в ладони, с паническим исступлением сжимаемые в кулаки. — Я ведь не один? Не один?" Даже оглядевшись после, осмотрев всё, он не смог найти её. Босс не звонил. Сидя на песке, глядя в небеса, сталкивающиеся с морской водой на горизонте, Доппио был печален. Тихие слёзы накатывались на его глаза. Тогда его переполненное одиночеством сердце согревала мысль: "С Боссом наверняка всё хорошо, раз его нет здесь..."

—

      "Ублюдок! Кх...Тс! Жалкий... Выродок! — вырывалось всё чаще из обожённого ужасом сознания Дьяволо, в то время как к горлу подступала кровь, смешанная с кислой рвотой. — Ни на что... Не способный сопляк!" Теперь так он называл свой лучший инструмент и ключ к величию. Так он звал Доппио. Дьяволо не мог думать в ином ключе, находясь в таком положении. Рёбра его хрустнули в очередной раз, и этот хруст невыносимо громким эхом разошёлся по лопающимся сосудам в его теле. Из болезненно напряжённых глаз брызнули слёзы. В сотый, нет, кажется, уже тысячный раз. Или десятитысячный. Дьяволо не помнил, и уже не хотел помнить. Всё вокруг него снова погрузилось во тьму. Обида язвенно точила его душу.       "Какого чёрта... Этот идиот даже с этим не справился?!" Терпение лопнуло. Больше не осталось надежды, которая поселилась в нём мириады смертей назад, когда к нему снизошло внезапное, почти блаженное воспоминание, заставившее углы губ торжествующе подёрнуться. Когда во время избиения в каком-то мерзком задрипанном мотеле его волосы небрежно оттянули, и лишь на секунду он увидел своё отражение в начищенном лезвии ножа. Зелёные глаза сверкнули в нём изумрудами.       "Доппио". Точно. Доппио. Реквием отделил его душу. Конечно, ведь он часть Великого Дьяволо, наверняка он нашёл способ скрыться и залечь на дно, и наверняка ищет способ помочь своему Боссу. Именно эта мысль окунула Дьяволо в бодрящую лихорадку. Его тело продолжали ломать. Продолжали заживо сжигать, пытать, расстреливать, травить. Он верил, что должен ждать и не переставать мыслить. Однако время схлопывало свою зловещую, неумолимую пасть, пока наконец не выжрало веру из его чёрной самодовольной душонки. Дьяволо был полон злобы и, более того, отвращения. Этот врождённый изъян, который он смог обратить в преимущество, всё ещё был несовершенством, предавшим его теперь. Доппио ничего не стоил без своего Босса. Это ведь он научил его всему, он заново воспитал его, он сделал из него двойника, потому что тот не достоин был имени Дьяволо. Его душа горела. Ярость выжигала всё до последнего кусочка, пока наконец в ней не оставалось одно лишь отчаяние. Ненависть сменялась самым ужасным из чувств, по мнению самого Дьяволо: беспомощностью. Прошло уже, кажется, несколько лет, как один, похожих друг на друга. Сознание его неспособно было более бороться. Где-то внутри него повисло нечто тяжёлое, утягивающее на дно заколдованной топи. В замкнутой клетке, из которой невозможно сбежать, боль отступила на второй план. Окутанному беспросветной тьмой, Багряному Королю некуда было деваться. Забившись в угол застрявшего меж этажами лифта, Дьяволо тяжело дышал. Но сердце его страдало не от нехватки медленно убывающего кислорода. Поднявшись на мягких совсем ногах, он опёрся на холодные перила перед зеркалом. Его уже шатало. Морщин на его лице, кажется, стало больше. Сбившиеся малиновые волосы спадали на лоб и виски, липкие от холодного пота. Взгляд его мутился. Вдруг в лифте стало слишком душно. Его смертельно уставшая физиономия перед потухшим взглядом стала расплываться. Как-то странно сгладились скулы. На щеках проступили маленькие пятнышки. На него смотрели карамельные глаза, полные доверия и преданности. Челюсть сама собой сжалась. Он подался вперёд, прижавшись лбом, а затем и иссохшими губами, к отражению, так сильно напоминающему его самого. Через секунду его захлестнули боль и отчаяние. С силой он впечатал кулак в звонко треснувшее зеркало. С костяшек заструилась кровь. Он хотел бы крикнуть так, словно душу его медленно разрывают, но издал лишь хриплый тяжёлый выдох. Стоял он недолго. С трудом поднял голову, измученно сощурив глаза. Тишина громко шипела в ушах. Руки сами вцепились в шею, царапая кожу ногтями. Он всё готов был отдать за то, чтобы услышать тот голос. Слишком робкий и высокий для парня. Он всё бы отдал за радостную болтовню о каких-то небылицах, за которой ночь пронеслась бы в секунду, с тем единственным, с кем он вообще мог говорить. За его присутствие. Готов был самолично со всем покончить, лишь бы не мучиться.       — Знаешь... Я так... А-агх! — пальцы продавили артерию. Алый фонтан захлестал из шеи Дьяволо. Он упал на пол. Засвеченные яркой лампой глаза наполнила агония: сознание его не покидало.

—

Тихие всхлипы смешивались с размеренным стуком дождя за окном. Доппио, весь съёжившись, сидел у кровати, на полу, бессмысленно сжимая и натягивая руками свои волосы, укрывая ими своё мокрое лицо и не желая глядеть в угол, где разбросаны были осколки разбитого телефона. Комнатой владел хаос: постель его была не заправлена, и одеяло почти всё валялось на полу. В ней было мало света.       — Почему... Почему Вы оставили меня одного?! Да лучше бы Вы умерли! Нхых... — в отчаянии рыдая, он сыпал проклятья, бессмысленно стуча кулаками о деревянный каркас кровати. Его тело не давало реакции, заставляя страдать сильнее. Он уже в кровь разбил костяшки, но не чувствовал и тени боли, которой мог бы заглушить ту, что разрывала его изнутри. Он был готов в очередной раз, прерывисто шмыгая, вдохнуть, как вдруг остров потряс раскат грома. До того громкий и нежданный, что Доппио вскрикнул, ударившись затылком. Он на секунду задержал дыхание, растирая по щекам соль, прежде чем выглянуть в окно. Теперь ему сделалось страшно. Казалось, небеса над Сардинией сошли с ума. Тёмные сгустки туч неслись по ним со скоростью света, солнце и луна поминутно сменяли друг друга. Ветер завыл, подобно сверепому зверю. Душа Доппио ушла в пятки. Сердце тяжело забилось. Что происходит? Винегар выбежал в обуревающем его страхе на улицу. Никогда такого не было за годы. Даже небольшого шторма. Но сейчас ветер неприятно щипал зарёванное лицо юноши, тщетно заслоняющего его локтем, косой дождь лил как из ведра. Что-то вело его к побережью, несмотря на не прекратившуюся ещё истерику. Он хотел знать, что происходит. Выйдя наконец к пляжу, он стушевался: ноги, став словно бетонными, погрузились в песок вместе со смутившимся взглядом. Так люди отводят глаза и стискивают зубы, столкнувшись с постыдными воспоминаниями. Подобно этому Доппио не мог поднять взгляда на песчаные скульптуры. Ветер несчадно сносил с них крупицы, что забивались в розовые растрёпанные волосы. Доппио невыносимо хотелось забыть, как его руки ваяли фантазии о внешности босса. Как под шёпот волн он говорил с ними, точно с живыми. Как, не получая ответа, он вдруг замолкал, и резко обрушивающаяся в его сердце тишина заставляла пальцы сомкнуться на шее скульптуры. Но Доппио всё же широко раскрыл янтарные очи, крупно вздрогнув от того, что на плечи его легли чьи-то холодные руки. Резкий разворот позволил ему избавить себя от касаний и увидеть лицо пришедшего. Из глаз его снова истерично полились слёзы, сердце застучало, как ошалевшее: губы женщины перед ним были сшиты нитью. Дыхание его перехватило. Её волосы ветер заметал прямо в лицо, ничего не выражающее. Винегар попятился, но лишь на шаг: упавший взгляд провалился в багровеющую дыру на её животе. Неприятная кислота подкатила к горлу.       "Что...", — мысль его оборвалась, когда он понял, что от живота женщины к его собственному тянется алый канат из плоти — пуповина. Зрачки его лихорадочно бегали в разные стороны, пока парализованное ужасом тело не было в состоянии двигаться. Вдруг губы женщины медленно зашевелились. Мыча, она пыталась что-то сказать:       — Дья... О... О... Прежде, чем он смог что-то разобрать, вокруг вспыхнули языки пламени.       — Нет! — но стоило ему рвануться назад, их накрыла волна, обрушив толщу холодной воды.