Худший друг

Я оказываюсь заперта в собственной голове, я зацикливаюсь только на израненной девочке, что есть внутри меня, и её огромной беде. Хотя по возрасту мне положено принимать взрослые решения, а не прятаться от них, и первым из них становится разговор с Арсением. Всё ещё болит и ноет жалобно за рёбрами, но Арс тоже волнуется, и с моей стороны было бы просто некрасиво перестать брать трубку и не открывать дверь. А он ведь и звонит, и пишет, и стучит. На третий или четвёртый день становится ясно, что сдаваться Попов не намерен, и я открываю входную дверь сразу, не посмотрев в глазок, сразу, чтоб не дать себе шанса опять избежать неизбежное. — Мира! — Арсений влетает в меня с крепкими объятиями так стремительно, будто вернулся из долгого-долгого путешествия. Я обескураженно оплетаю его руками и слушаю перестукивания двух сердец. Моё посылает сигнал бедствия. — Я понимаю, что я мудила и поступил очень некрасиво. Мне правда жаль, — он говорит на грани слышимости, шёпотом, задыхаясь на каждом слове. Я не выдерживаю. — Ты не мудила, а чудила, — с лёгким налётом усмешки произношу я, и для Арса это важнее тысяч других слов. Если я хотя бы пытаюсь шутить, значит, не всё потеряно. — Родная моя, — я слышу в каждой букве улыбку, хотя не вижу её, и зажмуриваюсь от жрущей меня на живую боли. Мне удивительно, как я умудряюсь продолжать дружить с ним, когда этой боли настолько много. Раньше я не задумывалась, насколько пагубно на меня влияет эта дружба; не потому что Арс плохой человек или я плоха в дружбе, я очень плоха во лжи. Я устаю от вранья, устаю помнить, что соврала, кому и когда — слишком много мороки, а я предпочитаю выбирать лёгкие пути. Отпускать Арсения не хочется до неистового тремора, но и продолжать в том же духе — это медленное самоубийство. Хуже, чем пассивное или активное курение, хуже, чем вещества и алкоголь. Я убиваю себя своими же чувствами. Мне нужно срочно об этом с кем-то поговорить. Всё внутри меня ощущается как новогоднее украшение посреди весны — больше не радует, кажется неуместным, устарело, неактуально. Красиво, но не сейчас, сейчас уже не надо; как будто плёнку моих чувств засветили при проявке, и всё затерялось, растворилось в липкой дымке из отчаяния и безысходности. Это странно, но я чувствую, что мне настолько тяжело, что я больше не готова тащить это на себе. *** — То есть он попытался тебя поцеловать чисто по фану? Ради красивого кадра? — подруга недоверчиво качает головой. — Всё так, — подтверждаю я, нервно ухмыляясь. — Ты в дерьме, — произносит наконец Света после довольно долгого молчания. — Я в дерьме! — с широкой улыбкой говорю я и салютую чашкой с вином, потому что бокал доставать было лень. — Серьёзно, Мир, это конечная, — Света медленно опускается в кресло и тянется за своим бокалом, — она гостья, ей положено, — по пути отщипывая несколько виноградин. — Это не конечная, это я конченая, — хихиканье плавно перерастает в истерические смешки, и я задерживаю дыхание, чтоб остановить процесс. — А у тебя какие новости? Смерив меня прожигающим взглядом, Света закатывает глаза и страдальчески вздыхает. Я чувствую себя виноватой: виноватой перед собой за то, что эта любовь выходит мне боком, тормозит меня и заставляет проводить лучшие годы своей жизни в переживаниях по лучшему другу. Виноватой перед подругой за то, сколько советов она мне дала и сколько нервов потратила, выслушивая все мои стенания по Арсению. Виноватой перед Арсом за круглосуточное враньё, потому что он со мной честен до предела, и я должна платить той же монетой. — Я знаю, что ты хочешь мне сказать. Знаю, но не могу даже допустить мысли об этом. — О чём?! О том, чтобы стать наконец свободной и счастливой? Ты дура, Мира, просто идиотка, — Света вздыхает. Я отвожу взгляд и цепляюсь за густую темноту за окном. Время уже перевалило за полночь, на небе висит месяц, расплескав вокруг себя крапинки редких звёзд. Подруга начинает ритмично барабанить ногтями по столу, но меня это не раздражает, лишь удерживает в «здесь и сейчас», не позволяя снова застрять наедине с той девочкой. — Свет, я не могу просто взять и найти другого. Я пыталась, из этого не выходит ничего хорошего. Я не могу просто взять и выбросить всё. — Тогда завязывай с вашей дружбой. Ты по краю обрыва ходишь, понимаешь? Один неверный шаг, и ты улетишь к ебени матери на самое дно. Тебе эта дружба приносит только боль. — Не только! — я ощетиниваюсь, со звоном поставив чашку на столик. — Я чувствую себя счастливой рядом с ним! Света снова закатывает глаза и закрывает лицо ладонями, рыча сквозь зубы. Я понимаю, что снова вру. — Я ничем не могу тебе помочь. Все мои советы ты на хую вертела. Прекращай трепать всем нервы, нельзя себя так не любить, ясно тебе? — Ясно, — угрюмо отвечаю я. Зря, конечно, зря; Света полностью права, но я упёртая. Слабоумие и отвага — мой подход. Всегда упрямая и жёсткая, на этот раз Света сдаётся и переводит тему в совершенно другое русло, более нейтральное и менее болезненное. Как будто жалеет меня, видит, что я выдохлась. Делится новостями с работы, подливает нам обеим вина и до двух часов сидит со мной в полумраке гостиной. Я делаю громче музыку, играющую из колонки, и тихо запеваю. Света подхватывает мгновенно. Музыка всегда нас с ней спасала, даже в самые тёмные времена мы пели. Без рубля в кармане и с заваленной сессией, выселенные из общаги, молодые и глупые мы застряли не на своём берегу в период развода мостов. До самого утра мы тихонько пели на набережной под чужую расстроенную гитару, периодически привлекая этим поздних гуляк. Они ненадолго оставались с нами, подпевали вполголоса, давали сигареты и какую-то мелочь, которой хватило потом на трамвай. знаешь, я тоже устал, так зачем продолжать? так что ноги в руки и можешь бежать. отпустил тебя на волю и расправил плечи: без тебя легче. *** У Арсения всегда за пазухой был нож, который он мог всадить в меня без предупреждения, и я знала, что не следует столь безоговорочно доверять и так безоглядно любить. Знала, но всё равно делала. Казалось, что я буду беспечной всегда. — Мир. Завтра приходи вечером ко мне, — Попов пока — просто голос на другом конце провода. — Я хочу тебя кое с кем познакомить, — в этот момент лезвие уже прижимается к коже в районе лопаток. — С кем? — голос сиплый, как после музыкального фестиваля, где спето за день несколько десятков песен. Но сегодня интуиция подсказывает, что праздника не будет. — С девушкой, — лезвие всаживает в спину по самую рукоять. — Я, кажется, хочу на ней жениться, — прокручивает несколько раз. — Я с ней хочу навсегда, Мир, — Арсений маскирует рану, щедро засыпав ту солью. Я всегда знала, что Арс встретит ту женщину, которая поселит в нём уверенность и любовь. Я всегда желала ему счастья, даже если я этим счастьем стать не могу. И всё равно это пиздецки больно, сколько бы я не пыталась себя к этому подготовить. Арсений шуршит чем-то мне прямо в ухо, я вздрагиваю и понимаю, что он ждёт ответа. — Кто-то ещё будет? — это не мой голос, это механический треск, это ложь, притворство и спам, но я даже цепляю на лицо улыбку, чтоб звучать радостно. Мы же лучшие друзья. — Серёга, — беспечно отвечает Попов и что-то жуёт. — Я подумаю. Приятного аппетита, — я слышу из динамика хихиканье, но я отключаюсь ещё до того, как в меня полетят десятки вопросов и восторгов о новой пассии. Я подхожу к зеркалу и вижу израненную до безумия девочку, которая так сильно любила, что напрочь забыла, что сказок не существует. Моя если и была, то закончилась сегодня. За все годы нашей дружбы Арсений ни о ком ещё не говорил таких громких фраз, никогда не разбрасывался словами и обещаниями про «навсегда». Он романтик до мозга костей, но в вечную любовь не верит, как и все люди, которые вышли из пубертата. Через трещины в хрустале моего сердца однажды будет литься свет, я знаю это, я точно оправлюсь, но сейчас трещины разрастаются в огромные болящие ожоги и шрамы. Мне откровенно хуёво, и это, наверное, последняя капля. Я понимаю, что больше не могу его любить. Осознавать это настолько тяжело и больно, что я теряюсь в пространстве ненадолго, будто получила удар под дых. Стоп. Вдох-выдох. Вдох. Вдох. Вдох. Всхлип. Сука. *** Я сижу на подоконнике, обняв свою ногу, и наблюдаю, как по кухне ужаленным волчком носится Арсений. Он переставляет тарелки и перекладывает столовые приборы, начинает натирать бокалы и в процессе бросает, чтоб разгладить складку на своей рубашке или стряхнуть невидимую пылинку с футболки. Я смотрю с интересом, но прохладно — за ночь удалось убедить себя, что мне совсем не больно. Всё к лучшему: и любовь, и желание от неё отойти. Работает, пока я не позволяю своим мыслям течь беспрепятственно — тогда начинает дрожать нижняя губа, сообщая о подступающей истерике. — Не суетись, — наконец прошу я, вытянув руку — ловлю Арса за полу расстёгнутой рубашки. — Я хочу, чтоб всё прошло идеально. Понимаешь? — замирает всего на секунду, чтоб поднять на меня осознанный взгляд, ясный и искренний. Мне не остаётся ничего, кроме как кивнуть и одобрительно улыбнуться. И в этом, наверное, наше главное отличие. Моя любовь к Арсению — она про честность и искренность; мне никогда не придётся изображать другого человека перед Арсом. Он знает и принимает меня настоящую, а я — его. Корёжиться в попытке выдавить из себя только самое лучшее — это занятие крайне неблагодарное, потому что твоя истинная сущность рано или поздно вылезет наружу, и тут уже встаёт вопрос: а полюбят ли этого меня? Того, который комментирует фильм во время просмотра с набитым ртом и хрюкает, когда смеётся взахлёб, того, кто не заставляет себя держать спину ровной и втягивать живот до мушек перед глазами и головокружения. Я Арса люблю нынешнего. Да, волосы топорщатся в разные стороны, да, бледный нездорово, потому что трудоголик и пытается после съёмок впихивать в себя новые интересные книги и фильмы. Да, не будет никогда так кружить ради меня. А я люблю своей тихой и нездоровой любовью. Но сейчас как будто она, любовь эта, просит тайм-аута, забитая ногами. Хочет раны зализать и вдохнуть с новыми силами или склеить наконец ласты. Иногда самое гуманное, что мы можем сделать — не реанимировать то, что давно должно отправиться на покой. Серёжа приходит через полчаса, пока Арс принимает душ, и мы тихонько сплетничаем на кухне, воображая, какой может быть избранница Арсения. Мы доводим каждое предположение до абсурда и хохочем, укладываясь друг на друга по очереди и шлёпая ладонью по столу. Я на время забываю обо всех бедах и волнениях, утопая в уютности и важности момента. Когда в дверь наконец звонит долгожданная гостья, я просто устаю нервничать и забиваю: будь что будет. В дверном проёме появляется девица, точь-в-точь похожая на меня. Она удивлённо поднимает одну бровь, пока я открываю рот в немом «А». Арсений, ничего не заметивший, забирает плащик из чужих рук и прячет в шкаф. Серёжа снова ржёт и крутит пальцем у виска, прикрывшись от Арсения рукой. Нет, слушайте, вы хоть раз смотрели на собственное отражение, вылезшее из зеркала? И я не смотрела, но сегодня жизнь разделилась на «до» и «после». Те же светло-русые волосы чуть ниже плеч, те же серо-голубые глаза, смотрящие вопросительно, та же фигура, даже платье, чёрт бы её подрал, похожего фасона. Мы смотрим друг на друга. Нет, не в недоумении. В ахуе. Один Арсений ничего не понимает и тянет нас всех за стол. Я тихо фыркаю от смеха, поймав взгляд Серёжи — продолжает вертеть указательным у виска и хихикать в бороду. Ситуация, как говорится, сюр. Вечер будет интересным.