Худший друг

Всем известно, что можно любить всю жизнь, а разлюбить — в четверг, и мой четверг будто наступает тоже. Я многое готова была сносить и проглатывать, но то, как сегодня Арсений прогнал меня из-под двери в свою квартиру, взбудораживает во мне желание прогнать его нахуй из собственного сердца. Света была права: нельзя себя так не любить и позволять другому человеку абсолютно всё. Я злюсь, ужасно злюсь, но при этом не могу прекратить плакать — слёзы бесконечным потоком льют из глаз, а всхлипы сами собой рвутся из груди, как бы я ни старалась себя заткнуть, прикусывая кожу на запястье. Мысли расползаются в разные стороны, оставляя в голове болезненную и давящую пустоту, сосущий вакуум. Стоны режут уши, я не выдерживаю и истерично пинаю стену с грохотом, несколько раз подряд, вынуждая наконец умолкнуть; волшебным образом все посторонние звуки стихают, я остаюсь в блаженной тишине. «Это ты стучала?». Какая прелесть. Сам Арсений Попов соизволил написать мне, и только тогда, когда ему что-то нужно. Когда он мне нужен, его рядом почему-то не оказывается, но это лирика, и во мне нет ни грамма гордости, поэтому я отвечаю положительно и жду, что будет дальше. «Тебе всегда было так слышно происходящее в моей квартире?». Он либо идиот, либо прикалывается. Я была уверена, что он в курсе, потому что меня в его квартире наверняка слышно настолько же. Я снова соглашаюсь и смотрю на строчку «печатает…» в ожидании ответа. «Бля, я не знал. Сорян». Даже не «прости», а просто «сорян», это просто издёвка какая-то, злая насмешка — меня это окончательно выводит из себя, просто взрывает с одной искры, и я импульсивно хватаюсь за рядом стоящую тарелку. Она разлетается на осколки настолько эффектно и завораживающе, встретившись со стеной, что я испытываю острое желание швырнуть что-нибудь ещё. Под рукой оказывается винный бокал, который издаёт тонкий и почти жалобный звон, разбиваясь, а крохотная ваза как будто посмеивается, рассыпаясь мелкими осколками. Я рычу, сомкнув челюсти, заполошно дышу и маниакально шарю рукой по столу в поисках чего-то ещё настолько же хрупкого, звонкого, но слёзы застилают глаза, и я с воем запускаю телефон вдогонку, моментально выдыхаюсь. Я медленно сползаю на пол и обхватываю себя руками, позволяя слезам беспрепятственно катиться по щекам, не стираю их руками и не слизываю с губ. Кажется, будто из меня вышибло все силы мощным толчком в грудь, и дыхание прерывистое: вдох, выдох, выдох, вдох. Дверной звонок надрывается истеричной трелью, и я смеюсь сквозь слёзы. Неужели можно любить человека так, чтобы совсем ослепнуть и не видеть того, что творится у тебя под носом? Как можно впустить чужого в свою душу, чтоб он просто так натоптал, наплевал и ушёл? Уму непостижимо, просто невероятно. — Мира, я вызову ментов, если ты не откроешь! — я прежде не слышала, чтоб Арс так орал. Первый порыв — открыть, чтоб не заставлять его волноваться, но мне хватает пары минут раздумий о том, хочу ли я этого на самом деле. — Вызывай кого хочешь, — тихо шепчу я, едва шевеля губами, и остаюсь сидеть, обнимая себя, среди груды осколков. — Теперь я вместо тебя буду королевой драмы. — Мира, пожалуйста, — я закрываю уши ладонями, лишь бы не слышать, как он умоляет, не чувствовать, как он касается меня, не касаясь на самом деле. *** Я засыпаю в слезах почти там же, лишь перебираюсь на маленький диванчик ползком, и мне не снится никаких снов. Будит меня жужжание телефона, и свечение экрана режет воспалённые от слёз и недосыпа глаза. — Алло, привет, Мируш, — голос Светы усталый, но спокойный. — Ты вчера звонила? — Да, — голос сипит, я откашливаюсь, — да, я вчера звонила. Поехали на колесе обозрения кататься? — Э, — кажется, я сбиваю подругу с толку, — ну поехали. Там встретимся? Так должен отвечать настоящий друг. — Да! Я скоро буду там, встретимся у касс тогда сразу, — я даже чувствую лёгкий прилив бодрости, потому что колесу обозрения неизбежно суждено сбыться. Окончательно разлепив глаза и сладко потянувшись, я осматриваю гостиную и ужасаюсь: куча осколков, разводы от воды, которая была в бокале, на светлых обоях, да и вообще тут как будто случилась маленькая война, принёсшая огромные разрушения. Приходится вспомнить все события, которые предшествовали этому тайфуну имени Попова, и болезненно сморщиться. Я наскоро подметаю осколки, передвигаясь исключительно на цыпочках, внимательно проверяя всякие углы и щели, чтоб ни одного осколка не осталось в укромном местечке. Отражение в зеркале тоже радует мало, но было весьма ожидаемо, что я отеку как бомж, который дрался за последнюю бутылку водки и победил. Грозно показав себе язык я принимаюсь начищать зубы, думая мимолётно, как там сейчас Арсений. Если бы можно было перемотать, я бы смотрела внимательнее перед собой и обошла бы этого соседа, я бы не пошла в то место, где Арс предпочитает бегать, я бы не принимала приглашение зайти в гости. Отменить ничего нельзя, поэтому он остаётся главным жителем моего сердца и головы, но я силой заставляю себя отвлечься на мысли о «здесь и сейчас» — сосредотачиваюсь на механических движениях щёткой. Подруга пишет, что через полчаса приедет в назначенное место, и я со спокойной душой вызываю такси и обуваю высокие кеды. Дверь не открывается, будто уткнувшись во что-то тяжелое. Я толкаю сильнее и слышу тихий бубнёж, который оказывается голосом сидящего у двери Арсения. Я вздрагиваю и уже думаю захлопнуть дверь обратно и отменить встречу, но это глупо. Хотя сидеть под дверью тоже глупо. — Ты меня напугал, — обвиняющим тоном говорю я, когда Арс отодвигается и позволяет выйти. — Подожди, Мир, ты ведёшь себя как подросток. Мы взрослые люди, давай поговорим. — Ты сидел здесь, чтоб отчитать меня за моё поведение? В угол ставить будешь? Гуру, блять, разговоров, — я захлопываю дверь одним уверенным движением и буквально переступаю через вытянутые ноги Арса — он в тех же штанах и рубашке, поэтому, возможно, он действительно протусовался здесь всю ночь. Это, конечно, не моя проблема. — Мира! — его голос звучит строго, но меня этим не проймёшь. Арсений встаёт и пытается остановить меня, удержав за локоть, но я вырываю руку и делаю несколько шагов от него. Я внимательно всматриваюсь в его лицо, скольжу взглядом по очерченным губам: каждая революция, каждое смертельное сражение в моём сердце начиналось с этих губ, и сегодня заканчивается ими же. — Арсений, я прекрасно знаю, что ты упёртый баран и в жизни от меня не отъебёшься, потому что последнее слово всегда должно быть за тобой, но это не тот случай, — Попов обходит меня и преграждает путь. — Уйди, мне надо уезжать, меня ждёт такси. — Бля, ты обиделась из-за хуйни, какого-то детского ритуала, закатила истерику с битьём посуды, а теперь я, получается, самый хуёвый? — в голосе сквозит какая-то детская обида, которая не вяжется с этим Арсением, у которого отросшая недельная щетина и грозный взгляд. — Да. Всё так и было, — я не отвожу прямого взгляда и смотрю Арсу прямо в глаза, и меня обдаёт ледяной волной. — Хорошо. Всего доброго, — стальным голосом безэмоционально произносит Арсений и делает шаг в сторону своей квартиры. Я прерываю зрительный контакт первая, разворачиваясь к выходу на лестницу. В голове пульсирует, мне сил едва хватает на этот побег, если бы он давил ещё хоть немного, я бы сдалась: у тебя нет меня, я и не хочу; я накурюсь, я напьюсь, я всё тебе прощу. Хлопок двери отрезвляет, я вспоминаю о ждущем меня такси и Свете, собираю остатки сил в кулак и бегом спускаюсь вниз, надеясь не расплакаться хотя бы в дороге. Нужно как минимум донести все новости до Светы, чтоб она примерно понимала, почему я захлёбываюсь соплями. *** — Да хоть водички попей, — просит Света, протягивая мне очередную салфетку. Передо мной уже кучка таких же салфеток, которые стремятся к тому, чтоб занять весь стол. Меня накрыло ещё в очереди за билетами, в итоге ни на каком колесе обозрения мы кататься не стали, а просто засели в кафешке на территории большого парка аттракционов. Подруга уловила основной посыл моей пламенной речи, но подробности расслышала вряд ли, потому что я расплакалась, шмыгала носом и всхлипывала после каждого слова. — Эта ещё романтика дешёвая; он действительно думал, что я поведусь на это высиживание под дверью? — я дрожащими руками подношу к губам стакан, ударив его случайно о зубы, и делаю несколько глотков. — Мируш, я поняла только про романтику. Но в любом случае я на твоей стороне, а он урод и вонючка, — Света гладит меня по руке, водит пальцами по рисунку вен и старается ободряюще улыбнуться. — Хочешь в тир? Стрельба помогает мне выплеснуть агрессию. Я только часто киваю, вспоминая, какое облегчение приносило битьё посуды. Света радостно выдыхает и протягивает мне руку, вставая. Я крепко ухватываю её ладонь и бреду вслед через толпы гуляющих, прямиком к тиру. Там стоит за стойкой скучающий паренёк — расположение у тира неудачное; если не знать, где он, очень легко пройти мимо и не заметить. Мне отсутствие народа только на руку, да и Света выглядит довольной. Мы оплачиваем билет и берёмся за бутафорское оружие. Я плохо попадаю по банкам, но отлично справляюсь с тарелками — у меня, видимо, прирождённый талант бить посуду. Паренёк пытается меня подбодрить и обещает, что если я попаду в последнюю тарелку, выиграю Свету и получу приз. Я улыбаюсь под смех подруги и прищуриваю глаз, целясь. Щелчок, выстрел — тарелка разлетается на осколки, и я радостно потираю ладошки. — Света, я тебя сделала! Я! Тебя! — я хлопаю и пританцовываю на месте — по всему парку висят колонки, из которых доносятся мотивы детских песенок. — Выбирайте, — молодой человек делает шаг в сторону, позволяя рассмотреть гору игрушек. Моё внимание привлекает утёнок со скошенными глазами в кучу, в дурацкой голубой кепке, и ёжик с гармошкой. Я обращаюсь к Светке: — Очень всратая утка или придурочный ёж? — Выбирай сама, — отмахивается подруга. — Тебе, — выделяет Света, — нужно сделать этот выбор, иначе ты не человек… — Кто? Не человек, а кто? — Всратая утка, — Света хмыкает, пока я оскорблённо вздыхаю и прижимаю ладони к груди. — А вот это — ты! — я выдёргиваю подушку-поросёнка из общей кучи игрушек, и подруга хохочет. — Вы определились? — мы явно развеселили этого парня, он даже выглядит поприятнее, когда улыбается, а до этого стоял такой хмурый и суровый, будто реально оружием тут торгует. — Да, давайте всратую утку в кепочке, — раз уж подруга сказала, что это я, надо брать. Света фыркает от смеха и благодарит оператора, который протягивает мне мой приз. *** Мама в трубке тяжело вздыхает, но ничего не говорит; а что тут скажешь? Я снова шмыгаю носом, потому что мечтала об этой поездке, как ребёнок мечтал бы о поездке в Диснейленд. Мне нужно было улететь на другой край света, чтоб оставить все здешние проблемы. Хотя бы на недельку погрузиться в другую культуру и атмосферу, побродить по незнакомым улочкам и побыть всем чужой. — Ну, малышка, не вешай нос, — тихо говорит мама, — мы привезём тебе самые лучшие сувениры и фотографии. Ну, и раз так получилось… Не хочешь переехать к нам на это время? Присмотришь заодно за Тишкой. — Ладно, — легко соглашаюсь, потому что я в любом случае в отпуске, и проводить всё это время через стенку от Арса я не хочу. Мама благодарит и прощается, взяв с меня слово, что я приеду уже завтра. Я пялюсь в книгу, не прочитав ни строчки, пока не засыпаю неглубоким сном.