«А красива ведь, хоть и негодна, Не рубить, коль садовник захочет, Ведь: вся суть и душа — плодородны, Поцелуй под ней, вечность пророчит».*
23 декабря, 1952 г. Площадь Гриммо, Англия
— Упаси Мерлин! — вскрикнула мадам Блэк, и рухнула на мягкий диван, утопая в подушках. — Я не хочу видеть этого человека в своём доме. Орион, ты хоть знаешь, какая у него репутация? Мадам Лестрейндж рассказала мне по секрету, что он водится со всяким отребьем: лесными ведьмами, оборотнями и вампирами! И ты ещё просишь меня выделить для него портключ? Что подумают об этом люди? Грудь мадам Блэк* вздымалась и опускалась в такт учащённому дыханию, щёки раскраснелись, а зелёные глаза метали молнии. Орион прекрасно знал, что мать находилась на грани истерики, но не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за этим «представлением». В последнее время он всё чаще доводил матушку до подобного состояния, и не сказать, что Ориону это нравилось, просто что-то разжигалось внутри этого дома, когда они вступали в очередной спор. Дом как будто бы оживал и начинал дышать. В остальные же дни они просто перемещались между комнат как призраки или духи. Орион ненавидел эту атмосферу, ему хотелось сбежать отсюда и никогда больше не возвращаться. Но дом на Площади Гриммо всегда будет принадлежать ему. А затем и его детям. Возможно, кто-то из его будущих отпрысков всё же решится продать его. О, он бы многое отдал, чтобы полюбоваться на лицо своей матери, когда с того света она увидит, как семейное гнездо Блэков уходит в чужие руки. Долой отрубленные головы домовиков и чёртовы картины! — Тебе смешно? Голос матери вырвал Ориона из его раздумий и заставил посмотреть ей в глаза. Он поборол ползущую усмешку и распрямил плечи, делая своё лицо серьёзнее. — Том — мой друг, мама. Неужели Вы теперь будете и друзей мне выбирать? Вам недостаточно того, что я буду вынужден жениться на женщине, которая презирает меня, так ещё и нотации мне читаете! — Презирает?! — мадам Блэк дрожащей рукой схватилась за сердце. — Что ты такое говоришь? Ты бы слышал, как Вальбурга отзывается о тебе! Постыдился бы. — Хорошо, хорошо! — всплеснул руками Орион и закатил глаза. — Так что насчёт Тома? Мадам Блэк нахмурилась и опустила глаза, убирая пальцами несуществующие катышки на своём тёмно-зелёном платье. Орион улыбнулся, видя, как её черты разглаживаются, а губы дрожат в попытках удержать рвущееся наружу очередное непрошеное мнение. — Ладно! — согласилась она, вновь повышая тон. — Но при одном условии: Вальбурга будет иметь возможность наслаждаться твоим обществом на протяжении всего вечера. Ты меня понял? Орион кивнул и подошёл к матери, сжимая её руки в своих ладонях. Всё-таки, иногда она была очень даже сносной. Отец вряд ли бы возражал, так уж повелось, что в этом доме бразды правления всегда брали женщины. На публике — пожалуйста, но дома… Орион решил, что когда женится, то это негласное правило канет в лету. — Благодарю тебя, матушка, — он крепко поцеловал мать в щёку, и та расплылась в улыбке. — Подхалим! — мягко ответила она и рассмеялась. — Отцу незачем знать о нашем соглашении. Побереги его хрупкие нервы. — Которые ты же и расшатала? — вскинув одну бровь, спросил Орион и получил за это разгневанный взгляд. — Всё, ступай! Мне ещё нужно написать мадам Гринграсс. Орион развернулся и вылетел из комнаты быстрее снитча. Ему тоже предстояло написать письмо. Но только Риддлу. А ещё нужно было успеть наведаться в магазин «Твилфитт и Таттинг», где его ожидал подарок для Элизабет. Блэк буквально горел от предвкушения, а его мысли заплутали так далеко, что, выйдя из гостиной, он не заметил, как едва ли не протаранил своим телом идущую ему навстречу сестру. Лукреция отшатнулась, схватившись за комод рукой, а вторую прижала к своему округлившемуся животу: — Ты что, свихнулся? Какой докси тебя покусал? — О, дорогая сестрёнка! Лукреция замахнулась на Ориона сумочкой, но промахнулась, что только позабавило Ориона. Недолго размышляя, он заключил сестру в объятия, крепко прижимая к себе, насколько это позволял её беременный живот. — Ты невыносим! — проворчала Лукреция, отстраняясь от брата. — Но рада видеть тебя в таком приподнятом настроении, братец. В последний раз, когда мы виделись, ты болел похмельем и от тебя разило дешёвым огневиски. Неужели с тобой приключилось какое-то счастье? — игриво спросила она, вскинув свою бровь. Из-за мороза её щеки покрыл розовый румянец, а на чёрных волосах, собранных в элегантную причёску, ещё не успел растаять снег. Беременность шла ей к лицу. Она превратилась в настоящую женщину и стала ещё красивее. Орион надеялся, что его племянник или племянница унаследуют выразительные черты Блэков, но Пруэтты славились своей рыжей шевелюрой, так что только и оставалось, что надеяться. — Скоро Рождество, от чего же мне не быть счастливым, — улыбнулся Орион, помогая сестре снять мантию, так как домовик куда-то запропастился. — Кричер! Старый ты тюфяк! Наверняка опять полирует фамильное серебро и восхваляет семейство Блэков. — Совершенно ничего не меняется, — хихикнула Лукреция. Кричер появился секундами позже, раскланиваясь и обхаживая свою дорогую хозяйку. Лукреция, или просто Лу, как её называл ещё с детства Орион, вот уже как год была замужем, и навсегда покинула родительский дом, поселившись у своего супруга на юге Англии, в графстве Суррей. Теперь она всё реже появлялась на Гриммо, уделяя всё своё время и внимание мужу, двухэтажному особняку, саду и разведению крылатых лошадей. Орион в тайне завидовал сестре, но зависть была доброй, которая никак не повлияла на их отношения. Лу больше не была заперта в этих мрачных стенах, её окружали множественные парки и свобода. Она всегда была своевольной, со сверкающими серыми глазами и неугасимой тягой к жизни. Неудивительно, что Игнатиус по уши влюбился в эту весёлую девушку, которая всегда могла вставить острое словцо. Орион и Кричер, наверное, были единственными в этом доме, кто ощутил на себе в полной мере её отсутствие. Матушка была рада, что ей удалось выдать замуж свою единственную дочь за чистокровного волшебника из древнего рода, а отец… Отец, впрочем, как и всегда — не показывал своих истинных чувств, погрязнув в бумагах и книгах в своей библиотеке на третьем этаже. — Как там поживает Игнатиус? И как твоя беременность? Не вижу, чтобы ты хоть немного прибавила в весе. Может быть, нам стоит отправить Кричера к вам на месяцок? — Я же не должна выглядеть как взрывопотам! Меня отлично кормят. Только не обижайся, Кричер. Твои блюда будут всегда самыми вкусными! — она склонилась к насупившемуся от досады домовику и погладила его по плечу, и его большие глаза тут же засверкали. — Игнатиус сейчас всё чаще находится дома, так что мне не приходится скучать, и я много провожу времени на свежем воздухе. А что у тебя? Орион разгадал скрытый смысл этого вопроса и совершенно не хотел отвечать на него, поэтому в холле повисла тишина, разбавленная сопением Кричера, который с благоговением посматривал на свою хозяйку, готовый в любой момент исполнить любую её прихоть. Лукреция улыбнулась уголком рта и сжала руку брата, прекрасно понимая, что он чувствовал, без лишних слов. — Ладно, мне уже пора идти, — мягко ответил Орион, высвобождая руку из хватки сестры. — Матушка в гостиной пишет письмо своей подруге-сороке. Передавай привет Игнатиусу, если сегодня мы уже больше не увидимся! Орион начал подниматься по лестнице, направляясь в свою комнату, когда встревоженный голос Лукреции остановил его на половине пути: — Он будет там, не так ли? Орион развернулся. Лу нахмурилась, сжимая в руках бархатную сумочку. В её серых глазах плескался тот самый страх, который он часто видел, когда они учились в Хогвартсе. — Кто «он»? — Риддл. — Да. Я думал, что это уже больше не проблема, Лу. Лукреция покачала головой: — Нет. Больше не проблема. Но будь осторожен, — прошептала она и ушла, оставив Ориона стоять истуканом, поневоле погружённого в воспоминания давно минувших дней.***
23 декабря, 1952 г. Косая аллея и Лютный переулок
На Британию обрушился снегопад. Белые хлопья сыпались с неба уже второй день подряд, делая видимость практически невозможной. И только дети радовались выпавшему снегу, слоняясь по улицам, и забрасывая снежками невнимательных прохожих. Косая аллея утопала в разноцветных гирляндах, мишуре, рождественских венках и назойливом аромате фруктовых пирожков. Волшебники ходили от одного магазина к другому, а в их руках сверкали коробки и свёртки, обёрнутые в разноцветную бумагу. Весёлый смех, казалось, не прекращался ни на минуту. И всё это сопровождалось бесконечным пением хора, который кучкой перемещался по улице, выманивая у прохожих пожертвования. Том до носа зарылся в свой зелёный шарф и оглянулся по сторонам, сворачивая с главной улицы. Лютный переулок был менее украшенным, но над некоторыми входами всё равно висели венки, так нелепо смотревшиеся на старых обшарпанных дверях. Его встретили угрюмые лица волшебников и волшебниц, продающих в своих палатках чучела животных, амулеты и еду, завёрнутую в широкие листья незамерзающего дерева. Том поморщился от этого запаха и ускорил шаг, когда в него внезапно врезалась маленькая девочка, ударяя Тома венками омелы прямо по лицу. Том отшатнулся назад, задевая плечом проходящего мимо старика, и тот полетел на землю, задевая чей-то товар на прилавке. — Какого дракла?! — взревел продавец. Кто-то громко ахнул, и поднялась суматоха, сопровождаемая едкими комментариями в сторону нарушителей мрачной идиллии Лютного переулка. Том побагровел от злости и нежеланного внимания. Он потянулся к карману за палочкой, но карие глаза девочки, наполненные страхом вку́пе с решительностью, остановили его на половине пути. — Простите, сэр! Если хотите, я отдам Вам даром одну веточку! Только, пожалуйста, не наказывайте меня. Если мать узнает, что я ходила по Лютному, мне мало не покажется, — твёрдо произнесла девчонка, шмыгая носом, опуская глаза и прижимая к себе охапку ветвей. Том обвёл глазами столпившихся зевак, и от его потемневшего взгляда волшебники вмиг разбрелись кто куда. Даже старик решил, что не стоит вмешиваться, и поспешил убраться куда подальше, поправляя на ходу съехавшую с головы шапку. Рыжебородый продавец антиквара сплюнул в сторону и принялся поднимать с земли упавшие статуэтки, бормоча себе под нос ругательства, но уже не обращая внимания на тех, кто стал виновниками погрома. Том опустился на корточки и схватил девчонку за локоть, заставляя её посмотреть на него. Когда она подняла взгляд, что-то в её больших как блюдцах глазах, украшенных золотистыми крапинками, показалось Тому очень знакомым. Совсем недавно похожие глаза яростно прожигали в нём дыру, оставляя его полным дураком. Они заставили его убегать сломя голову. Убегать от поднимающейся волны замешательства, которое он не мог объяснить. Как и не мог объяснить свои действия в эту минуту. Если бы он владел состраданием в полной мере, как владеет человек вещью, то определённо бы сослался на это чувство. Но это было не оно. Определённо нет. Вид её заштопанного коричневого пальто, вязанной шапочки из серой пряжи, колготок с заплаткой на коленях и леденящего душу выражения лица с застывшим на нём полным смирением — возможно, именно это остановило его от желания преподнести урок девчонке. В ней он увидел самого себя в семилетнем возрасте. Том не был робким, как и не был храбрецом, какими были остальные мальчишки его возраста. Он просто знал, что слёзы никогда не помогут, а сердца его воспитателей останутся такими же черствыми. Когда он падал, ударяясь коленкой, то всё, что ему оставалось — сжать зубы покрепче и терпеть. Годы, проведённые в приюте, научили его принимать ситуацию такой, какая она есть. Даже если он был зачинщиком. Он также смотрел в глаза своему страху. И каким-то образом это всегда помогало ему внести коррективы, разбираясь потом с обидчиками один на один. Девчонка попросила не наказывать её, и, по всей видимости, эта просьба часто слетала с её уст, но никогда не была услышана. Наверное, только поэтому он решил отпустить её, поместив в маленькую ладонь один галлеон. Она задрожала. То ли от холода, то ли от страха, но вопреки всему, улыбнулась, и протянула Тому веточку: — Возьмите, сэр. В знак извинения и благодарности. И, возможно, Ваша возлюбленная сегодня подарит Вам свой поцелуй. — Оставь себе и уходи отсюда, — ответил Том, поднимаясь с корточек и отряхивая с мантии листья омелы, как какую-то грязь. — Спасибо, — выдавила из себя девочка, видимо, до конца не осознавая, что ей удалось избежать наказания. Она встрепенулась, как птичка, осторожно обошла Тома стороной и со всех ног рванула в сторону Косой аллеи. Как только она скрылась из виду, Том снова нацепил на своё лицо привычную маску полнейшего безразличия и продолжил путь к лавке старика Горбина. Горький осадок от произошедшего всё ещё витал где-то в воздухе, и по мере продвижения, Том мрачнел всё больше. Он помотал головой, выбрасывая из своей головы её образы и мысли. Но всё же, одна мысль никак не хотела покидать его, копошась внутри, словно червяк в сгнившей плоти. Том не понимал, почему всё ещё оставлял Гермиону в живых. Не понимал, почему поместил её в комнату, а не посадил на цепь в подвале. Не понимал, почему трепет, возникший в его груди от осознания того, что он имел власть над ситуацией, разливался по телу, как тягучий горячий мёд, но стоило этой мысли задержаться в его голове подольше, она обжигала, превращаясь из мёда в раскалённую лаву. Гермиона могла быть опасной и непредсказуемой, а её неподдельное бесстрашие невероятно раздражало Тома. Если она прибыла из будущего для того, чтобы каким-то образом остановить его, то точно знала, на что идёт и с кем ей придётся столкнуться. И это понимание зациклилось в сознании, как заезженная пластинка, доводящая до нервного исступления. Конечно, ему было приятно, даже блаженно знать, что он достиг таких высот! Значит, всё, что он делал — было не зря. Темнота в нём мурчала и ластилась. И ему нравилось, что Том мог в любую секунду оборвать жизнь этой грязнокровки. Но пока что это было не в приоритете. Пусть наслаждается пребыванием в ежедневном страхе и отчаянии. Том решил, что когда узнает, как чары повлияли на маховик, а затем, заставив Гермиону рассказать об этом лично, избавится от неё навсегда. Том подошёл к чёрной двери и толкнул её, заставляя зазвенеть висящий над входом колокольчик. Тяжёлый воздух мгновенно проник в его лёгкие, затрудняя дыхание. Образ его пленницы растворился в дымке, уступая место странному осознанию, что каких-то семь лет назад он проработал здесь целый год. Лёгкая ностальгия и исходящая от артефактов магия окутали его, и Том улыбнулся знакомому чувству уголками губ. Горбин был ворчливым, несносным стариком, но его познания в области артефактов волей-неволей вызывали у Тома восхищение. Тем более, ему довелось увидеть здесь массу интересных вещей, которые в добропорядочных местах просто не сыскать. Горбин не заставил себя долго ждать. Стоило Тому только переступить порог, как его седая макушка показалась из-под прилавка. Он схватил коробку и поставил её на стойку, поднимая на Тома свои мутные голубые глаза. Удивление, смешанное с испугом, отразилось на его морщинистом лице, но старик быстро взял себя в руки. Том с разочарованием подметил, что Горбин постарел за эти годы, ссутулился и обзавёлся очками, которые теперь покоились в нагрудном кармане его клетчатого жилета. — Ну здравствуй, Том. Какими судьбами? Том оглянулся по сторонам, чтобы убедиться в том, что в магазине кроме них никого не было, и развязал на шее шарф, позволяя тёплому воздуху проникнуть под мантию. Теперь он медлил с приветствием, и Горбин нахмурил свои густые брови. Они никогда не были любезны друг с другом, но прошло почти семь лет с их последней встречи, поэтому старик попытался быть хоть немного вежливым. Чего нельзя было сказать о Томе. — У тебя тут всё так же: мрачно и уныло, — сказал Том и подошёл к полке, рассматривая перья Африканской ядовитой птицы. Они сверкали и переливались яркими красками. Красивые. Но ровно до тех пор, пока их наконечник не вонзится в кожу, заражая ядом, а затем убивая медленной и мучительной смертью. — Ты раньше не жаловался на эту мрачность, мальчик мой. Зачем пожаловал? Вряд ли для тебя тут что-то найдётся. Слыхал, ты творишь страшные вещи, думаю, даже то, что продаётся в моём магазине, покажется детскими забавами. Том резко повернулся. Горбин начал разбирать коробку, но, заметив мрачный взгляд Тома, замер. — И что же это за вещи, о которых ты слышал? — А чего таить — тёмная магия. — И ты веришь в эти россказни? — Почему нет? Ты всегда был немного… заинтересованным в тех артефактах, которые у обычных волшебников вызывали только страх, — пробурчал Горбин и снова приступил к своей работе. — Брось! Как будто у тебя на полках лежат леденцы, а по вечерам ты торгуешь мороженым! Горбин тяжело вздохнул и покачал головой: — Леденцы, не леденцы, а того, чем ты интересовался, у меня и в помине не было! Говори, чего тебе надобно? Том поджал губы, в два шага настиг прилавка, доставая из кармана завёрнутый в платок мешочек, и положил его перед стариком. Горбин нацепил на нос очки и торопливо потянулся к нему скрюченными пальцами, но вдруг резко замер. — Надеюсь, это не слишком опасно для прикосновений? — Я бы предупредил, — фыркнул Том, и старик одобрительно кивнул. Горбин аккуратно достал маховик и уставился на него, как будто видел впервые. А затем, перевёл свой взгляд на Тома: — Маховик? Ты украл его? А если аврорские псы пронюхают об этом?! — разозлился Горбин. Но Том уловил в его взгляде ту алчную искорку, которая всегда вспыхивала, стоило только старику учуять какую-нибудь интересную вещицу. — Это не простой маховик. И я не крал его. На нём связывающее заклинание и магия крови одной волшебницы… сомнительного происхождения. Мне нужно знать, как ей это удалось, и как это могло повлиять на такой сильный артефакт. Может, ты что-то знаешь об этом? Горбин осторожно поднял маховик, рассматривая его со всех сторон. — Как повлияло? Том замялся, сомневаясь, говорить об этом Горбину или нет, но всё же решил быть откровенным до конца. — Маховик может перенести в будущее. Но только хозяйку чар. Горбин никак не отреагировал на слова Тома или решил просто не показывать своего удивления. Прошла одна минута прежде, чем он положил маховик обратно на прилавок и хмыкнул: — Оставь его. А после Рождества возвращайся. Может, я что-нибудь, да узнаю. — Я могу рассчитывать на то, что это останется между нами? — Само собой, Том. Мне не нужны проблемы, ты же знаешь.***
23 декабря, 1952 г. Литтл-Хэнглтон, Англия
Том вернулся домой за полночь. Скинув с себя мантию, он направился в свою комнату. Огонь в камине приветливо потрескивал и заманивал своим пламенем, обещая подарить блаженное тепло, которого ему так не хватало. Хорас заставил прождать его на морозе, в глухом лесу и полной темноте несколько часов. Непрекращающееся нытьё Мальсибера вывело Тома до такой степени, что на него пришлось наложить Селенцио, чему тот, конечно же, не удивился, но продолжал дрожать от страха уже молча. Он боялся, что Том бросит его в лесу на съедение оборотням, или ещё того хуже: они обернут его в себе подобных. Перспектива не самая радужная. И, возможно, Том пожертвовал бы одним своим приспешником взамен на долгосрочное партнёрство, если бы только не любил делиться. Всё прошло более менее цивилизовано за исключением одного нюанса: дуэли. Её Том хотел бы избежать, но сделать это ему не позволила ситуация. Чтобы хоть как-то доказать этим животным своё влияние, нужно было сразиться с их вожаком. Хорас из-за своих звериных повадок и вечного страха быть пойманным владел палочкой из рук вон плохо, поэтому Тому не составило труда уложить его на лопатки. Он получил царапину на животе из-за падения, но это был сущий пустяк. Пустяк, который залечит один флакон бадьяна. Том переоделся в домашние фланелевые штаны и спустился вниз. Домовик уже накрыл на стол в столовой, но появляться не спешил, что навело Тома на нехорошие мысли. Он распахнул двери в гостиную и встал столбом. Над камином висел венок из омелы. Тонкая венка на его виске запульсировала, а кулаки сжались до побелевших костяшек. — Нонни! Разгневанный голос Тома разлетелся по всему дому, и в ту же секунду домовик материализовался из воздуха, падая ничком в ноги Тома. — Это ещё что такое?! — Том ногой отпихнул Нонни, и тот поднялся, не прекращая свои рыдания. — Если ты знал, что мне не понравится это безобразие, зачем тогда сделал? Отвечай! — Н-нонни д-думал в т-точности наоборот, хозяин! Том упёр руку в бок и сделал глубокий вдох, поморщившись от резкой боли в животе. Нонни тихо всхлипнул, не спуская своих огромных глаз с Тома. Но стоило ему заметить рану на животе своего хозяина, как тот громко ахнул и исчез на несколько секунд. Вернулся он уже с флаконом бадьяна. Том уселся на кресло, и Нонни принялся обрабатывать его рану. Пару раз он шикнул на домовика, но постепенно его гнев сошёлся на нет. Он купил Нонни у одного волшебника. Его пожилая мать отошла в мир иной, и домовик служил ей последние сто двадцать лет. Волшебник уверял, что домовик очень смышлёный, проворный и отлично готовит. На деле же это было самое ранимое и неуклюжее существо из всех, которых Тому приходилось встречать. Но в преданности ему было не занимать, ровным счётом, как и в готовке. — Убери это, — Том кивнул в сторону омелы. — Иначе твоя голова в красном рождественском колпаке украсит этот камин. Ты меня понял? Нонни активно закивал головой и промокнул вату бадьяном, чтобы снова приложить её к неглубокой ране, которая тянулась от пупка до левого ребра. — Мисс опять пыталась заговорить с Нонни. — И чего она хотела? Том прекратил крутить своё кольцо на пальце. Мышцы в теле напряглись. С последней их встречи прошла неделя, и он не горел желанием наведываться к Гермионе снова, пока не разузнает о артефакте получше. — Болтала о Рождестве. О том, что вязала шапочки, шарфы и носки эльфам, которые служили в Хогвартсе. И что не все они были этому рады, но в скором времени начали принимать её подарки. А ещё она говорила, что скучает по чтению, своему коту и свежему воздуху, — Нонни умолк, тихо вздохнув, а Том разразился хохотом. Нонни, испугавшись, уронил на ковёр флакон и отпрянул от Тома, округлив свои и без того большие глаза. Вязала носки! Шапочки! Шарфы! И это та ведьма, которая хотела содрать с него кожу живьём? Наверное, только режущая боль в животе остановила его от безудержного веселья, которое вызвала эта ненормальная ведьма. — Невероятно, — Том смахнул с уголка глаза выступившую слезу и покачал головой, всё ещё улыбаясь. — Предлагаю тебе отнести ей этот веник. Пусть любуется, раз она так скучает по празднику. Нонни щёлкнул пальцами, и венок над камином испарился. Том проследил за тем, как затянулась рана на животе, и только тогда поднялся с кресла. — Я буду ужинать у себя. — Слушаюсь, хоз… Стук в окно прервал домовика. Два светящихся жёлтых глаза уставились на них из кромешной темноты. Нонни поспешно открыл окно, взял конверт из клюва птицы и скормил ей печенье в награду. Сова ухнула в знак благодарности и улетела восвояси. — От господина Блэка, — домовик протянул своему хозяину письмо. Том разорвал конверт, и на его ладонь упала брошь, украшенная изумрудами и выгравированной посередине звездой. Том фыркнул и принялся читать письмо: «Дорогой друг! Посылаю тебе портключ, который сработает 25 декабря в 15:00. Прости, назвать место заранее не могу — такова задумка моей дражайшей матушки. Но, будь уверен, тебя это не разочарует. P.S. Мне не терпится увидеть твою спутницу! И оденьтесь потеплее. С наилучшими пожеланиями, твой покорный слуга — О.А.Б.» — Спутница… — простонал Том, проведя ладонью по лицу. Скомкав письмо, он отбросил его в сторону. — Что за идиотские правила?! — Хозяин? — пискнул Нонни, прижимая уши к голове. — Мне нужен список всех леди, которые писали мне, — Том зажал пальцами переносицу, перебирая в голове кандидаток. Но все они были одним сплошным размытым пятном. Да и письма приходили чёрт знает когда. Том не был завсегдатаем светских вечеров и закрытых вечеринок, поэтому растерял всех знакомых женского пола, стоило ему окончить Хогвартс. Но кто-то же ему писал. Но кто? — Леди? — переспросил домовик. — Да! Ты же так и не выбросил письма, хотя я приказывал тебе. Но признаю, здесь ты как в воду глядел. В общем: чтобы к обеду список лежал у меня на столе. И не забудь про ужин! Нонни, уличённый ещё в одной своей оплошности, растерянно попятился назад.***
Бокал с вином опустел. Том откинулся на мягкие подушки, уложенные в кучу у изголовья кровати, расслабляя затёкшие мышцы плеч и шеи. Книга покоилась рядом, приветливо раскинув свои страницы перед читателем. Он буквально слышал, как фолиант нашёптывал в тишине, умоляя не ограничиваться несколькими страницами и продолжить чтение, но глаза Тома слипались от усталости, и он бесцеремонно захлопнул фолиант, положив его на прикроватную тумбу рядом с палочкой. Догорающая свеча отбрасывала на кожаную поверхность блики, и Том уставился на это завораживающее видение, прокручивая в голове картины прожитого дня: омела, девчонка, старик Горбин, оборотни и маленькое открытие. Его всё ещё забавлял тот факт, что грязнокровка была комком противоречий. Слепленная из всего того, что он так рьяно презирал: привязанность, сострадание, необъяснимая самоотверженность и частичное отсутствие страха. Истинная Гриффиндорка. В ней присутствовала такая же напыщенная бравада, как и у всех остальных представителей этого факультета. Даже её волосы были под стать — копна кудрей, как у льва. Том фыркнул и перевернулся с бока на спину, уставившись в потолок. Ей осталось совсем немного. Но, а пока что… Что делало её такой исключительной? Он мог воспользоваться смертью Гермионы для создания ещё одного крестража. Поместив частичку души в тот же самый маховик. Но ему почему-то не хотелось вспоминать Гермиону, глядя на этот артефакт. Она была бельмом на глазу. То, что сотворила эта ведьма, противоречило всем законам времени. Но и он делал неправильные вещи. По меркам этической морали, конечно. По всей видимости, именно это и сделало из Гермионы исключение. Она, как и он, совершила то, что считалось немыслимым. Интересно, знали ли её дружки об этом? Как она надругалась над маховиком? Или их совершенно не заботило, что Гермиона отправилась сюда, обречённая остаться? Дремота постепенно обволакивала его, и последнее, что он увидел перед тем, как полностью уснуть, — горящие пламенем карие глаза. Ему снилось, что он оказался посреди леса. Безмолвные деревья тянулись ввысь. Холодные и изящные, они заслоняли собой ночное небо. Он шагал вперёд, задевая плечами стволы, а ветки царапали лицо в отмщение за то, что не могли сомкнуть путника в своих вечных объятиях. Том узнал этот лес. Где-то впереди шумел водопад, а за его полотном скрывалась пещера ведьмы. Она ждала его. Как и тогда. Её шёпот назойливо пробивался в сознание, преображаясь в змею. Она ползала по нему, жалила и уговаривала продолжить путь. Он почувствовал, как её горячее дыхание коснулось щеки, когда хриплый голос раздался совсем рядом: — Ещё немного, Том. — Что «немного»? Не говорите загадками, госпожа Ямада. Я сыт этим по горло, — Том обернулся по сторонам, но среди деревьев никого не оказалось. — Ты разве ещё не понял, мой нежный ангел? — захихикала ведьма. Тома охватило мерзкое чувство, но картинка сменилась так быстро, что он не успел даже опомниться от жуткого смеха ведьмы, как вдруг оказался погружённым в водоворот ярких красок. И вот он уже в объятиях незнакомки, кружится в танце до головокружения и сумасшедшего биения сердца. Прижимая к себе девушку так крепко и сжимая её тёплую ладонь в своей руке до хруста. Ему казалось, что если он отстранится хоть на сантиметр, то она исчезнет. Аромат, исходящий от неё, вызвал трепет в районе живота. Так могли пахнуть только луговые цветы, чёрный чай с лимоном, летний дождь, новый пергамент и выглаженная чистая мантия. Так пахла амортенция, которую Том впервые сварил на уроке зельеварения. И так теперь благоухала незнакомая ему девушка. Музыка дошла до кульминации, и Том совершил попытку взглянуть на лицо незнакомки. Он сгорал от любопытства, но она только ещё крепче прижалась к нему. — Не сейчас, Том, — прошептала девушка. — Позволь насладиться этим моментом. — А что будет потом? Том почувствовал, как девушка покачала головой и, переместив свою руку с его плеча, сжала пальцами лацкан пиджака. Музыка затихла, и строгий голос Гермионы раздался в его голове набатом: — Зачем ты подарил мне венок из омелы, если собираешься убить, а не поцеловать?