«Надежда — это чудовище, а мы в её руках — игрушки».
18 сентября 1997 г. Англия, Площадь Гриммо 12
Кингсли Бруствер, поджав губы, уставился на раскиданные бумаги на столе и сложенные поверх них собственные же руки. Вот уже как месяц над его головой застыла грозовая туча. Она угрожала жахнуть его молнией прямо в темечко, если в скором времени он не примет верное решение. Глава Ордена буквально ощущал, (эти ощущения были ему совершенно неприятны) что в его руках находится судьба мисс Грейнджер. Один его кивок, и подруга Поттера ринется осуществлять задуманное. Она специально задерживалась после собрания, излагая ему свои мысли и предложения касаемо поручения, которое ей, Поттеру и Уизли, доверил сам Дамблдор. Поручение — вряд ли это слово подходило для дела, которое эти, совсем ещё дети, возложили себе на плечи. И от этих детей зависел исход войны. — Так, что вы думаете? — вкрадчиво спросила Гермиона после нескольких минут тишины. — Вы советовались со своими друзьями, мисс Грейнджер? — волшебник поднял на неё свой тяжёлый взгляд, и в его голосе послышались стальные нотки. — Каким ударом будет для них потерять вас без возможности когда-либо узнать, что же стряслось на самом деле? Вы отдаёте себе отчёт в том, что данная… операция, может оказаться провальной? И я не говорю уже о том, какой урон может нанести ваше вмешательство в ход истории. На лице Кингсли Бруствера уже давным-давно застыла маска полнейшего беспристрастия. Но ведь таким и должен быть глава Ордена? Потому Гермиона и обратилась с этой просьбой непосредственно к этому человеку. Она доверяла ему. Как и доверяли остальные. Гермиона на мгновение стушевалась, но затем упрямо вскинула подбородок. «Если уж начала, так будь добра — иди до конца», — как мантру повторила про себя девушка. Несколько бессонных ночей дали ей чёткую уверенность в том, что она поступает правильно. Всё это было ради тех, кого она любила, в ком видела своих друзей, наставников и просто хороших людей, заслуживающих счастье. Сомнениям не было места. Слишком многое поставлено на кон, слишком много жизней оттенено. Она не могла позволить им провести ещё несколько месяцев в глухом лесу, скрываясь от егерей и поджидая лучший момент, чтобы вернуться на Гриммо. Или корпеть над книгами, до потери рассудка и ухудшения зрения. Или проходиться по биографии Риддла, где сам соплохвост клешню сломает. Нет. И ещё раз нет! — Я ещё не говорила об этом Рону и Гарри, — безапелляционным тоном произнесла Гермиона, не разрывая зрительный контакт с Бруствером. — И я полностью уверена в том, что делаю всё правильно. Вы не хуже меня знаете, что эту войну не выиграть, пока крестражи не уничтожены. Я… Пожалуйста, посмотрите, — Гермиона протянула Кингсли увесистую папку в кожаном переплёте. Через несколько минут неотрывного изучения содержимого страниц Бруствер наконец посмотрел на Гермиону. — Как? Разве это возможно? И почему вы не показали мне это раньше? — с придыханием наконец произнёс Бруствер. В его тёмно-карих глазах плескалась тревога, граничащая с интересом и ещё с чем-то… Словно, то, что он увидел на листах пергамента, одновременно восхитило его и привело в ужас. — Не показала, потому что ранее это было всего лишь теорией. Я не сомневаюсь, что помимо меня были ещё люди, которые пытались совершить подобное. И таковые действительно были, иначе я попросту не смогла бы довести дело до совершенства. Поймите, мы зашли в тупик. Сколько уже прошло месяцев с тех пор, как мы нашли медальон? Десять. А за это время погибли люди. И не только волшебники, но и маглы. Косая аллея сгорела до тла, пропадают семьи, Хогвартс захвачен и сотни детей… Кингсли поднялся со своего места и перебил её, поднимая ладонь к верху: — Довольно, мисс Грейнджер. Незачем пересказывать мне то, в чём я прекрасно осведомлён. Ваша формула поражает. То, что вы совершите… Вернее, если это действительно сработает, и вы вернётесь — восхищает. Бесспорно! Но, прошу вас, задумайтесь над теми словами, которые вы мне только что сказали. Над тем, с каким человеком вам придётся столкнуться, и на что он способен. Бруствер заходил взад-вперёд, подол его ярко-оранжевой мантии развевался, словно языки пламени. Где-то за дверью послышался звон посуды, громкий смех Фреда и Джорджа, ругательства миссис Уизли и извинения Тонкс. Но через минуту всё стихло. Дом вновь погрузился в привычную тишину. Давящую и неприятную. — У нас с Дамблдором состоялся разговор. Когда он… Когда он ещё был жив, — тихо произнесла Гермиона. Кингсли замер на месте, всматриваясь в мутное окно. Он стоял к ней вполоборота, заложив руки за спину, и молчал. — Он готов был оказать мне поддержку. Я не могу сказать вам всего, но мне помогут. — Вот как, — хмыкнул Кингсли, медленно поворачиваясь к ней. — Даже боюсь предположить, как долго вы вынашиваете эту идею. — Я на многое готова пойти, мистер Кингсли, — решительно заявила Гермиона, уличив момент растерянности на лице главы Ордена. — И, безусловно, я прекрасно понимаю, с чем мне придётся столкнуться, если мой план будет нарушен. Помимо разрешения, я попрошу вас ещё об одном одолжении. — О каком же? — Вы сотрёте мои воспоминания, в которых хранятся формулы и заклинание, — твёрдо произнесла Гермиона, смотря Кингсли прямо в глаза. Волшебник тяжело вздохнул и обхватил переносицу двумя пальцами, закрывая веки. — Мне нужно ещё немного времени, чтобы всё обдумать. В Министерстве сейчас неспокойно. И я не могу гарантировать вам, что сумею добыть маховик. Отдел тайн охраняется аврорами и невыразимцами, добрая половина из которых верна Сами-Знаете-Кому, — Бруствер опустился в кресло и достал из кармана мантии курительную трубку. В воздухе запахло терпким табаком. — В свою очередь, попрошу вас рассказать всё Поттеру и Уизли. — Чтобы они начали отговаривать меня? — горько ухмыльнулась Гермиона. Внезапно головная боль обрушилась на неё с такой силой, что ей едва ли хватило сил продолжить сидеть на стуле ровно. В последнее время её сон сократился до четырёх часов в сутки, что сильно отразилось на самочувствии. Помимо нехватки сна, Северус Снегг давал ей и Гарри уроки по окклюменции, а это так или иначе влияло на состояние мозга. — Чтобы вы до конца осознали, что вам придётся потерять. — Вы так говорите, как будто это заведомо обречено на провал. — Только глупцы надеются на преждевременный благополучный исход событий. А я не считаю вас глупой, Гермиона. Вам нужно подготавливать себя и к худшему, — резко ответил волшебник и поджёг палочкой табак, выпуская дым в воздух. — Уже давно подготовилась, мистер Брусвтер, — почти шёпотом молвила Гермиона, сглатывая колючий комок в горле. — Гермиона, нет ничего хуже неизвестности! В пятидесятые о Сами-Знаете-Ком — почти ничего не было слышно. Единственный раз, когда он высунулся — произошёл в Хогвартсе. Ему не терпелось получить должность профессора, в чём Альбус Дамблдор, конечно же, ему отказал. Вы добровольно идёте в лапы этому чудовищу и оставляете своих друзей одних, — со вздохом закончил Бруствер. Гермиона почувствовала, как её щеки загорелись от возмущения. С одной стороны, она понимала, что Бруствер пытается уберечь её, ведь все они — одна команда. С другой стороны — её злило, что после того, как она проделала такую огромную работу, в ней всё ещё сомневались. Все эти противоречивые чувства просто не умещались в ней. Логика вела борьбу с эмоциями. И в последнее время вторые одерживали победу. Подобное, она уже ощущала, когда наступал её черёд носить медальон Салазара Слизерина. Гермиона ощущала дикую апатию, тоску, душевные терзания, а затем уже — злость. Иногда, в тот короткий промежуток времени, когда она забывалась сном — ей снился медальон. Исходящий от него шипящий голос Волдеморта просил снова надеть его на себя. И она пришла к выводу, что пока они искали способ уничтожить найденный крестраж, он каким-то образом оставил неизгладимый отпечаток на их сознании. Но больше всех, конечно же, страдал Гарри. Возможно, из-за этого, и только из-за этого, ей было крайне трудно сдерживать себя. — Припоминаю, что вы сами говорили… — Пожалуйста, мисс Грейнджер, — перебил её Кингсли и устало вздохнул, — позвольте мне всё тщательно взвесить. — Да, конечно, — быстро согласилась Гермиона и резко поднялась со своего места, почувствовав внезапное облегчение, которое не могла объяснить в эту минуту. Она схватила папку и покинула кабинет, прикрыв за собой дверь. И только тогда Гермиона позволила себе обронить несколько слёз, осознавая, что времени у них было в обрез. — Ничего мне не хочешь рассказать? — раздался голос, и Гермиона вздрогнула, немедленно стирая тыльной стороной ладони слёзы. — О чём ты? Поттер сложил руки на груди и внимательно всмотрелся в лицо Гермионы. — Опять какие-то секреты? Знаешь, это уже начинает надое… — У нас нет от тебя никаких секретов! — перебила его Гермиона и отстранилась от двери, намереваясь пойти наверх в свою спальню. Гарри сделал шаг в сторону и перегородил ей все пути отступления. Она подняла глаза, встречаясь с разгневанным лицом Гарри: губы поджаты, глаза сощурены. За последние семь лет она досконально изучила поведение своего лучшего друга, и подобное проявление эмоций не сулило ничего хорошего. — Я задерживаюсь для того, чтобы узнать у Кингсли о своих родителях. Он — единственное связующее звено между мной и ими, — ложь слетает с её языка гораздо проще, когда в этом помогает окклюменция. И Гермиона молится про себя, чтобы Гарри не заметил этого. — Прости, — Гарри опустил глаза и пожал плечами, — совсем из головы вылетело, что он был тем, кто спрятал их. — Ты уже поужинал? — перевела тему Гермиона, не желая и дальше скатываться в эту пропасть. Она обязательно всё ему расскажет, но только не сейчас. — Ещё нет. Тебя ждал. Несколько минут назад прилетела сова от Рона. Подумал, что ты захочешь прочитать письмо вместе, — ухмыльнулся Гарри и взъерошил волосы на затылке, бросая на Гермиону хитрый взгляд. — Для тебя, конечно же, есть и отдельное письмо. Гермиона звонко рассмеялась, в то время как в душе ей хотелось просто разрыдаться.***
23 декабря, 1952 г. Литтл-Хэнглтон, Англия
Гермиона с щемящей тоской в груди разглядывала в окне проходящих мимо забора женщину и двоих детей, волочащих за собой санки. Ниже по холму, минуя фамильное кладбище Риддлов, во всю кипела жизнь. Из печных труб валил дым, сверкали разноцветные гирлянды, по одному зажигались фонари. Городок готовился к Рождеству. Люди упаковывали подарки, украшали ёлки блестящими игрушками, составляли списки продуктов и блюд, вешали над каминами узорчатые вязаные носки. По подсчётам Гермионы, сегодня было 23 декабря. Когда Гермиона ещё училась в Хогвартсе, в этот день они с ребятами устраивали прощальный вечер в гостиной Гриффиндора. Они обещали писать друг другу письма пока длятся каникулы, пили сливочное пиво, играли во взрывающиеся карты и волшебные шахматы. А после Гермиона паковала чемодан, и Хогвартс-экспресс мчал её в Лондон к родителям. После выпуска наступило предвоенное время. Она была вынуждена спрятать родителей, в то время, как добровольно последовала за своими друзьями. Рождество 1996 года она отмечала уже в «Норе». В тот вечер они позволили себе сделать вид, что всё было как прежде. Фред переключил волну, и из динамиков старенького радиоприёмника полился голос Фрэнка Синатры: «Oh the weather outside is frightful But the fire is so delightful Since we've no place to go Let it snow, let it snow, let it snow!»* Гостиная, и без того тесная, уменьшилась в размере ещё больше, когда Артур Уизли закружил в танце хохочущую Молли, завлекая тем самым на импровизированную танцплощадку и остальных. Тогда Гарри впервые проявил публичное внимание к Джинни, которое повлекло за собой удивленное лицо Рона, свист близнецов и «Так держать, Поттер!» — Тонкс. Гермиона наслаждалась этими мгновениями в кругу друзей с полной уверенностью в том, что завтрашний и последующие дни приблизят их к победе. Но всё затянулось. Пожиратели вербовали волшебников не только в Британии, но и за её пределами. Влияние Волдеморта разрасталось с колоссальной скоростью, как чума. И всё это привело к тому, что Гермиона в тайне от друзей приступила к разработке собственного плана, в котором был один единственный участник — она сама. Мысли о друзьях завели её в тёмный кабинет, в котором состоялся разговор с Бруствером. Вопреки сомнениям, глава Ордена поверил в неё, а она подвела его. Чисто со стратегической точки зрения, Бруствер понимал, что Гермиона играла важную роль в жизни Гарри Поттера — мальчика, который должен был выиграть войну. И своим исчезновением она лишь пошатнула тот помост, на котором держался Орден Феникса. Кто-то может назвать её эгоисткой, но девушка отдавала себе отчёт в том, что делает. И делала она это не только ради себя. А для всех них. Если её появление в 1952 году будет не напрасным, то и жалеть не о чем. Но вот, в чём загвоздка: её помпезный план обернулся заточением в доме Риддла. И всё, что она делала — это измеряла шагами комнату, пялилась в окно, как будто это был экран телевизора, где крутили одну и ту же программу несколько часов подряд; читала вслух стихи; разбирала формулу Феликса Фелициса; перебирала в уме все выученные заклинания, и самое главное — не давала себе повод усомниться в том, что для неё всё было закончено. Гермиона смежила веки, улавливая в воздухе аромат мелиссы. Нонни появился беззвучно, отвлекая её от тяжелых мыслей. Загорелся светильник, и мягкое свечение коснулось её плеч, отбрасывая тени на пол и стены. Не спеша, домовик приступил к работе, пока Гермиона решалась: заговорить ей или продолжить молча наблюдать за его работой. Она закусила губу и зажмурилась, в очередной раз пытаясь утихомирить прорывающееся наружу чувство беспомощности. Нонни приходил раз в три дня и выполнял свою работу нарочно медленно. Он дарил ей молчаливое сочувствие, которое, возможно, было в сто крат весомее слов. — В Хогвартсе тоже есть эльфы, — осторожно начала она и отошла от окна. Нонни стянул с подушки наволочку и сложил её вручную, при этом еле слышно фыркнув. Девушка улыбнулась, понимая, что домовик мог бы запросто применить свою магию и убрать комнату в считанные минуты, но не сделал этого. Опять. — Я вязала им вещи: шапочки, шарфы… И оставляла в гостиной, чтобы они могли ненароком взять их и стать свободными. Только вот… Он в ужасе вытаращился на сложённую стопку в своих руках и впервые за долгое время посмотрел на неё своими большими глазами, чем вызвал приступ смеха у Гермионы. — Не переживай, — всё ещё посмеиваясь уверила его она и продолжила прохаживаться по комнате. — Они быстро раскусили мой план. И гостиную Гриффиндора убирал после этого только один Добби. Он уже был свободным эльфом, которого… В общем, не важно. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно. Ведь, кто же ещё сможет объяснить им, что они заслуживают свободу? Сейчас я понимаю, что была чересчур навязчивой и самонадеянной. Бедные эльфы не знали, куда им деться. Гермиона сделала круг по комнате и снова остановилась у окна, всматриваясь в заснеженные дали. Два дня с неба сыпался снег, превращая каменные надгробия в холмики. И теперь, когда сумерки уступили место ночи, а на небе появились первые звёзды и неполная луна, это место показалось Гермионе ещё более мрачным. Нонни уже поменял постельное белье и перешёл к уборке пыли на пустых полках. А Гермиона продолжила свой рассказ, который плавно перетёк в изливание душевных переживаний. Они не касались Риддла в словесной форме, но домовик понимал, что его хозяин имеет к этому прямое отношение. Это были самые обыденные по её меркам переживания: нехватка свежего воздуха, тоска по Живоглоту и его умиротворяющему мурчанию, отсутствие книг; и прочие мелочи, по которым не скучаешь, когда они в избытке, но стоит их лишиться, как мгновенно появляется дикая потребность получить всё это обратно. Гермиона действительно не задумывалась об этом раньше. Уже что-то такое она проходила, находясь в палатке посреди леса, с двумя озлобленными друг на друга друзьями. Но тогда ей просто хотелось домой. Хотелось, чтобы Воландеморт исчез, чтобы закончилась война, чтобы каждый причастный к гибели ни в чём не повинных людей был наказан. Когда Нонни закончил, стрелка на настенных часах доползала до десяти часов. Перед уходом домовик заменил чай на какао, мельком бросил на Гермиону взгляд и исчез.***
Вода уже успела остыть, слабый аромат травяного зелья витал в воздухе. Гермиона лежала в ванной, свесив руки с бортиков, по которым стекала вода, глухо ударяясь о кафель. Дверь была приоткрыта. С этого ракурса она могла видеть кровать и запертую входную дверь, через которую мог войти Риддл. Она так и не сомкнула глаз. А всё из-за него. Гермиона чувствовала, когда он возвращался домой. Время уже перевалило за полночь, когда светильник на короткое мгновение потух, а затем засиял с невероятной силой, освещая комнату равносильно Люмос Максима. Этот эффект длился меньше минуты, но Гермиона снова почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом, а по телу проносится еле ощутимый разряд тока. Сон как рукой сняло. По началу она ссылалась на то, что магия внутри неё просится выйти наружу. Но к концу девятого дня в этом доме Гермиона, скорчившись на полу, поняла, что те короткие всплески магии никак не связаны с её собственной заточённой силой. Та боль, заставившая её упасть прямо посередине комнаты, не шла ни в какое сравнение, когда срабатывали чары «оповещения» о приходе Волдеморта. Том откровенно издевался над ней. Подобные чары накладывались на домовиков при заключении магического контракта, чтобы те, в свою очередь, понимали, когда хозяин возвращается домой. И, вероятнее всего, заклинание вполне могло существовать отдельно, и Риддл воспользовался им, «заклеймив» девушку как скот. А затем случилось следующее: с глухим хлопком на стене появился венок из омелы. Слёзы, которые она сдерживала все эти дни, наконец прорвали плотину в окклюменционном щите. Наплевав на то, какой она могла показаться жалкой со стороны, Гермиона наконец выплакала всю тоску и самобичевание, а затем построила новый щит, более надёжный и прочный. Ей отлично помогла в этом деле ванная, наполненная горячей водой. Она называла это упрощенной сенсорной депривацией. Полное погружение под воду и абсолютная тишина способствовали выстраиванию границ в голове, и когда отсутствие кислорода начинало жечь стенки лёгких, девушка выныривала, вдыхала воздух и погружалась обратно. Сейчас же она чувствовала, что полностью освобождена от образов в голове. Северус говорил ей, что подобное состояние может вызывать привыкание. И какая-то часть Гермионы надеялась на то, что это привыкание поможет ей бороться с тем, что сейчас происходит. Она буравила взглядом входную дверь, в то время как все нити мыслей кружили вокруг одного конкретного человека. Но как бы она не старалась сшить цельную картину — у неё не получалось. Бруствер упоминал о том, что о Воландеморте из пятидесятых ничего не было известно. И вот она здесь, и у неё были все шансы восполнить этот пробел. Главный вопрос — как? Она уже забросила удочку с наживкой в виде маховика. Следующий шаг заключался в том, что она сознается в отсутствии воспоминаний о проделанной работе. Гермиона аккуратно вылезла из ванной, вытерлась полотенцем и обернула его вокруг тела, как обычно любила делать это после душа. Она повернулась всего лишь на несколько мгновений для того, чтобы спустить в ванной воду, а когда обернулась, то застыла на месте как вкопанная. Гермионе потребовалась одна секунда для того, чтобы осознать, кто находится в её комнате, и кого она неосознанно ждала все эти часы. Он стоял в распахнутой на груди рубашке. Его чёрные волосы, взъерошенные и хаотичные, контрастировали с болезненной бледностью на лице. Под веками пролегли тёмные круги. Бездонные зрачки сверкали и впивались в Гермиону безжалостным и злым взглядом. Она вцепилась в полотенце пальцами, и вопреки страху не разрывала с ним зрительный контакт, и не отступила назад. Их извращённая игра под названием «кто кого переглядит», имела начало, но не имела конца. Воздух вокруг сгущался, тяжелел и оседал на плечи. — Оденься, — приказал Риддл низким голосом и резко повернулся к ней спиной, направляя палочку на комод. Ящики с грохотом распахнулись, буквально выворачиваясь наизнанку. Одна из сорочек взлетела к потолку и тут же устремилась в сторону Гермионы, раскинув рукава в стороны. Девушка вскинула руку, ловя ткань в полёте, и молча зашла в ванную комнату, прикрыв за собой дверь. Сердце тарабанило по рёбрам, разнося эхо по всей грудной клетке, пока Гермиона пыталась дрожащими пальцами завязать атласные ленты на груди. Собрав всю волю в кулак, она распахнула дверь и вышла к Тому, который уже разместился на трансфигурированном из стула кресле. Риддл сделал вид, что не заметил её, продолжая смотреть в окно с отрешённым видом. Гладкая грудь под рубашкой размеренно опускалась в такт спокойному дыханию, а острые черты лица разгладились. Рассвет сегодня был по-особенному ярким. Золотистые лучи восходящего солнца касались его лица: очерчивая завиток чёлки, лба, выразительного подбородка и прямого носа. Маска на его лице испарилась. Как будто рассвет напомнил ему о другом месте, о другом времени, о другой жизни. И хотя Гермиона не могла прочитать его мысли, но в этот короткий миг лицо будущего Тёмного Лорда не было обрамлено жестокостью. Но он был тем, кем он был. И эту иллюзию нужно было немедленно разрушать. Гермиона сделала шаг вперёд и негромко прочистила горло, перед тем, как заговорить: — Это превращается в закономерность. Он вздрогнул и смерил её взглядом, удивлённо приподнимая брови. — О чём ты? — Ты приходишь, когда проходит семь дней, — пояснила Гермиона и присела на край кровати. Тремор в пальцах ощущался уже не так сильно. Как бы она не пыталась, но его тёмная сторона пугала её на инстинктивном уровне. Слабо развитая интуиция, которая шагала рука об руку с чувством самосохранения, подсказывали ей, что от этой «встречи» не стоит ждать ничего хорошего. Риддл явился сюда взвинченным, всячески наплевав на то, что ночь только подходила к концу. И если бы Гермиона в это время спала, ему бы не составило труда разбудить её самым непредсказуемым и малоприятным способом. — Семь — моё любое число. Почему бы и нет? — равнодушно спросил он и пожал плечами. «Это многое объясняет», — подумала про себя Гермиона, но вслух этого конечно же не сказала. — Тебе известна история мадам Элоиз Минтамбл? — резко перевёл тему Риддл, вопросительно изогнув одну бровь. Прежде, чем Гермиона ответила, входная дверь распахнулась, и в комнату влетела книга в бордовом кожаном переплёте. Риддл поймал её таким небрежным жестом, поневоле вызвав у Гермионы ассоциативный ряд с квиддичем и поимкой снитча. Её руки на автомате потянулись к «сокровищу», пока она вовремя не одёрнула себя. Но Том это конечно же заметил и ухмыльнулся. Она должна была ответить на вопрос. Само собой разумеется, так просто ей не получить желаемое. — Я жду ответ, — насмешливым тоном произнёс её мучитель и откинул голову на спинку кресла. Книга покоилась на его бедре, и Риддл начал постукивать по ней пальцами, дразня Гермиону, и как бы говоря — «Я знаю, чего ты желаешь». — Да. Известна, — процедила Гермиона сквозь зубы, мысленно выжигая в голове Тома дыру. — Как считаешь, тебя постигла бы та же участь? — Я не знаю. — Что-то мне подсказывает, что знаешь. Это, — он поднял книгу и покачал ею из стороны в сторону, — её дневник. Глаза Гермионы расширились от удивления и неверия. Элоиз Минтамбл была невыразимцем в Отделе Тайн. Её эксперимент с маховиком времени в 1899 году не увенчался успехом. Она отправилась в прошлое и попала в 1402 год, где пробыла пять дней, а когда вернулась, то мгновенно состарилась и умерла в больнице Святого Мунго. Когда Гермиона узнала об этом, то изучение структуры артефакта и взаимодействие с ним повисло на тонком волоске. Она бы вернулась в 1997 год шестидесяти пятилетней волшебницей. И тогда, совершенно случайным образом (или нет), девушке в руки попал запечатанный конверт от Дамблдора. На аккуратно сложённом листе пергамента витиеватым прочерком были написаны всего лишь два слова — «Магия крови». Элоиз, будучи сотрудником Министерства, вряд ли использовала тёмную магию. По крайней мере, так предположила Гермиона. И прямо сейчас, перед её носом, Риддл вертел в руке фолиант, как какую-то безделушку, в котором хранились все секреты Элоиз. На страницах которого, возможно, крылся ответ на вопрос: использовали ли невыразимцы магию крови в своём эксперименте. — Любопытно? — Том заметил потрясение на её лице, и его губы расплылись в улыбке, такой хищной, что у Гермионы засосало под ложечкой. — Очевидно же, что да, — монотонным голосом согласилась Гермиона, сдерживая внутри себя поднимающуюся волну раздражения. Он говорил с ней так, словно знал, что её самой большой слабостью являлись знания и старинные книги, содержащие в себе эти самые знания. Без Нонни здесь не обошлось. Но она не могла винить в этом маленького шпиона. Его связывал с Риддлом магический контракт, обязующий беспрекословное подчинение. В то время как Гермиона добровольно рассказала Нонни о своих потребностях. Позволив бросить себе уничижительный взгляд на Тома, она принялась заплетать ещё влажные волосы в косу, чтобы хоть как-то занять свои руки и не врезать Риддлу по его чересчур довольному лицу. — Я хотел бы показать тебе кое-что, — Том поднялся с кресла и одним движением палочки сорвал с окна штору, которая на глазах трансфигурировалась в тёмно-зелёную мантию. Возможность выбраться из этой чудовищной комнаты, вытеснила из неё всю строптивость, поэтому она покорно надела поверх тонкой сорочки плотную мантию, утопая в искрящейся магии согревающих чар. Как ему удалось так быстро совместить все эти заклинания — пока оставалась для Гермионы загадкой, о которой она решила задуматься чуть позже. Следующим невербальным заклинанием Том призвал свою мантию чёрного цвета и обувь Гермионы (которую, скорее всего, сохранил Нонни). — Могу ли я узнать, что ты собираешься мне показать? — спросила она, зашнуровывая свои ботинки на низком каблуке. — И тем самым избавить тебя от интриги? Ну уж нет, — он отрицательно покачал головой, и прежде чем Гермиона успела возразить, Риддл схватил её за руку и прижал к себе. Тёмная дымка аппарации выбила не только единственное окно в комнате, но и весь воздух из её лёгких.