Последний рассвет ложного неба

В бездне было холодно. Констатация данного факта могла, тем не менее, иметь несколько достаточно близких, но при этом очень далёких друг от друга интерпретаций. С одной стороны здесь было холодно, в самом что ни на есть буквальном смысле данного выражения — зябкий и леденящий воздух подвала. Впрочем, была ли бездна подвалом или чердаком все ещё вопрос довольно спорный. А можно было считать холодом то чувство, которое пространство бездны оставляло в сердцах сюда входящих. Как бы то ни было, несмотря на тяжёлую мантию на плечах, да и априори закрытые одежды, Дайн понимал, что тут достаточно давно царствует стужа. Если так задуматься, то во всех "мёртвых местах", в которых ему приходилось бывать, разило несусветным холодом. Такими же он помнил и все земли, уничтожением которых он лично был свидетелем. Сал Виндагнир в прямом смысле оказался погребенным в снегах, и холод ныне похороненного во льде королевства на ближайшую вечность останется в памяти Дайнслейфа. Эрозия не смогла поглотить эти воспоминания уже несколько тысяч лет спустя, и, вероятнее всего, они стали с душой Дайна вечными спутниками. Хотел бы он сказать, что воздух Бездны напоминал ему воздух Сал Виндагнира, но это было бы невероятной ложью. Даже тишина у этих двух мест была разной. Холод Сал Виндагнира, в наибольшей степени, на своём сердце, человек носивший в те времена другое имя, чувствовал конкретные два раза, и помнил их по сей день так, как будто это было вчера: Когда он прощался с Принцессой проклятого горного королевства, и когда он вернулся в храм несколькими годами позднее, обнаружив лишь гробовое молчание, сопровождаемое завиванием вьюги. Холод Сал Виндагнира был леденящим душу, колющем, словно падающие с потолков пещер ледяные сталактиты. Этот холод держал любого своего пленника в ежовых перчатках, пробивая кожу и сущность каждого, влетающими на открытые участки кожи с бешеной скоростью кусочки льда и снега. Холод Сал Виндагнира даже после его падения не стал мёртвым - он был агрессивным, убивающим. Он хотел жестоко убить и заставить упасть заживо прямо посреди дороги, оставляя тебя вечным спутником мёртвого королевства. Холод Сал Виндагнира был рубящим, желающим выдавить из тебя остатки души и, стерев их в пыль, смешать вместе со снегом. Суровый климат. Вспоминая свой последний путь по мёртвым снежным землям, в памяти невольно сразу же вспоминался не только отчаянный вой души и слезы, что наворачивались на глаза, и весьма болезненно превращались в лёд прямо на щеках, но и то, что помимо всего прочего к тому моменту пока он сошёл с земель Драконьего Хребта, его обнажённые ладони были столь же бледны как и падающий с Небес снег, и также холодны каким ему бы хотелось почувствовать свое сердце к тому моменту. Он также смутно помнил, что на лице в перемешку со слезами застывала кровь от ран, что оставляла буря своими острыми снежинками. Также блекло Имунлаукр помнил относительно холода то, что после паники охватившей его в Святилище, он совершенно не обеспокоился тем, чтобы надеть капюшон или хотя-бы поправить воротник, чтобы снег не засыпал за шиворот — на тот момент ему было абсолютно неважно как он доберётся до Мондштадта и доберётся ли вообще — осколки его души, утопленные в боли, не позволяли думать ни о чём его окружавшем, поэтому ступил на земли Мондштадта он до полусмерти замерзшим, с запутанными снежинками, что в волосах, что на одежде и лице. Вот, например, холод Разлома был более близок к тому, что ощушалось в Витой Бездне. Смерть. Тишина. Не голоса погибших, а лишь их приглушенные стоны, что были погребены во времени так давно, что на самом деле уже и не слышались. Тишина. Мороз в Сал Виндагнире бил под дых, а вот холод, граничащий с тишиной в Бездне и Разломе позволял ощутить отчаяние мест им хранимым. Этих мест больше не существовало, и холод позволял окунуться невольным странникам в их вечное молчание. Что было, может быть, было отчасти странным, так это то, что Каэнри'ах Дайн не помнил ни тихим ни холодным, и никогда не чувствовал его таковым. Сал Виндагнир и Разлом, как казалось Дайну, были теми, кто принял свою смерть как должное и погибли с тихой молитвой на устах, в то время как Каэнри'ах был жестоко убит, и при всем при этом, он яро хвастался за жизнь и будучи вымазанным собственной кровью с боевым кличем пытался отплатить той же монетой тем, кто сжигал его заживо. Виндагнир медленно умирал, пряча в гробовой тишине и подвалах своих потерявших надежду граждан. Каэнри'ах же горел, разрушался падающими с небес колонами, и грохот там сливался с трещанием огня и криками не теряющих надежд и не желающих смириться с такой участью людей. Людей, что, несмотря на ужас ситуации, были готовы до скончания пульса делать всё во имя собственного спасения. Да, пожалуй, так и было. В понимании Дайна: Каэнри'ах сгорал заживо, Сал Виндагнир был тихо пожираем вьюгой, а Разлом просто медленно плесневел. Витая бездна, в отличие от всех выше перечисленных мест, казалась, скорее отчаявшейся, чем мёртвой. Её подвальная прохлада скорее давала тебе окунуться в воды, в которые были погружены все её обитатели, и давала почувствовать, каким воздухом они дышали. Это была безнадежность умирающего, отчего-то едва верящего в собственное спасение, хотя, пожалуй, будет правильнее сказать верящего не в спасение, а в продолжение своей жизни, несмотря на быстро собиравшеюся под его телом лужу крови. При этом, тот самый умирающий уже давно потерял силы, что могли бы поспособствовать его спасению, и поэтому он лишь пытается сократить последние минуты собственной жизни посредством разговоров с пришедшим разделить его последний вздох старым другом, который тоже понимал, что не протянет достаточно долго. Он чувствует отчаяние. Отчаяние, которое не признают, которое отвергают, с которым не считаются, и которое в упор не хотят видеть, однако отчаяние, которое, несмотря на это всё равно никуда не девается; отчаяние, привкус которого тускло чувствуется в словах Итэра. Дайн знал, что мир умирает. Он прекрасно понимал, что звезда Тейвата тускнеет на небосводе, и что вот-вот и этот мир тоже вспыхнет новой сверхновой. Знал о знамениях Конца Света, ведь недаром одним из титулов ему присущих был “Самопровозглашенный пророк”. Вечная зима, в которой вот, например, погиб Сал Виндагнир или наводнение, последствие которого в мире Тейвата очевидно виднеется по Рифу Маска, что ранее находился на вершине горы. Огромный волк, что проглотит солнце, другой же - догонит луну. Неводомо, правда какая конкретно у этого знамения была трактовка. Буквальные ли Солнце и Луну, или быть может хранителей соответствующих из прошлой эпохи — суть была лишь в том, что созданием волков, которые могли бы этим заняться, в свое время весьма добродушно озаботилась Рейндоттир, пускай сама и не знала какую услугу Армагеддону она тем самым случайно оказала. Падающие звезды олицетворились в виде двух грохнувшихся с одна Селестия знает откуда близнецов, и даже огненный великан, со своим пылающим мечом, который выжжет землю имел место быть. Тут правда ситуация была намного более метафорической и не столь топорной, но суть убитого божественным огнём Каэнри'ах в этих строчках весьма прозрачно прослеживалась. Одним словом, Дайнслейф как никто прекрасно знал, что Тейвату отведено не долго, и что никакая Бездна или Боги, вероятнее всего, Конец Света предотвратить не смогут. Ему, как пророку, несмотря на самопровозглашенность в его отношении данного понятия, оставалось лишь считать сбывшиеся пророчества и, пожалуй, запастись солнечными очками, к моменту как будет гореть ложное небо Тейвата. Что там ещё оставалось? Восстание мертвых? Что будет после того как всё сбудется и произойдёт непосредственный Армагеддон? Дайн не знал. Вероятнее всего в процессе произойдёт абсолютная Комплементация Всего Человеческого на территории Тейвата, а потом.. Либо мир начнёт вновь просыпаться, создавая новых богов и новых людей, либо так и останется мёртвым кусочком жалкой материи в пространстве и времени, если таковое, разумеется, к тому моменту ещё останется. Ему просто искренне хотелось вытолкнуть за пределы этой запущенной бомбы обоих близнецов. Не здесь они рождены, и не здесь им умирать. Правда если раньше для этого было достаточно просто собрать их обоих в одном месте и с использованием, да хоть той же Кхемии, прошить им путь сквозь время и пространство, то сейчас, прежде всего, нужно было ещё и убедить их обоих в том, что это действительно правильный и ничуть не постыдный путь. Он знал и то, что если они все продолжат идти по той дороге, что сейчас им предначертана, то Итэр умрёт гораздо раньше, чем хотелось бы. На самом деле было бы очень приятно, если бы тот вообще не умирал, да и раз уж на то пошло чтобы Тейват не продолжал трещать по швам, но что уж поделать. Если так задуматься, то насколько же циничный Дайнслейф человек, раз уж зная о конце мироздания Тейвата, искренне обеспокоен спасением лишь двух жизней. Но впрочем, он и без того слишком часто пытался кого-то спасать, и сейчас лишь старался сделать всё, чтобы хоть раз в своей проклятой жизни у него это получилось. Не смог выловить момент, когда ещё мыслями Итэр примкнул к бездне, не смог заметить этого, пускай оно и не было столь очевидно. Не смог тогда, будет стучать сейчас, пока не достучится, или пока Итэр его с порывом гнева не обезглавит. Он молчит. Молчит не безучастно. Не так, как будто ему всё равно, или как будто ему нет дела, молчит так, как будто его слова сейчас уже и не нужны. Его молчания с головой достаточно. Он спокоен, не раздражен, и в его глазах даже не читается усталости от того факта, что этот диалог стар как мир. На комментарий вестника касательно того, что стоило убить Дайна ещё раньше, он лишь спокойно переводит на него взгляд, несколько секунд смотрит прямо тому в глаза, несмотря на то, что их скрывает шлем, и уголки его губ дёргаются в холодной улыбке. В этой усмешке нет ни капли радости, лишь холодная горечь. Дайн не чувствовал ревности в том, что слушавшиеся его приказов люди отныне не подчинялись его командам, но ему было в какой-то степени обидно, что его никто не хотел слушать после катаклизма, в особенности, что его не захотел услышать Итэр. Однако, например после событий в Разломе, и после осознания того факта, что вот уже пятьсот лет как Хальфдан и отряд, в котором он служил, выполняют последний отданный Сумеречным мечом приказ несмотря ни на эрозию, ни на время, хоть как-то успокоило его душу тем фактом, что его тогда все-таки услышали. Стало ли от этого легче? Едва ли. Стало капельку проще в одном моменте, в понимании, какого никакого собственного авторитета в глазах хоть кого-то, и в особенности в глазах Хальфдана, по сей день, несмотря на всё. Конечно, он был вынужден соврать, соврать, сказав, что все было хорошо, соврать, несмотря на то, как больно ему было, Дайн отдал ему честь с улыбкой, пока по глазам едва ли не текли слезы просто потому, что это было то, чего Хальфдан действительно заслуживал. Полет Вестника в стенку сопровождается лишь пассивным наблюдением со стороны Дайна и неслышимым свистом. Тем, не менее, он все ещё молчит. Фразу относительно того, что он королевский страж павшего народа, этот человек также игнорирует, несмотря на то, что слышать в свой адрес, да и вообще носить это звание до сих пор было достаточно больно. Он не отказался от своего звания, не отказался ни от титула ни от имени, нося их подобно единственному сохранившемуся воспоминанию связывающего его с родиной. — Слушай, я понимаю, что тебя абсолютно устраивает бороться с Селестией, попутно захлебываясь желчью собственной мести, ведь ты считаешь, что это твоя соломинка к жизни и все такое, но ты в упор игнорируешь то, что.. Итэр, при всем уважении ты забываешь о том, кто ты. Ты воюешь не свою войну. Твоя сестра уже очнулась, не этого ли ты ждал столькие годы? При этом, встретившись, ты тактично послал к чёртовой Селестии что её, что меня, отказавшись вести какие либо диалоги, ляпнув, что вы встретитесь тогда, когда она всё поймёт, и пафосно ушёл в закат, точнее в портал. Итэр, ты должен просто взять под руку свою сестру и идти дальше, Моракс возьми, вы всю жизнь путешествовали вместе, так продолжайте, идите вдвоём дальше через тернии к звездам. Мы можем вам проложить путь к другим мирам, не сможем мы - Я отыщу Рэйн, она то уж точно в этих делах мастер, если в этом будет необходимость, то я смогу договориться — Факт того, что Рэйндоттир уже давным-давно и след простыл и как бы Дайнслейф не пытался выйти на неё, у него не выходило и все его попытки были тщетны, Дайн решил опустить, ровным счётом и то, как Рейн исключительно громко наорала на него при их последней встрече. Сейчас важно было убедить, а потом уже думать о способах реализации — Итэр, переступи через свои ложные навязанные твоим двинутым сознанием убеждения, загребай ладонь своей сестры и уходите оба, мы со своим разрушающимся миром и сами разберёмся, правда, это ведь абсолютно не ваша забота на самом деле. И все-таки у него получается сказать это с той интонацией, с которой хотел. Это не звучало так, как будто он хочет выпихнуть близнецов из мира потому, что те не имеют должной компетентности в вопросе, что подобно грому посреди ясного неба прогремел над Тейватом, и его слова не звучат так, как будто он недооценивает Итэра или Люмин. Это звучит так, как это должно звучать, это звучит так, как Дайн хотел, чтобы это звучало. Это звучит, как констатация факта, с привкусом искренней заботы. А Итэр оказался вынужден замолчать только по одной единственной причине: слова о том, что сестра очнулась. Не этого ли ждал Итэр все эти годы? Нет, не этого. Итэр ничего не ждал, наверное. Всё, что заполнило его мысли на долгие годы — это беспросветный мрак и мысли о потере всего, что у него было, за исключением Дайна, ведь на тот момент он еще был рядом. Вернее, шел за Итэром, пока тот, в надежде, что отсутствие сестры рядом это просто неудачная шутка богини из межмирья, бродил от пепельного моря до места, нынче именующегося Логовом Ужаса Бури. А после, всё для него остановилось на месте, и время, и жизнь, которая потом превратилась в существование, и даже память замерла в моменте принятия и смирения с тем фактом, что Люмин уже _мертва_. Те дни стали точкой отсчета до того, как остатки памяти о том, кем он вообще был, и что было до этого, исчезнут абсолютно. И ведь Итэр прекрасно знал, что Люмин проснулась, мозг его понял, что та очень даже жива, но остановить процесс, который начался когда-то и уже обрел самостоятельность в своем течении, не требовал более постоянного подавления эмоций и воспоминаний, добросовестно сводя принца бездны с ума с каждым годом всё больше, остановить казалось уже невозможным, потому даже возвращение Люмин как-то не заставило вспомнить о изначальных причинах его ухода на эту дорогу. Эти слова - а почему-то только сейчас до него дошел их смысл, когда он едва удерживается от убийства второго своего близкого человека - заставили его заново переосмыслить всё произошедшее. Всего секунду назад он ещё хотел материализовать в руке свой меч, а теперь передумал. Не отпустил своего раздражения, не сменил его на что-то иное, но желание убить испарилось абсолютно. В конце концов, прокрутив ещё раз сказанные слова в голове, Итэр не выдержал – рассмеялся. Смех не фальшивый, не холодный, нет, он больше похож на смех человека, который идёт вперёд только потому, что сзади его ждёт ещё один перелом костей, ещё раз заберут самое ценное, ещё раз заставят пройтись по осколкам забытого, и при этом точно знает, что впереди стоит лишь смерть. Так легко говорить о ложных и навязанных самому себе убеждениях, на самом деле даже не догадываясь о том, что за тем стояло – браво, Дайн, просто прекрасно. Эти слова выбивают из головы какие-либо адекватные мысли, заставляя погружаться очень далеко в воспоминания, которые, стараниями бездны, были попросту отброшены вдаль. Можно уйти, можно со злости просто скрыться среди коридоров Бездны, заставив себя вновь не помнить, но сейчас у него есть необходимость поговорить, рассказать причины, по которым сейчас он сам себя медленно убивает. Слишком много времени прошло и было потрачено впустую, если сейчас та часть, что до сих пор сопротивлялась и ждала возможности уйти на другую дорогу сдастся – то возвращать там будет уже нечего, проще и правда убить. "Стены императорского дворца вмиг обратились в пыль. Родной мир уничтожен до основания" - прошли уже сотки лет, за которые он поклялся никогда не возрождать в памяти события тех лет. Раз за разом, залечивая раны присутствием родного человека, он забывал те дни.. Но руины их родного дворца подозрительно сливаются в памяти с разрушенным королевским дворцом Каэнри'ах. Двое пытались защитить разрушающийся мир, что единственный был им домом и родным местом, был их миром. Однако бросать вызов закону Вселенной, гласящему, что "каждый, кто существует, обязательно будет уничтожен", с одним лишь мечом, пожалуй, просто смешно и забавно. И события тех дней повторяются, но уже иначе. Итэр с Люмин снова уходят из того, что можно было бы назвать адом. Это и правда напоминало ад, такой же, как несколько тысяч лет назад, когда такая же сила пришла из-за границ мира и уничтожила его, только теперь место, что приютило их и могло бы быть названо домом, сгорало в божественном пламени. Уходить снова больно, обидно, но осознание того, что невозможно больше ничего сделать заставляет идти дальше и сохранить хотя бы свои жизни. Верно, пока они вместе, они пройдут сквозь всё, а домом будет место, где они смогут быть рядом. Но только вместе, никак иначе. Если один из них погибнет, второй, вряд ли найдет себе место, какими бы ни были небеса мира, ни под одними более не будет родного уголка. Их судьбу решают вместо них: Итэра вернули обратно, в тот самый момент, когда ещё казалось, будто можно что-то сделать, отсчет велся секундами, но, то был отсчет не до бедствия, а до наказания; сестра же пропала, исчезнув из этого мира, как казалось на тот момент Итэру. Он помнит страх. Страх вернуться из своих странствий слишком поздно, когда противопоставить богам нельзя будет уже ничего. Краем сознания надеется, что время откатилось далеко назад, где не будет совершена ещё та фатальная ошибка всего королевства, где Рейнтодер ещё не была прозвана великой грешницей, хочет вернуться туда, где они с сестрой могут быть вместе, где он найдет её опять среди полюбившихся им цветов интейвата. И всё же, оказывается поздно. Гордость человечества сгорает в пламени, а воздух полниться кровью, страхом и отчаяньем. Итэр думает, что раз он снова здесь – Люмин тоже рядом, с этими мыслями он и ищет среди остатков королевского дворца Дайнслейфа и сестру. Не помнит больше ничего из того, что было дальше – кажется, именно тогда время для него останавливается и идти вновь отказывается все следующие пятьсот лет. Оно останавливается именно на границе отчаянья и равнодушия. Принять смерть – а тогда это казалось именно смертью – тяжело. В итоге Итэр просто перегорел со своими эмоциями и просто принимает тот факт, что рядом с ним больше не будет близкого человека, а покинуть этот мир возможности не будет до тех пор, пока он не будет уничтожен. Он не ждал сестру, устал искать и хранить пустые надежды, со временем похоронив их в бездне. Именно по причине того, что не ждал больше ничего, возможно, он и шел дальше. Да, Люмин снова здесь, жива и здорова, ищет его по всему миру, однако не помнит самого важного и лишена прежних сил. Теперь же, пока она не вернет свои силы, ни о какой попытки уйти и речи быть не может, не говоря уже о том, что дальше их не пропустят. А Дайнслейф.. он просто не знает о том, что тогда случилось. – Дайн, ты хоть сам веришь в то, что говоришь? – злость начала отпускать, и Итэра все же пробило на полу-истерический смешок – Рэйндоттир сколько лет уже не появлялась среди людей? Даже я её не нашёл в свое время, думаешь, что нескольких сотен лет поисков было мало, или я не так искал, если ты можешь её найти? – из голоса теперь совсем пропало былое раздражение, и слова звучали скорее нервно. Он впервые за долгое время снова сократил его имя до простого «Дайн». Когда в чужом голосе слышится волнение с заботой, отвечать раздражением просто не выходит, не получается. - Ты говоришь об этом так, словно знаешь почему мы не сделали этого раньше. Вы и правда сами разберетесь со своим миром? И не наша это забота? Судишь о том, что я просто пафосно сваливаю, а что ты знаешь? Да, конечно же, тебе будет легко попытаться убедить меня в том, что всё очень просто, и я могу не вести дальше орден Бездны, это ведь бессмысленно, вот только есть одна маленькая, наверное, совсем незначительная проблема: то, что происходит сейчас, и есть результатом попытки уйти из этого мира. Пятьсот лет я существовал с мыслью, что больше не увижу сестру, а даже если и увижу, то уйти нам не дадут. За нас решили нашу судьбу, отправив обратно в этот мир. Видите ли, одному из нас суждено занять божественный трон этого мира - пятьсот лет назад с этими словами меня выкинули сюда в полном одиночестве. Да сдался мне тот божественный трон, если ради этого нужно было потерять Люмин, то я лучше бы помог этому миру умереть, чем жить дальше подобно тем же проклятым, без конечной цели и какого-либо смысла существовать. Ты прав только в одном: я и правда уже не хочу возвращаться. Может и нет на самом деле никаких иных плетений судеб, но Люмин сейчас должна вернуть свои силы и память, только тогда она вспомнит о произошедшем. Хочешь ты этого или нет, Дайн, но мы просто не можем уйти из этого мира, ведь боги Селестии решили, что могут решать и нашу судьбу тоже. Некуда нам теперь идти, как ты не можешь этого понять? В Каэнри’ах мы нашли себе место, а когда тот оказался разрушен, оказалось, что этот мир и станет нам тюрьмой, а кому-то ещё и могилой. Мне и с этим смириться? Да, конечно, уже бегу. Если думать так, то мне в двойне лучше будет уничтожить Селестию даже ценой собственной жизни, нежели смириться и молча ждать чуда.