Последний рассвет ложного неба

Итэр опасается отпустить Дайнслейфа. На сколько бы далеко он не уходил к тьме бездны, как бы та не извращала его память и сознание, все равно будет оставаться то, что, будучи вбитым в память однажды, останется там, на долгие века. Оно остается неизменным, при надобности сразу же всплывет в памяти и на это не сможет повлиять никакая эрозия, которой Итэр и вовсе был не особо подвержен. Может, сейчас воспоминания о собственной светлой улыбке и кажутся далекими, а может, вовсе не его, а на самом деле там другой человек, память о котором случайно прокралась и затаилась в его голове. Итэр забывал кем был когда-то? Возможно. Но единственное, что он не может забыть или насильно, подобно памяти, изменить, это отношение к Дайнслейфу: беспокойство за его жизнь оказалось невозможно стереть даже силами бездны. Столько лет в попытках держать этого дурака подальше от того, что его может убить, чтобы он не имел ни малейшего шанса переступить порог бездны. Кто угодно мог сюда прийти, чья угодно жизнь могла бы оборваться где-то в этих коридорах и пустошах, но только не его. Итэр всегда помнил о проклятии. Всегда старался увести Дайна подальше не только по причине его невероятного и прямо-таки фантастического умения отправлять задумки бездны на свалку, но и потому что чудесно знает о его умении находить вход туда, куда входа не существует априори. Как? Вопрос хороший, вот только ответ интересно услышать до сих пор. И, тем не менее, у него это все же всегда получалось. Нельзя попасть в Разлом без согласия Цисин? Плевать, найдем вход. Пробраться в Бездну, вход в которую прячется лично от него все пятьсот лет? Пф, да за кого вы его принимаете? Загадкой оставалось только то, как он еще не нашел, опять-таки по чистой случайности, вход на Селестию, чтобы лично побеседовать с богами. Ну, может и не поговорить, а врезать пару раз, велика ли разница? Вроде бы не особо. Вот только не смотря на все попытки послать Дайна подальше, не допуская ухудшения его состояния, сам он эти попытки, кажется, не оценил. А может, точно так же не хотел отпускать к Бездне Итэра. Кто ж знает. Снова Итэр тяжело вздыхает, слушая эту дурость о том, что он может найти сестру, а Дайн там потом как-нибудь придет. Дурость, самая настоящая, и пальцы непроизвольно сжимаются на чужом плече, том, на котором не было следов проклятия. Итэр не злится, хотя это вполне можно было бы описать, как смесь злости и желания закатить глаза от абсурдности происходящего. И в целом, закатить глаза ему ничего не мешало, но вместо этого он лишь мысленно взвыл от немого отчаянья, причиной которого было.. да бездна его задери, самые прозаичные на то были причины! Нет, ну сколько же можно, в самом деле. Пятьсот гребаных лет прошло, Дайнслейф не менял своих привычек, кажется ни разу. Они оба изменились, оба это понимали, но сейчас у Итэра возникло такое ощущение, что он на секунду вернулся в прошлое: это вот «ты с лёгкостью отыщешь там свою сестру, а я догоню вас сутками позднее, если в этом будет прок.», неужели Дайн и правда думает, что сейчас Итэр возьмет и сделает именно так? Видимо этого фантастического идиота даже ничуть не смутило, что первым на кого было обращено внимание при встрече близнецов спустя пять сотен лет был не сам факт встречи, и если копать уже с самую суть, то даже не Люмин "Почему ты с Дайном?". Не "Здравствуй, дорогая сестра, я так скучал за тобой" не "Привет, Люмин, несмотря на то, что мы по разные стороны баррикад", а клятое "Почему ты с Дайном, как ты могла?" и вот это наигранное "Он мой Враг" с такой слышимой иронией, что было очевидно, что эта поправка была тут исключительно для того, чтобы у Люмин лишних вопросов не появилось. — Значит ты, как дурак, пришел Бездну, прекрасно зная, чем это грозит, за мной, а теперь говоришь, чтобы я шел куда-то там, оставляя тебя сидеть здесь и думать о великом? – вкрадчиво начал Итэр, ненавязчиво запихнув в один свой тон фразу «я правильно понимаю, ты рассчитываешь, что я послушаю и поверю в то, что все с тобой хорошо и замечательно?» — Нет ты точно дурак. – а это уже прямая констатация факта Дайнслейф способен на что угодно, особенно помня о том, как он не любит свою слабость, да еще и в присутствии кого-либо, и от того Итэр не замечает, что сжимает его плечо так, словно если не будет этого делать, тот мгновенно куда-то исчезнет или сбежит. Не то состояние, конечно, чтобы сбегать, но тем не менее. - Скажи мне, что ты собрался эти сутки делать? Здесь валяться? Раз уж пришел вытаскивать мое величество из бездны, будь добр, сиди на месте, пока тебе не станет легче. Впрочем, выбора у тебя особо нет, я либо уйду обратно, либо пойду за тобой. – это почти получается сказать с нужным тоном. Почти выходит так, чтобы была возможность убедить Дайна, с железной уверенностью в своих словах. А после добавляет уже тише, — Не для того я так старался удержать Бездну дальше от тебя и твоего проклятия, чтобы теперь, когда она тебя все же зацепила, оставить лежать посреди логова Ужаса Бури, Дайн. C необъяснимой тяжестью и сомнением наблюдает, как Дайн обнажает руку, пораженную проклятием и дает возможность впервые за эти годы увидеть, как за прошедшие годы изменился не только ее цвет, но и рисунок вен. Кажется, раньше сеточка вен была меньше, не так ярко бросалась в глаза. Сейчас создавалось ощущение, что проклятие въелось очень глубоко, до самых костей, а то и дальше того, что можно назвать физической оболочкой. Вот эта мысль, пожалуй, и была самой страшной среди всех, что пришли в голову Итэра, как только он замолчал. Он не знает, может ли сейчас чем-то помочь, не уверен и в том, что Дайну это нужно. Доверить себя в таком состоянии тяжело порой даже давним друзьям, а принц своими руками выстраивал между ними стену все эти годы. А если подумать все же ещё немного, имеет ли Итэр теперь право так говорить? Имеет хоть какое-то право оставаться рядом с Дайнслейфом, когда сам же и ушел несколько сотен лет назад, оставив в одиночестве мириться со своей болью? Возможно, два тонущих в отчаянье человека и не могут помочь друг другу, но и это могло считаться по праву предательством, только уже со стороны Итэра. Возможно, сам принц бездны всегда и называл его врагом ради того, чтобы отбить желание идти следом, и не важно, что слова даются тяжело, вот только после всего, заслуженно можно считать его абсолютно чужим человеком. Понимание этого отзывается в душе крайне противным ощущением. Итэр молчит. Молчит, сжимая зубы и впиваясь ногтями в ладонь левой руки, в попытке унять желание податься следом за Дайном. Усилием воли остается на месте и пытается придумать, что сказать. Попросить не мучать себя и дальше, уходя куда подальше и разбираясь со всем самостоятельно было бы слишком эгоистичным. Доверится тому, кого только что вытащил из бездны, и то не убедив в своей точке? Молчание – всё, на что сейчас хватает его измотанного сознания, но и оно не равнодушное, с немым пониманием во взгляде и даже.. болью? Да, кажется, это можно интерпретировать именно так. - Верю, Дайн.. – находит в себе силы отозваться короткой фразой, и все так же старается остаться на месте, чтобы не давать повода думать, что за резкостью движений стоит желание убить, в то время как на деле это была тревога, простая и искренняя, пожалуй, одна из немногих правдивых эмоций, которые он показывал за последние годы. «Знаю» было бы не тем, что можно сказать и точно передать то, что он вообще хотел сказать, и «понимаю» тоже таким не могло быть. Итэр не знал и не понял бы никогда, что на самом деле довелось пережить Хранителю Ветви, сам ведь никогда с подобным не столкнется. Всё то, что свалилось на голову обоих было тяжким, с тем лишь различием, что покуда Итэр варился в буквальном аду Витой Бездны, Дайнслейф был вынужден бороться с адом, который расцветал в его душе. Он прошёл через многое за эти пятьсот лет, от физической боли влияния хонкая до падения в очередной мрак бездумной резни, ибо не смог сохранить рассудок и тронулся умом со своими голосами в голове, как ему казалось, уже окончательно и безповоротно. Это было страшно, но в конце концов, всё в том же одиночестве он постепенно успокоился и остыл, как рано или поздно остывают перед смертью звёзды.