И две тысячи лет — война,
Война без особых причин.
Война — дело молодых,
Лекарство против морщин.
Красная, красная кровь —
Через час уже просто земля…
Виктор Цой
I
Солнечный зайчик. Бледная, почти прозрачная, очень светлая кожа, под которой ветвятся кровяные жилки. Чистое лицо с робко проступающими пятнышками веснушек, словно нанесёнными нежной пастелью. Голубые льдинки глаз. Тонкие правильные черты лица. Длинные ломкие тонкие руки и ноги, грациозные движения. Солнечный зайчик время от времени потирает ладони и поёживается, будто от холода. А голову его венчает шапка волос: вьющихся мелкими завитками, мягких, лёгких, как тополиный пух. Коновалов бараном уставился на эту хрупкую фигуру, переминающуюся с ноги на ногу возле потрёпанного джинсового баула с вещами, небрежно брошенного на пол. То, что Солнечный Зайчик — парень, поразило учителя даже сильнее, чем известие о Киндере и Фоксе, оказавшихся девочками. Одну из них звали Таисия, другую — Анастасия. Коновалов не запомнил, кого как, потому что образы подростков настолько тесно слились в его сознании с их нехитрыми прозвищами, что Таисия и Анастасия, названные во время общешкольной переклички, казались какими-то посторонними неизвестными девочками — не его, Коновалова, учениками. Сообщение о мобилизации парней из старших классов (с девятого по одиннадцатый) пришло по каналам МЭШ рано утром. Затем последовала детализация, её следовало зачитать вслух на общем собрании, которое в этот день заменило учебные пары. Война давно уже велась с помощью электроники и высоких технологий, при минимальном участии человекобойца. Но всё же, как убедительно разъяснялось в детализации, на некоторых позициях роботы не могли заменить обслуживающий персонал в виде низкоквалифицированной живой рабочей силы. Таким образом школьникам предоставлялся прекрасный шанс быть полезными, принять участие в общем деле и, не подвергаясь риску, ближе познакомиться с высокотехнологичным образом жизни. Сразу после собрания, на котором были названы все мобилизованные ученики, последним велели собрать вещи и построиться в вестибюле на первом этаже. И вот теперь Коновалов стоял среди девчонок своего класса и тупо смотрел на оробевших и примолкших мальчишек, ожидавших, когда за ними приедут военные из Бесовца. Солнечный Зайчик, по документам оказавшийся Серёжей Цыбиным, Сашка Черноусенко, беспалый Петерс, Лето, дылда Саурон. Коновалов запомнил только имя Солнечного Зайчика. Серёжа. Лето и Саурон так и остались в его сознании связанными с этими прозвищами, по которым их знали на конюшне, в школе и в шоу «Отверженные». Всеобщее оцепенение нарушил рёв армейских внедорожников, от которого сотряслись тонкие стены школьного барака и зазвенели стёкла. В вестибюль вошло несколько офицеров, деловито и бесстрастно оглядевших новобранцев и лишь покривившихся слегка при виде гитары, которая болталась за спиной у Сашки Черноусенко. Заметив Солнечного Зайчика, старший офицер нахмурился: — А ты куда собралась, красавица моя? Девчонок на передовую не берём. — Я мальчик! — рявкнул Серёжа с такой неожиданной свирепостью, что офицер стушевался и велел начать погрузку в джипы. Когда смолк вдали грохот моторов, школьная администрация и учителя, кроме Коновалова, молча разошлись. Потом и ребята стали уходить, остались только девочки из десятого класса. — Что стоять-сопли жевать, — мрачно сказал, скривившись, Киндер, накинул короткую куртку и вышел из школы. Все потянулись в сторону конюшни, и Коновалов, сам не зная почему, тоже направился во владения Грицкóй.II
— Ну что? — спросила Грицкáя, когда они, тесно набившись в гостевой домик, пили крепкий чёрный чай с калитками и сублимированным рафинадом. — До свидания, мальчики? — Постарайтесь вернуться назад, — мрачно подхватила Роми. — Окоём ни в какое сравнение не идёт с Терцией по военной мощи. Всё быстро закончится, и они вернутся. Наши мальчики, — авторитетно заявил Коновалов. — Блажен, кто верует, — с горькой усмешкой сказала Грицкáя. — Про Абразию то же говорили. Кто из вас, ссыкух, тогда в школе учился? Все молчали, и Оля продолжила: — Тогда в школе ещё младшие классы были. И шоу ещё не придумали. — Я помню, — подхватил Киндер. — С младших классов в школе только я, остальных позже доставили. Теперь у нас меньше седьмого нет. Говорят, мелкие теперь в другом месте. — Ты помнишь, как было с Абразией? — спросила Роми, гладя блаженно растянувшегося на её коленях Кабачка. — Сколько человек вернулось? — Никто, — отрезал Киндер. — Пойду покурю. Он вышел в ясный осенний день, звенящий чистой лазурью неба. Коновалов поймал себя на мысли, что над конюшней очень часто бывает такое голубое-голубое небо — нереальный неразбавленный цвет 00BFFF. Фокс вышел вслед за другом, и в наступившей тишине Роми, сидевшая далеко от стола на мишени для луков, робко попросила: — Можно мне калитку? Грицкáя передала ей карельское лакомство, заглянула в лицо Коновалову своими голубыми, под стать небу, глазами и напомнила: — Ну как, учитель, на лошадь посадим тебя сегодня? Коновалов выразил согласие неубедительным мычанием и залпом, как в последний раз, допил остывший чай. Грицкáя оживилась, осторожно сняла с плеча угнездившегося там чёрного котёнка, положила его в корзинку с хозяйственными перчатками и деловито заявила: — Пойду седлать Аришу, а ты готовься. Она направилась на конюшню, а Коновалов на трясущихся ногах — в сортир-скворечник.III
— Ром, брателло, чё ты как? — Да пошёл ты, ё <…>, б<…>, х<…>, козёл сраный, твою мать!!!IV
У Ариши была неприятная привычка поворачивать голову в сторону всадника и косить глазом, проверяя, что за придурок взгромоздился на этот раз ей на спину и как можно его уесть. Грицкáя заявила, что таких, как Коновалов, вокруг пруд пруди, а лошади на дороге не валяются и что, если учитель чем-нибудь навредит кобыле, она его прикончит. Ободрённый таким началом, Коновалов залез на невысокую табуретку, стоящую посередине круглой тренировочной площадки, а оттуда, лихо задрав ногу, — в седло. Грицкáя объяснила, что поводья надо держать в кисти стаканчиком, затем пристегнула к морде Ариши корду, отошла на несколько шагов, оглядела нового ученика и удовлетворённо заметила: — Сидишь правильно. Лошади не боишься. Ты сможешь ездить. Повинуясь командам, Ариша пошла по кругу. Коновалов ездил на корде сначала шагом, потом рысью, направо и налево. Когда тренировка закончилась и Грицкáя подошла, чтобы отстегнуть корду, учитель позволил себе расслабиться, и в голове его начала устаканиваться блаженная мысль: «Я смогу ездить. Так сказала Оля». В этот самый момент Ариша, почувствовав, что подвернулась, наконец, возможность, резко рванула в сторону и понеслась галопедрищем в сторону от учебного плаца. Коновалов вцепился в рыжую гриву и, улетая в даль, услышал яростно брошенные ему в спину слова: — Держи поводья, твою мать! Он выпрямился, подхватил провисшие поводья и натянул их, как учила Оля, чтобы затормозить лошадь. Ариша, уже достигшая конюшни, послушно перешла на шаг, а потом остановилась. — Стой на месте! — грозно прокричала Грицкáя, стремительно приближаясь к незадачливому всаднику. Но, как только Оля подошла шагов на пять, Ариша испуганно прянула в сторону и понеслась, сопровождаемая отборной бранью в адрес как её самой, так и Коновалова. Так продолжалось несколько раз. Учителю удавалось остановить кобылу, но, видя Грицкую, с лица которой стремительно улетучивались все признаки человеколюбия, Ариша снова пускалась вскачь. Коновалов устал и взмок, поводья резали ладони даже сквозь перчатки, но он всё равно держал руки стаканчиками и до предела сжимал пальцы, потому что гнев тренера был страшнее всех остальных приключений. В голове засело услышанное в начале занятия предупреждение: «Ни при каких обстоятельствах не бросай поводья». Краешком глаза учитель заметил, что Грицкáя пытается загнать лошадь в леваду. Понимала это и Ариша, не в первый раз развлекавшаяся подобным образом с новичками. Коновалов меж тем слегка освоился в этой бешеной гонке и тоже потихоньку стал направлять кобылу в сторону левады. Это-то и послужило последней каплей. «Как, двое против одного?!» — успел прочитать учитель в лукавом взгляде вредной твари, и в тот же миг Ариша резко повернула, взбрыкивая крупом, и сбросила его с себя. Коновалов, продолжая цепко держаться за поводья почувствовал, как щека шлёпается на нечто твёрдое, рот рвётся, как тряпка, и заполняется чем-то солёным и липким, лицо пронзает боль, а в мозгу всплывает холодный вопрос: «Что это было?»V
— Угол левады, — объясняет Грицкáя, — там металлическая скоба для перекладины прикреплена, тебя об неё и шваркнуло. Коновалов пытается что-то сказать, но Грицкáя не позволяет: — Молчи, только кровь остановить удалось. Нет, это надо быть придурошным учителем из столицы, чтобы так приложиться. — Уже не больно, — пытается промычать Коновалов. — Не больно? Да больно ещё не начиналось. Сейчас тебя зашивать будем. Роми, всё готово? Роми подаёт ужасающего вида стальную иглу с загнутым кончиком, в которую уже заправлена нить. Коновалов издаёт стон отчаяния. Грицкáя наклоняется к нему и чётко проговаривает: — Послушай, учитель, когда я стану тебя зашивать, не вздумай дёргаться. Вой, матерись про себя, хоть обосрись, но лежи смирно. Я тебе новокаин вколола, но скорее всего он не подействует. Постараюсь скоренько. Опыт у меня есть, не ссы. Если понял и согласен, кивни. Нет — катись в свою школу, пусть тебя там спасают. Заодно и новое шоу им покажешь, звезда, они это любят. Коновалов обречённо озирается вокруг, потом издаёт тихий короткий вой и кивает. — Ну, погнали, Эру нам в помощь, — произносит Грицкáя и, перед тем как всадить иглу в разорванную от уголка рта щёку учителя, коротко бросает. — И помни: мальчики не плачут. — Парни, парни не плачут, — хочет исправить Коновалов, но первый стежок пронзает его такой болью, что он немеет и одновременно кричит про себя, подвывая вслух, вцепляясь побелевшими пальцами в сиденье стула.