Три недели исправительных работ в качестве помощницы егеря пролетают незаметно. С Хагридом весело и легко, и в какой-то мере даже познавательно, если опустить факт того, что к концу дня её летальные шансы частенько приближаются к семидесяти процентам.
Вся забота о Взрывохвостах, похожих на вывернутых наизнанку скорпионов, ложится на её слишком хрупкие для подрастающих чудовищ плечи. Кормёжка скорпионов-моллюсков, которым, кажется, по вкусу больше приходились человеческие пальчики, нежели дохлые мыши. Прогулка вдоль опушки леса, ведь:
«Гермиона, это совсем как выгулять несколько собачек, ну же, бери поводки и следуй за ними, только не отпускай, иначе мы их потом не соберём». Но это было ничто по сравнению с апогеем всех просьб.
— Помыть?! Хагрид, зачем их мыть?! — искренне негодует Гермиона, выпученными глазами смотря на врученные ей губку и мыло.
— Как зачем, посмотри, они же ещё дети, — умильно объясняет Хагрид, из-за кустистых бровей с любовью глядя, как клацают клешни готовых сожрать друг друга «деток», — беспомощно вывалилась в грязи на прогулке. Это ведь как с собачками.
Нет, Хагрид, это не как с собачками! После собачек не нужно наносить на пальцы заживляющий бальзам от ожогов! — хочет вскричать Гермиона, но вместо этого только вымученно стонет и приступает к работе.
Но тяжелее всего проходит ожидание первого урока по уходу за волшебными существами своего класса, как назло, совмещённого со слизеринцами. Она даже пытается отпроситься у Хагрида, сначала прикидываясь приболевшей, а затем объясняя свои страхи, но лесничий только отмахивается, бурча под нос, что ей не стоит обращать внимание на дураков — в конце концов, она не из тех, кто прячется от трудностей за отговорками о разболевшейся голове.
Впереди всех — впервые за все занятия — идут слизеринцы во главе с Драко Малфоем. Едва заметив её, толкающую тележку с коробками Взрывохвостов, он расцветает омерзительной улыбкой и шагает быстрее — так не терпится прокричать на всю округу, чтобы услышал каждый, будь то человек или тварь:
— В чём дело, Грейнджер, проходишь практику на будущей работе? На твоём месте я бы не возвращался на учёбу. Судьба сама расставляет всех по своим местам.
Волна слизеринского хохота, усиленная открытым пространством, проносится по опушке. Громче всех гогочут Крэбб и Гойл. Гермиона, придерживаясь вызубренного кредо «Не обращать внимание на дураков», расставляет коробки на землю. Гриффиндорцы оттесняют слизеринцев в сторону, Гарри выходит вперёд и также громко, как Драко, обращается к Гермионе бодрым голосом:
— Гермиона, Виктор Крам просил передать тебе привет. Он надеется скоро увидеть тебя.
Чуть не выронив Взрывохвоста прямо себе на ноги, Гермиона вовремя берёт себя в руки и придерживает дно коробки коленкой. Гарри явно блефует, но она не может не подыграть ему, поэтому невозмутимо отвечает:
— Да, конечно, передай ему от меня тоже большой привет.
Она всеми силами пытается подавить смешок, сжимая губы в тонкую полоску, и сначала бросает взгляд на заговорщицки улыбающегося Хагрида, а затем — на группу учеников. О, лицо Малфоя стоило того, чтобы прийти на «час позора»: с нечитаемым выражением лица мальчишка бледнеет, покрываясь красными пятнами, делающими его кожу похожей на кожу Взрывохвостов. Если бы она не знала его натуры, то запросто приняла бы злость за смущение. Малфой явно благоговеет перед Крамом, может, чуть меньше Рона, в первый же день готового отдать свою постель кумиру, но гипотетическое внимание такой звезды, как Крам, к такой, как она, — по его мнению недостойной девице, — явно вызывает в нём диссонанс.
Выражение лица Рона не сильно отличается от Малфоя: он смотрит на Гарри со смесью злобы и удивления, всё ещё придерживаясь упрямого обоюдного бойкота.
Когда Гермиона пропускает обеды, а порой и ужины, они частенько забегают в хижину Хагрида — Гарри и Рон, — в первые дни всегда по отдельности, принося ей завёрнутые в салфетки остывшие кексы и пряники, которые тают на языке словно сладкий снег. Гермиона уплетает их с таким аппетитом, что на лице остаются крошки, а губы слипаются от кремовой начинки.
Однажды выбегающий из хижины Рон сталкивается с вбегающим Гарри. Оба хохлятся, поглядывая друг на друга исподлобья как два истукана, пока не расходятся в противоположные стороны. Но после первого задания турнира, куда ей всё-таки разрешили пойти вместе с Хагридом, бессмысленный топор войны оказывается наконец-то погребённым, что позволяет Гермионе облегчённо вздохнуть — быть канатом между двух упрямых мальчишек она не выдержала бы ни одного лишнего дня.
Хагрид тоже рад: наконец-то его стол занят всей троицей. И вскоре вечерние посиделки за чашечкой травяного чая становятся традицией. Гермиона рассказывает о приключениях в лесу, Гарри и Рон — последние не то новости, не то происшествия с занятий, а Хагрид устраивает краткий экскурс в мир фантастических тварей.
Одно удручает. С каждым днём Гермиона со всевозрастающей паникой переживает своё отсутствие на занятиях — это становится настоящим наказанием. Каждый раз, когда Гарри или Рон упоминают новые заклинания или зелья, она в панике причитает: «О нет, это наверняка будет на экзамене!»
Она честно — честно! — старается изучать материал самостоятельно, несмотря на усталость. По вечерам, вместо того чтобы играть с ребятами в подрывного дурака, она судорожно заучивает пропущенные лекции, пытаясь расшифровать ужасный почерк Гарри.
Но порой так устаёт, что возвращается в спальню, как любят говорить маглы, убитая, падая без задних ног. Даже ей в такие минуты сладок сон.
Взрывохвосты не единственная её забота. Сопровождение Хагрида к тайно выращенному Арагогу, королю пауков, которого нужно кормить вместе со всем семейством, — Рон бы точно потерял сознание от просьбы покормить сотню многопалых «детишек» сырым мясом. Сбор зубастой герани, оправдывающей своё название. Или мурлокомля, которого приходится догонять по всему лесу, сбивая коленки. Зато удалось застать свадьбу минотавров и даже покачаться на живых лианах, которые устроили ей такую магическую вертушку, что стоять на ногах ровно она смогла только через полдня.
Что ж, Люциус Малфой оказался прав, исправительные работы в какой-то степени стали для неё скорее экстремальными каникулами, нежели наказанием.
Но там, на лоне природы и цитадели опасных магических существ, у неё не было времени думать о
нём.
Стоит ей, вернувшись на занятия, переступить порог библиотеки, как её магнитом тянет к злополучному стеллажу, где лежит тетрадь. Она, конечно, переборов себя, проходит мимо в секцию травологии, лишь искоса поглядывая на полку. Но это не мешает чесоткой по телу распространиться навязчивой мысли:
«Как твоё настоящее имя, Ланселот?»
Впервые Гермиона не чувствует ни вкуса еды, ни сладости преподавательской похвалы. Сонливость и рассеянность заставляют её перечитывать материал по нескольку раз, переспрашивать вопросы и — подумать только — вслушиваться в профессорские голоса.
А ещё оглядываться. Она знает, что
он за ней наблюдает. Ничего не предпринимает, чего-то выжидает. Притихший Малфой опаснее шипящего змеёй Малфоя. С последним знаешь, чего ожидать; с первым приходится быть начеку. Даже сейчас Гермиона вяло собирает кубки, помогая убрать их в преподавательский шкафчик, только бы оттянуть зельеварение, сдвоенное со Слизерином.
— Гермиона, что с вами происходит? — обеспокоенно спрашивает профессор Макгоногалл и кладёт руку ей на плечо. — Сначала это заклинание и нападение на Драко Малфоя. А теперь… Вы рассеянная, стали хуже учиться. Вы совершенно на себя не похожи. А ведь вам нужно нагнать пропущенные занятия.
— Простите, профессор, — растерянно запинается Гермиона, учебник по трансфигурации никак не хочет лезть в сумку, и гриффиндорка сдаётся, подхватывая его под локоть. — Знаете, психологи в мире маглов сказали бы, что всему виной пубертат. — Она смотрит в удивлённые глаза не совсем понимающей женщины и поясняет: — Переходный возраст.
Минерва кивает, тем не менее настоятельно советует брать переходный возраст в руки.
— Профессор, помните, вы дали мне маховик времени, чтобы я успевала посещать все лекции? — осторожно спрашивает Гермиона.
— Не хотите ли вы снова им воспользоваться? — почти возмущённо спрашивает Минерва, покидая аудиторию, откуда Гермиона спешно следует за ней. — Мы же решили, что такие нагрузки вредны для вашего здоровья.
— Нет-нет, я не об этом. Мне задали по истории магии эссе на тему магических артефактов, связанных с путешествиями во времени. Может, вы посоветуете, какие артефакты стоит изучить — помимо маховика времени?
— Право, вы озадачили меня.
Несколько первокурсников едва не врезаются в них, слишком занятые спором, чтобы извиниться. Минерва строго окрикивает их, но два мальчугана и девочка уже уносятся за поворот, сверкая полами мантий. Гермиона улыбается, вспоминая свой первый курс. Так странно смотреть на первокурсников: как будто наблюдаешь кадры самого себя из прошлого.
— Может, существуют иные способы связать настоящее, прошлое и будущее, — продолжает нарочито деловым тоном Гермиона, заправляя эбеновую прядь за ухо. — Что-то вроде волшебной совы, переносящей почту во времени? Пергамент или тетрадь, через которую можно оставлять записки в прошлое?
— И правда, есть ещё один магический артефакт, — задумчиво шепчет Минерва и взмахивает рукой, точно приглашая Гермиону подойти ближе, чтобы открыть секрет. — Тетрадь Гридо Арбакейна, позволяющая вести переписку с другим временем: как прошлым, так и будущим.
— А информацию о тетради Арбакейна можно найти в библиотеке? — Голос от волнения приглушённо стихает, Гермиона пытается сгладить буквы, срывающиеся с кончика языка.
— Можно, но только в запрещённой секции. А чтобы пройти в запрещённую секцию, вы знаете — вам необходимо разрешение.
— А вы…
— Не думаю, что после инцидента с Драко Малфоем вам удастся получить его даже от меня. Гермиона, мне очень жаль.
— И всё же, для эссе информация о ней может быть полезной. С моей стороны не будет наглостью, если я попрошу вас рассказать о тетради хотя бы в двух словах?
Гермиона прижимает учебник по трансфигурации к груди и сглатывает; главное — не показаться слишком навязчивой, иначе профессор заподозрит неладное, но Минерва только тяжело вздыхает, спускаясь по мраморной лестнице.
— Двести лет назад, в Хогвартсе на факультете Когтевран учился талантливый волшебник по имени Гридо Арбакейн, очарованный идеей покорить время. После окончания Хогвартса он женился на своей однокласснице Амадеи Гриндлоу, с которой они были неразлучны с первого дня учёбы. Но с супругой Арбакейна случилось несчастье: её сразило тяжёлое проклятие тёмного мага, снять которое было не под силу ни одному волшебнику. В страхе потерять любимую Арбакейн создал волшебную тетрадь, способную сплести две судьбы в разных временных точках, сшив её из собственной кожи и переплетя волосами супруги. Гридо преподнёс тетрадь еще живой жене в надежде, что в будущем, если не сможет снять проклятие, он сможет писать ей письма в прошлое, где она ещё жива. Арбакейн отправился странствовать по миру в поисках волшебника, способного снять проклятие. Как вы наверняка догадываетесь, конец истории трагичен: Амадея скончалась, мучимая проклятьем, во время странствий своего супруга.
— Какая грустная и трогательная история, — печально шепчет Гермиона. — Но что же тетрадь? Ему удалось отправить письмо жене через тетрадь в прошлое?
— Никто этого не знает. Арбакейн не вернулся из своего странствия. А тетрадь, способная пересечь реку времени, исчезла, появившись только спустя пятьдесят лет. Легенда гласит, что она является человеку, испытывающему сильные эмоции: смесь боли, тоски, страха и утраты. Всё то, что испытывал создавший её Гридо Арбакейн. Эта тетрадь не способна принести счастье. Если верить истории магии: тот, кто пользовался ей, настолько выпадал из реальности, что сходил в конце концов с ума.
— Но этот артефакт не относится к тёмным искусствам?
— Тетрадь Арбакейна сложно отнести к светлой или тёмной магии. Она создана на крови и боли, и ближе всё-таки к тёмным материям, хоть и не включена в реестр запрещённых артефактов.
— А у неё есть особые отличия?
Остановившись, Минерва внимательно смотрит на Гермиону, придерживая очки за тонкую дужку, — пытается понять, что на этот раз задумало Золотое Трио и как с этим связана тетрадь.
— Если мне не изменяет память, на внутренней стороне обложки с помощью невидимых чар спрятано послание самого Гридо Арбакейна. Достаточно только прошептать в корешок: «Время, прошепчи».
«Время, прошепчи» звучит навязчивой мыслью на протяжении всего зельеварения. Тщетно Гермиона пытается сосредоточиться, нарезая хвост питона на мелкие дольки, повторяя про себя: «Время, прошепчи». Она даже не замечает, как быстро пролетает урок. Не замечает едкие комментарии профессора Снейпа по поводу размера измельчённых листьев аконита. Даже Малфоя она не видит и не слышит. А когда заканчивается урок, бежит по направлению к библиотеке, только быстренько, ради научно-магического интереса проверить та ли это тетрадь, о которой ей поведала профессор Макгонагалл. Но застывает напротив высоких фигур в форменных камзолах Дурмстранга возле библиотечной двери.
Конечно, не единожды Гермиона задумывалась, что стоит при первой же попавшейся возможности отблагодарить Виктора за помощь. Но все отрепетированные слова мешаются в голове, точно нарезанные ингредиенты в чане для зелья. Провалиться бы под землю, накинуть мантию-невидимку, но поздно — Виктор заметил её, и что хуже — узнал, коротко кивнув. Несмотря на суровое мужественное лицо, он казался достаточно дружелюбным, чтобы не развернуться и не сбежать, а сделать ещё несколько шагов и улыбнуться в ответ.
Просто поблагодари за помощь и зайди в библиотеку. Успокойся, ты кормила Арагога и купала Взрывохвостов. А у Крама даже щупальцев нет, — успокаивает себя Гермиона.
Пальцы цепляются за ворот рубашки, губы подрагивают, а ватные ноги не внушают доверия, как и одеревеневший язык. Нет, щупальцев нет, но это ей не в тетради пафосные предложения строчить. Тут слова надо собирать и выталкивать их. Выталкивать. Да без дрожи и попонятнее. Виктор, кажется, чувствует её скованность и подходит сам, на ходу бросая товарищам, что скоро их догонит.
— П-привет, — не совсем уверенно хрипит Гермиона и тут же прочищает горло.
— Привет, Эрмиона.
Он помнит её имя! Пускай странно, неправильно, на свой манер. Но… Святой Грааль, если бы в конце лета кто-то сказал, что она будет непринуждённо разговаривать с Виктором Крамом, её бы хватил приступ гомерического хохота. И не только её.
— Ты не занят?
— Для тебя всегда свободен. — Несмотря на суровое лицо, на лице Виктора появляется лёгкая улыбка.
Гермиона застенчиво отводит взгляд и натягивает мантию на пальцы, — в коридоре становится неожиданно холодно.
— У меня не было возможности поблагодарить тебя. Спасибо большое, что помог. Я правда очень благодарна. — Они куда-то идут. Просто вперёд. Лишь бы двигаться. Гермиона не может стоять на месте и руки не знает куда деть — то волосы поправляет, то одёргивает рукава мантии.
— Всё в порядке, я давно искал повод с тобой поговорить. В библиотеке никак не мог подловить нужный момент, а потом ты и вовсе пропала из-за наказания. Мне жаль, что они отстранили тебя от занятий.
Гермионе кажется, что она ослышалась. Первые два предложения ей точно почудились. Возможно, испарения от искажающего слух зелья попали ей в уши. Гермиона решает сделать вид, что так и есть.
— Это ничего по сравнению с тем, что тебя могли исключить с турнира.
— Не могли. Кубок решает всё за судей. Никому не нужен скандал в такое время, — отвечает Виктор, привычно хмурясь.
— Но как ты узнал?
— Я был во дворе и увидел, как ты применяешь заклинание на Драко. — Брови удивленно выгибаются, точно незабываемая сцена все ещё стоит перед глазами Виктора. — Я был удивлен. Ты полна сюрпризов.
— Спасибо. Наверное. Хотя я не знала, что это за заклинание. И если бы знала, никогда не применила.
— Гарри сразу так и сказал. Это он подсказал план, как тебе помочь.
Гарри — партизан — спас ей жизнь и молчит! Ну что за невозможный человек? А ведь они разговаривали в библиотеке сразу после её взбучки, столько вечеров провели за одним столом в хижине, и он даже намекнуть не вздумал о своём участии в операции по спасению Гермионы Грейнджер от праведного гнева четы Малфоев. Придушит его благодарственными объятиями на следующем же занятии!
— Ваш профессор, тот — с сальными волосами, готов был вывернуть меня наизнанку. Устроил отдельный допрос. Кажется, он не поверил моей версии.
— О, это очень похоже на Снейпа, — нервно усмехается Гермиона. — Повезло, что он не применил зелье правды.
Но Виктор, кажется, воспринимает её слова всерьёз, поглядывая с интересом в раскрасневшееся от смущения лицо.
— Как ты узнала о нём? О заклинании. Движения палочки было немного странными.
— Странными?
— Не совсем точными. Если хочешь, я могу показать тебе правильную форму заклинания.
— Лучше не стоит, правда, — качает головой Гермиона, и на её лбу появляется хмурая складка. — Это была первая и последняя практика в тёмных искусствах.
Мимо них проходят две ученицы — старшекурсницы из Пуффендуя — у них так расширяются глаза, а на лицах читается не просто удивление, а благоговейный шок, что Гермиона чуть не спотыкается на ровном месте, но Виктор вовремя хватает её за запястье, лишь подливая масло в огонь. Она не выдерживает и оборачивается, чтобы увидеть, как тоже обернувшиеся пуффендуйки перешёптываются, изумлённо прикрыв ладошками рты.
— Так как ты узнала о Крепосе? Насколько я понял, вам не разрешают практиковать тёмные искусства.
— В конспектах бывшего студента. Я нашла конспект в библиотеке. Но не думала, что это тёмная магия. А у вас его преподают как обязательную программу? Я многое читала о Дурмстранге…
— Могу представить, скольких слухов и теорий ты прочитала. Но нет. Крепос Делюмосу меня обучил лично директор, — пожимает плечами Виктор и тут же поясняет на немой вопрос собеседницы: — В качестве подготовки перед турниром.
Гермиона на мгновение останавливается. Виктор оборачивается, не совсем понимая испуг на её лице. Знает ли Виктор, кем был его директор — не так давно Гарри открыл ей тайну, поведанную Сириусом Блэком, о прошлом директора Дурмстранга. Оправданный Пожиратель Смерти.
— А ты не знаешь, откуда Каркаров узнал об этом проклятии?
— Говорил, что его обучил старый боевой товарищ, — завуалированно отвечает Крам.
— Значит, у вас в школе и правда разрешена практика тёмной магии… — У Гермионы иголками мороз бежит по коже, не может быть, неужели человек, с которым она переписывается…
— У нас учат, что магию несправедливо делить на светлую и тёмную — это ограничивает могущество волшебных искусств. Всё зависит от цели и правильности использования силы, — просто отвечает Виктор, поглядывая в окно, — кажется, накрапывает первый снег.
— Как с ядами, — вслух замечает Гермиона, больше по инерции.
— Да, как с ядами.
Воцаряется тишина. Неуютная. Густая. В такой легко потеряться. Они идут ещё какое-то время в молчании, пока Гермиона не выдерживает и не ищет предлог сбежать. Виктор понимающе, — а может и нет, — кивает.
— Ты не против, если мы как-нибудь ещё поговорим? Мне нравится с тобой общаться.
— Да, конечно, — теряется Гермиона, заливаясь краской, и думает, как лучше, — нет, как правильнее закончить этот сумбурный диалог. А Виктор на этот раз точно понимает и сам приобнимает её. Выходит неловко, как объятья двух медведей, и Гермиона несётся уже на всех парах, чувствуя, что придётся насылать на себя остужающие чары, — такой красной в аудиторию она не войдёт.
***
— Нет, правда, я не понимаю, ладно отменили сам Квиддич, но можно было хотя бы тренировки оставить. Вы же так растеряете все навыки.
— Да, я бы сейчас с удовольствием пролетел пару миль, чтобы прочистить голову.
Слова звучат анахронизмами, бесплатными звуками. Гермиона не понимает их смысла. Они — шум. Глухой фон для тревожных мыслей. Мысли дергают её за рукав, камнями попадают под подошву, ветром бьют в лицо.
«Тетрадь приходит в руки тому, кто испытывает сильный страх, тоску и боль». Что ты чувствуешь, Ланселот? В первый же вечер их диалога он спросил «что случилось?», а вдруг этот вопрос был не праздный, а зеркальный.
«Крепос Делюмос, известный узкому кругу, создал Артур Флайшер, умерший во времена магической войны. Каркарова обучил заклинанию старый боевой товарищ». Давай, Гермиона, называть вещи своими именами. Это заклинание создал Пожиратель Смерти. К тому же, ныне мёртвый.
— Гермиона, а ты что думаешь? Гермиона? — Лёд мыслей трещит, и голос Рона доносится сквозь его тонкие трещины. Гермиона не сразу приходит в себя, сначала чувствует руку на плече, затем ноги, которые ведут её по заснеженной тропинке к вратам Хогвартса.
Она останавливается. Облака зыбкой вуалью расходятся, и акварельный луч скользит по лицам друзей, бьёт в глаза, заставляет щуриться.
— Мне что-то нехорошо, живот болит, — говорит Гермиона, заставляя голос звучать приглушённо, как если бы ей правда было плохо, даже руку прикладывает к животу для убедительности.
— Может, отвести тебя к мадам Помфри? — участливо предлагает Гарри.
— Нет-нет, — спешит предупредить попытки коллективной поддержки Гермиона. — Ничего страшного, я сама. Вы идите в Хогсмид без меня, ладно? Я сама дойду до больничного крыла.
— Ты уверена? — уточняет Рон, обеспокоенно вглядываясь в непривычно нахмуренное лицо подруги.
Гермиона усиленно натирает живот, как лампу Аладдина, и пятится, пятится к замку Хогвартс, молясь, чтобы они не пошли за ней, разворачивается и быстро-быстро семенит. Но не к волшебной микстуре от живота. Нет. Да и болит у неё не живот, а любопытство свербит под ложечкой.
Она просто выяснит ответы на вопросы. Только и всего. Удостоверится в личности собеседника и забудет о тетради раз и навсегда.
В библиотеке немноголюдно. Многие ушли на прогулку в Хогсмид. Непривычно светло. Ей даже страшно открывать тетрадь при дневном свете. Как будто весь мир узнает о её постыдной тайне. Но она проделывает ещё не забытый ритуал: стеллаж — полка — тетрадь — стол. Только ногти кусает перед тем, как потянуть обложку. Ругает себя, но всё же решается, прикасаясь к тёплой, мягкой коже. Настоящей. Настоящей плоти Гридо Арбакейна, что сплёл страницы волосами возлюбленной.
Ланселот:
«Прошла неделя, а от тебя ни весточки. И это после сообщения об исправительных работах в Запретном лесу. Хм».
Ланселот:
«Интересно, тебя съел тролль или ты всё ещё дуешься?»
Ланселот:
«Ответь, если живая, мне интересно, что сильнее: опасные лесные твари или гриффиндорское упрямство».
Ланселот:
«Могла хотя бы отдать тетрадь другому магу или оставить её на видном месте. Жестоко лишать меня собеседника из другого времени».
Гермиона прыскает от смеха. Это одновременно мило, уморительно и даже глупо. Не он ли три недели назад уверял, что она вернётся на следующий же день? О, его гордость несомненно ущемлена! И…как ни странно, но он переживал за неё? Пускай и в своей высокопарной манере. Интересно, с какой периодичностью он писал эти сообщения?
Гермиона прикладывает орлиное перо к губам, думает, как бы колко ответить, желательно одним предложением.
Гвиневра:
«Ты Артур Флайшер?»
Это не самый подходящий ответ. Скорее, заклятие в лоб. Но она, правда, не знала, как лучше подойти к щекотливому вопросу.
Гермиона даже не уверена, что ответ последует сегодня. За это время он мог вернуть тетрадь в библиотеку, устав ждать ответа. Или просто забыть в прикроватной тумбочке за школьной суетой.
Но написанных слов не воротишь.
Чтобы не терять время зря, гриффиндорка решает проверить то, что поведала профессор Макгонагалл. Наклонившись к корешку тетради, она шепчет:
— Время, прошепчи.
Невидимые печати букв проступают выжженными вне времени словами, которые складываются в строки:
Ты притупи, о время, когти льва,
Клыки из пасти леопарда рви,
В прах обрати земные существа
И феникса сожги в его крови.
Зимою, летом, осенью, весной
Сменяй улыбок слёзы, плачем — смех.
Что хочешь делай с миром и со мной, —
Один тебе я запрещаю грех.
Это правда. Всё, что ей поведала профессор Макгонагалл, — печаль, тоска и боль.
Запись исчезает, в отличие от её вопроса. Ничего не происходит. Возвращаться в спальню не хочется, как и догонять ребят в Хогсмиде, — Гермиона вооружается несколькими томами английских поэтов, писавших до девятнадцатого века, и ищет, о каком грехе пытался поведать Гридо Арбакейн. Так проходит несколько часов. Хитросплетения метафор и эпитетов держат её над страницами. Гермиона не замечает ни времени, ни голода. И довольно выпрямляется, только когда находит нужный сонет Шекспира с его финалом:
Чело, ланиты друга моего
Не борозди тупым своим резцом.
Пускай черты прекрасные его
Для всех времён послужат образцом.
А коль тебе не жаль его ланит,
Мой стих его прекрасным сохранит!
Вряд ли в сонете заключен некий ключ, шифр или предостережение. Всё оказалось менее прозаичным, чем она думала. А может Гридо Арбакейн намеренно прервал сонет, подразумевая иной грех? Да, самое логичное: смерть. Почти близкое к старению, но не знающее границ причины. Ведь супруга Арбакейна умерла не от скоротечности времени. Но если связующая с тетрадью нить — смерть, это не имеет смысла. Гермиона никого не теряла, в прямом смысле. Она, конечно, переживала из-за временного разлада в их семье… да, Рон и Гарри ей как семья. Но это другое. Интересно, что бы на это сказал Ланселот? Почему тетрадь открылась ему?
Гермиона устало протирает глаза и тянет тетрадь к себе. И замирает. Её предложение исчезло, заменив собою чуть ниже такой же прямолинейный ответ.
Ланселот:
«Я удивлён видеть это имя на странице. С чего ты взяла, что это моё имя?»
Гвиневра:
«Крепос Делюмос — авторское заклинание, принадлежащее Артуру Флайшеру».
Она не теряется, отвечает так, словно три недели прошли для неё как три ничего незначащих часа.
Ланселот:
«Признаться, я поражён твоими дедуктивными способностями. Ты вычислила кому принадлежит заклятие, а значит, мы находимся в более близких временных рамках, чем я предполагал».
Гермиона молчит — она и сама об этом думала, и Ланселот только что озвучил её мысли.
Ланселот:
«Но в одном ты ошиблась, я не Артур Флайшер. Все заклятия когда-то были авторскими, но время стёрло имена их создателей и не помешало присвоить всему магическому миру».
Упало. С её души что-то упало. Банальный метафорический камень, который тянул её все дни мыслями к тетради. Он не Пожиратель. И он не мёртв. Наверное.
Гвиневра:
«Как ты узнал об этом заклинании? Флайшер твой друг? Вы вместе учитесь?»
Ланселот:
«Боже, я чувствую себя допрашиваемым мракоборцем. Леди Гвиневра, вам стоит задуматься о карьере в Аврорате. С вашими дедуктивными способностями».
Ланселот:
«Разве мы не условились: никаких имён и дат. Мне казалось, из нас двоих ты бо́льшая поборница соблюдения строгих правил».
Ланселот:
«И я удивлён, твой бойкот длился почти месяц. Или тебя из Запретного леса не выпускали?»
Соскочил с темы. Ловко.
Гвиневра:
«Раз мы заговорили об этом, признай, что поступил подло!»
Ланселот:
«Это называется тактическим ведением диалога. Зато теперь я знаю, что в твоем времени в Хогвартсе всё еще запрещено использовать тёмные искусства, и что ты действительно способная волшебница».
Ланселот:
«И одно мы оба знаем точно: для тебя я — прошлое, а для меня ты — будущее».
Гвиневра:
«Я, может, и младше тебя, но не настолько глупа, чтобы вестись на лесть».
Ланселот:
«Будь ты слабой волшебницей, Крепос Делюмос запросто мог убить тебя при неправильном использовании».
Гвиневра:
«То есть ты сейчас заявляешь мне в лицо… точнее, в тетрадь, что едва не убил меня?!»
Ланселот:
«Не я, а тонкая материя магии в неопытных руках».
Гвиневра:
«Почему я до сих пор веду с тобой диалог?»
Ланселот:
«Потому что я интересный собеседник?»
Гвиневра:
«И всё-таки, ты льстишь. Даже самому себе».
Довольная искромётным ответом, Гермиона вздёргивает подбородок, свысока смотря на тетрадь.
Ланселот:
«Ты поведаешь мне в следующий раз о приключениях в Запретном лесу? Почему бы нам не условиться о переписке в определённое время? Так будет намного удобнее».
Напыщенный, самоуверенный и самодовольный…слизеринец! Гермионе отчаянно хочется сказать «нет». Нет и ещё раз нет! Она выяснила, что хотела. Почти выяснила. Но, пикси его задери, он прав и ещё раз прав! Часы констатируют грустный факт, что в библиотеке она провела почти пять часов, ожидая ответа. Не рекорд в её практике книжного червя, тем не менее, зачем усложнять жизнь, когда есть лёгкое решение проблемы?
Гвиневра:
«В десять вечера».
И пускай только попробует написать, что ему неудобно!
Ланселот:
«Хорошо, договорились, отныне в десять вечера я весь Ваш».
Ланселот:
«И Гвиневра…»
Гвиневра:
«Что?»
Ланселот:
«Не злись, злость тебе не к лицу».
Гермиона хмурится и выражает непонимание буквальным вопросом.
Гвиневра:
«?»
Ланселот:
«Почерк пляшет, читать невозможно из-за твоей дрожащей руки».
Сейчас у Гермионы по-настоящему дрожат руки. И по-настоящему от злости. Будь он здесь, прямо перед ней, тетрадь отправилась бы не на дальнюю полку, а ему в лицо.
Гвиневра:
«Я не злюсь!»
Ланселот:
«Значит, это из-за волнения? Я заставляю тебя волноваться?»
Гвиневра:
«У меня не дрожат руки!»
Ланселот:
«Спокойной ночи, ma belle dame».
Гвиневра:
«У меня не дрожат руки!» — повторяет она, не замечая, что говорит уже вслух. Хорошенько прорисованный восклицательный знак не помогает. Судя по всему, Ланселот в своём времени уже закрыл тетрадь, довольно ухмыльнувшись. И потянувшись, отправился по своим важным слизеринским делам.
Глубокий вдох и выдох. Кто бы мог подумать? Даже Малфою не удавалось настолько метко выводить её из равновесия, как самодовольной тетради! Гермиона проносится мимо нужного стеллажа и выходит из библиотеки, едва не сбив парочку младшекурсников. Ей отчаянно хочется пропасть ещё на три недели. А лучше — на три месяца. Но одна маленькая загвоздка: искушение в разы больше, когда в твоих руках двадцать четыре часа в сутки находится волшебная тетрадь. Гермиона осознаёт, что прижимает её к груди, когда стоит у диванчика в гостиной Гриффиндора. Одна Гермиона — благоразумная и честная — тянет её обратно в библиотеку, вернуть тетрадь. Другая Гермиона, вопреки мнению Ланселота привыкшая нарушать правила, тянет её в спальню, освобождать в прикроватной тумбочке место для тетради. И к величайшему несчастью первой Гермионы, вторая идёт в спальню.
