The River of Time

Озеро кажется застывшим и недвижимым. Его гладь переливается в лучах вечернего солнца, а обитатели любопытно выныривают и скрываются обратно за плеском серебристой ряби. Гермиона и Виктор праздно гуляют у его берега, замедляют шаг и садятся на сухую корягу. Девушка зябко ёжится и оглядывается. Привыкнуть к этому и правда невозможно, только смириться. Особенно с новообретённой традицией прислушиваться к каждому шороху с выходом последней статьи Скиттер, отплатившей ей за угрозу подать жалобу в Министерство Магии. Таким количеством «подарков» Гермиону не одаривали никогда. Шутливые мысли о возможных проклятиях оказываются не такими уж шутливыми с покрытыми волдырями пальцами от прикосновения к одной из анонимных посылок. И теперь, когда Виктор держит её руки в своих, согревая, — её ладошки кажутся совсем маленькими в его медвежьих руках, — ей остаётся только надеяться, что к вечеру она не найдёт в своей постели заговоренную гадюку. — Драко больше тебя не беспокоил? — неожиданно спрашивает Виктор. — В каком смысле? — Гермиона растерянно сбрасывает с себя паутину мыслей. — Почему ты?.. — Она обрывает вопрос и внимательно смотрит в лицо Виктора, которое, кажется, немного краснеет. — О, Мерлин! Виктор, так это ты его… — Я услышал в Большом Зале, как он обращается к тебе. Твои друзья правы. Это возмутительно. Ты не обязана терпеть подобное отношение. Но больше он не потревожит тебя. Кажется, он понял, что следующим у него опухнет язык. Гермиона так и замирает, переваривает услышанное, осознаёт и не может сдержать благодарной, но нервной улыбки. — Он даже в больничное крыло не пошёл сразу… — Знаю, — сурово кивает Виктор. — И не должен был. Гермиона не решается спросить, каким образом Виктору удалось запугать Малфоя настолько, что тот даже от медицинской помощи отказался. Некоторым секретам лучше оставаться укрытыми плотной вуалью. — Мне ужасно неудобно: ты уже второй раз подставляешься из-за меня. «Но согласись, было бы здорово, если бы подставился и третий раз, разобравшись и с этой гадюкой Скиттер», — саркастично подмечает внутренний голос, и Гермиона невольно придаёт ему материальную форму каллиграфического почерка. — Я спросил, почему он так поступает. Он не ответил. Но мне показалось, что он ревнует тебя… — Что?! — От безумного предположения Гермиона не выдерживает и прыскает, запрокидывая голову, нервный смех рвёт ей глотку. — Нет, всё совсем не так, ты неправильно понял. — А что тогда? — Виктор не сводит с неё цепкого взгляда, как и не отпускает её рук, точно она может трансгрессировать от обсуждения неудобной темы. — Это из-за моей крови, — дрогнувшим голосом отвечает Гермиона, и взгляд её, потемневший и расстроенный, упирается в сырую траву. — Я магл. Ему даже воздухом с такими как я противно дышать. Виктор проводит большим пальцем по тыльной стороне её ладони. Медленно. И от этой неожиданной ласки Гермиона вздрагивает. — По-моему, это всё глупость. Кровь. Какая разница? — Не все так думают. Далеко не все, — сквозь панический комок в горле отвечает Гермиона, не совсем понимая, что её смущает больше: неудобная тема или руки Виктора. — А в вашей школе разве…? — Да, у директора тоже пунктик по поводу чистоты крови. Если честно, мне больше нравится в Хогвартсе, чем в Дурмстранге. Ваша школа живая, а Дурмстранг мёртвый и холодный. — А в Болгарии? — Она решает сменить тему и наконец смотрит в глаза Виктора — они умудряются быть одновременно холодными во взгляде, но тёплыми по отношению к ней. — Если приедешь ко мне в гости — узнаешь. Гермиона неловко улыбается, Виктор, продолжая большим пальцем гладить её ледяную кожу, склоняется к её лицу, застывшему, точно лик античной статуи, в ожидании первого поцелуя. Происходит это так внезапно, что она даже подумать-испугаться-решиться не успевает, как его губы накрывают её. В ней всё буквально замирает, путается и трепещет. Расцветает и распускается. Подобно экзотическому цветку. Новые, ещё не распробованные чувства. Гермиона надеется, что их никто не видит. Иначе проклятий от фан-клуба, — как Виктора, так и Гарри, — не миновать. Гермиона пытается вспомнить все уроки, заметки, лекции, которые ей расписывал в шутку Ланселот. Но в голове, как назло, пустота. Что же там было? Разомкнуть губы, впустить в себя, сплести языки — это же так просто. В какой-то момент ступор спадает, и она понимает, что приступает к практике с таким же усердием, как к чарам на занятиях Флитвика. Когда они расходятся у замка Хогвартс — каждый в свою сторону — Гермиона бежит не к Гарри и не к Рону — нет, эти застенчивые, глупые в сердечных делах мальчишки только скверно отшутятся; и не к Джинни, которая напротив потребует рассказать всё в мельчайших подробностях: от вкуса губ Виктора до трепещущих бабочек в животе, о которых так любят писать, что в магловской, что в волшебной литературе. Нет, и ещё раз нет, её понесло к злополучной тетради, спрятанной в прикроватной тумбочке, на странице которой она немедля царапает: «Я поцеловалась с Виктором». Скинув мантию, Гермиона садится на пол поудобнее, устраивает тетрадь на кровати и ждёт. Запоздало понимает, что время ранее, только семь вечера, и до условленного часа ещё ждать и ждать. Это первая оплошность, но далеко не последняя: она осознаёт нелепость своего поступка — вот кто точно над ней подтрунит в своей высокомерной манере. И её ожидания оправдываются неожиданно скорым ответом. Ланселот: «Поздравляю. Надеюсь, ты не ударила лицом в грязь и делала всё точно так, как я тебе описывал?» Гермиона давится смущённым смешком, вспоминая уроки искусного поцелуя, которые выписывал Ланселот, когда Гермиона призналась, что совершенно не умеет целоваться. Он так красочно и живо всё обрисовывал, что гриффиндорка одновременно горела от стыда, представляя движения его губ на своих губах, но с другой — восхищалась дерзкой прямолинейностью. У них действительно не было запретных тем, и он подходил к ним пускай и насмешливо, но со всей серьёзностью. Гвиневра: «Да! Или нет… Не знаю! Это произошло так внезапно, я не успела даже собраться! Я в тот момент ни о чём думать не могла, всё вылетело из головы!» Ланселот: «Ещё бы вы думали, леди Гвиневра». Гвиневра: «Прекрати! Я с тобой о сокровенном, а ты смеёшься! Можно подумать, у тебя не было первого поцелуя!» Ланселот: «А может и не было? Не для того мои уста цвели, чтобы их лобзали первые попавшиеся на любовном пути волшебницы». Гвиневра: «Не верю!» Ланселот: «И правильно делаешь! Целуюсь я так же ловко, как и вру. И поверь, первое тебе пришлось бы по вкусу не меньше второго». Гвиневра: «Не скажу, что ты так уж ловок во вранье». Гермиона самодовольно улыбается, но всё же чувствует, как горят щёки — ещё сильнее, ещё аллее. На щеках бы её греть ледяные ладони. Ланселот: «Не веришь, значит? Тогда мне не остаётся иного пути, как найти тебя в твоём времени и как настоящему рыцарю доказать свои слова». Гермиона по-привычному закатывает глаза, улыбается широко и заползает на постель, устраиваясь на животе и пристраивая перед собой тетрадь. Гвиневра: «Ты слишком самонадеянный. Кто сказал, что я позволю себя поцеловать?» Ланселот: «С любыми психологическими барьерами отлично справляется заклятие Империус». Гвиневра: «Ланселот!» Ланселот: «Тогда не говори мне «нет». Выбор есть всегда». Гвиневра: «То есть так ты видишь свободу выбора: да или Империо?» Ланслеот: «Пятьдесят очков Гриффиндору!» Забавно, а ведь она, как было раньше, больше не злится при упоминании непростительных. Ещё полгода назад она бы возмутилась, вспыхнула, попросила не шутить подобным образом, но сейчас перо пишет совсем другие строки. Гвиневра: «Не завидую твоей будущей супруге». Ланселот: «Возможно, ты сейчас сочувствуешь сама себе». Гвиневра: «Тебе не стыдно смеяться над младшекурсницей?» Ланселот: «Нет, это забавно». Меж временами — между двумя неизвестными друг другу годами — воцаряется тишина. Гермиона обводит взглядом комнату: аккуратно собранные постели однокурсниц, сложенные пижамные вещи на стульях, плакаты звёзд из мира магического и волшебного на стенах. Живоглот запрыгивает на кровать, садится рядом с тетрадью, принюхиваясь, и поднимает взгляд на хозяйку, как бы вопрошая: «Мне кажется, или оно пахнет человечиной?» Гермиона чешет за ухом рыжее пушистое урчащее чудо, требующее ласки и внимания. Гвиневра: «Как ты ответил так быстро?» Ланселот: «Я давно наколдовал на тетради оповещающие чары». А что, так можно было? Гвиневра: «Научишь, как это сделать?» Ланселот: «А тебе не хватает со мной общения в десять вечера? А как же Виктор? Время не резиновое, леди Гвиневра. Успеете вставить в свой плотный график спонтанные поцелуи и задушевные беседы с Вашим грустным рыцарем?» Он же не обиделся, что она целовалась… Да нет, это нелогично, глупо и безумно. Гермиона фыркает, кладёт голову на согнутую руку, ведёт щекой по мягкой шерсти рядом лежащего кота и, немного помедлив, пишет. Гвиневра: «Мне жаль, что это был не ты». Гвиневра: «Я представляла тебя». Ей становится стыдно за то, что она написала. Она утыкается головой в одеяло, совсем как Живоглот, когда прорицает холодную погоду. Такой холод разыгравшейся метелью поднимается от пяток до макушки, заставляя Гермиону приподнять голову. Ланселот: «Гвиневра». Гвиневра: «Да?» Ланселот: «А ведь ты не права». Гвиневра: «?» Ланселот: «Свой первый поцелуй ты подарила мне». Ланселот: «В день нашего знакомства». Ланселот: «Он попал в губы». Вытягиваясь по-грациозному, по их, по-кошачьему, Живоглот кладёт голову на тетрадь и пытается цапнуть зубами перо. Но Гермиона одёргивает руку и нечаянно ведёт линию вдоль страницы.

***

Гермиона не считает, что нарушает правила. По крайней мере, не себе в убыток. Заранее она ознакомилась с материалом будущих лекций, а потому совесть не грызёт её, когда гриффиндорка переписывается с Ланселотом на занятиях. Да, прямо на занятиях. Перед профессорским взором. И не придерёшься — перо быстро порхает над тетрадью, изредка опускается в чернильницу и продолжает слагать слова в предложения. Вот только не те, которые диктует профессор Снейп устрашающим глубоким голосом, а те, что идут из её сердца, ума и, пожалуй, немного того места, которое требует приключений. Всему виной нехватка адреналина, а где его выработать, как не на уроках зельеварения. Гермиона слишком расслабилась, уверенная, что снующий между рядами, вечно смурной и зловещий Северус Снейп не заподозрит неладное, как не заподозрили Бинс или Флитвик. И даже Макгонагалл. Как не подозревали Гарри и Рон, сидя по бокам от Гермионы, что можно заглянуть в тетрадь и найти то, чего явно не ожидаешь от своей вечно заумной-правильной-идеальной подруги. Ланселот: «Какой у тебя сейчас предмет?» Гвиневра: «Зельеварение. А у тебя?» Ланселот: «Прорицание». Ланселот: «Более скучного предмета не найти. Не понимаю, как можно верить, что судьба человека стоит на столпах чаинок?» Гвиневра: «Согласна! Пустая трата времени. Я бросила прорицание ещё на третьем курсе и тебе советую». Ланселот: «Не могу, мне пришлось выбирать из двух зол: прорицание или магловедение». Гвиневра: «На твоём месте я бы выбрала магловедение». Ланселот: «Упаси Мерлин забивать голову этой чушью!» — Мисс Грейнджер, повторите, сколько мерных ложек толчённого скарабея необходимо смешать с пятьюдесятью граммами желчи броненосца? Легонько дрогнув, Гермиона поднимает взгляд на остановившегося подле их стола профессора Снейпа. Скрестив руки, мужчина смотрит пристально, ожидая просьбы повторить вопрос, но Гермиона отвечает уверенно, не колеблясь: — Три ложки, профессор. — Верно, — подтверждает Снейп, совершенно неудовлетворённый правильным ответом, и продолжает не только лекцию, но и движение вдоль парт. Это сбивает её с толку, и она не концентрируется на последнем, успевшем исчезнуть сообщении. Гвиневра: «В любом случае, я считаю, что судьбы не существует, человек сам строит своё будущее!» Ланселот: «Если судьбы не существует, как тогда, по-твоему, тетради попали в наши руки?» Гвиневра: «Я не хотела поднимать эту тему, но раз ты сам её затронул… Я изучила всю имеющуюся информацию о тетради. Уверена, ты и сам знаешь, что это — тетрадь Арбакейна. Легенда гласит, что она является тем, кто испытывает сильную боль, тоску и утрату». Ланселот: «А ты испытывала боль, тоску и утрату, когда нашла тетрадь?» Гвиневра: «В том-то и дело, что нет». И неуверенно приписывает. Гвиневра: «А ты?» Ланселот: «Боль я сейчас испытываю, слушая от преподавателя «пророчество», что меня ожидают крах и разочарование, если я не сосредоточусь на важном». Ланселот: «А сосредоточиться на важном мне мешает как раз преподавательский голос». Гвиневра: «Так примени заглушающие чары. Я всегда использую их, когда выполняю домашку». Ланселот: «Заглушающие чары? Как на двери комнаты?» Гвиневра: «Да, но только в виде затычек для ушей». Некоторое время в тетради не появляется новых строчек. Ланселот: «Ты оказалась права. Они как нельзя лучше помогают сосредоточиться на важном. Гениальная задумка!» Мимо снова проплывает будто чёрный туман профессор Снейп. Несмотря на совет, который она дала Ланселоту, Гермиона внимательно вслушивается в профессорский голос, успевая подобно магловскому римскому императору выполнять сразу три дела: слушать, думать и писать. Гвиневра: «Ланселот. Я давно думала. А что, если мы опишем внешность друг друга?» Ланселот: «Чтобы ты могла с лёгкостью представлять меня, когда целуешься с другими парнями?» Гвинера: «Не представляю, каким образом эта глупая мысль могла прийти в твой светлый ум!» Ланселот: «Приятно знать, что ты считаешь мой ум светлым. И жаль, что у тебя такая короткая память». Гвиневра: «Во время переписки так будет удобнее представлять друг друга. Какие у тебя глаза, волосы?» Ланселот: «У меня острые длинные гоблинские уши. Ноги как копыта у минотавра, а кожа зелёная как у тролля». Одновременно и смех, и возмущение распирают Гермиону, она едва успевает прикрыть рот ладошкой, чтобы не загоготать. Гвиневра: «Я же серьёзно!» Ланселот: «И я серьёзно. Ты что-то имеешь против гоблинских ушей? Значит, ты из тех девушек, для которых важна холёная внешность?» На этот раз Гермиона не выдерживает: хихикает. Очень тихо, но достаточно слышимо для того, чтобы тетрадь Арбакейна выдрали из-под её пера. Внутри всё холодеет. Иголки-мурашки вспарывают кожу. Гермиона застывает: не может заставить себя пошевелиться, только смотрит оторопело на стол, где вот совсем ещё недавно лежала тетрадь, а теперь нет. Её нет. Нет-нет-нет! ТОЛЬКО НЕ... — Что же вас так развеселило в моей лекции, мисс Грейнджер? — Громом звучит голос Снейпа над её головой. Право, если бы аудитория была заколдована, сейчас над её головой разразилась бы настоящая буря, гроза, метель! Медленно, почти осторожно гриффиндорка поднимает затравленный взгляд на профессора — нет, только не это, только не это, не читай! — и расширенными от ужаса глазами смотрит, как Северус бежит взглядом по строчкам, которые с каждым днём исчезают всё медленнее. И вот она реакция — непривычная, пугающая. Бровь его ползёт вверх, глаза расширяются, ноздри горбатого носа раздуваются, а губы подрагивают в подобии улыбки. Нездоровой, неправильной, как у человека, который не умеет улыбаться. Это не улыбка. Это нервы. Профессор ничего не говорит, захлопывает тетрадь, долго смотрит на обложку, усмехается как-то неестественно — она никогда не видела улыбки на его суровом лице, — и не комментируя, уносится к своему столу, куда швыряет тетрадь с остервенением. — Останетесь после лекции, мисс Грейнджер. Дожилась. Впервые её оставляют после занятий не для того, чтобы похвалить или задать углублённое эссе. Нет, чтобы отчитать! «Поздравляю, Гермиона, каждый раз, когда ты думаешь, что падать ниже некуда, ты умудряешься находить новые проблемы», — ругает себя гриффиндорка, судорожно зачёсывая распушенные волосы назад. Одно радует: Снейп сдержал едкий комментарий по поводу её внезапно проснувшегося среди лекции по зельеварению пубертата. Позади кто-то хихикает, наверняка слизеринцы, и Гермиона чувствует неожиданный укол в шею. Шипит, оборачиваясь, — на плече лежит врезавшийся ей в затылок заколдованный бумажный самолётик, вероятно, запущенный Драко Малфоем, который не удерживается от комментария: — В чём дело, Грейнджер, делаешь домашку по трансфигурации? Меньше нужно наматывать круги с Крамом у озера! А ведь Драко, сам того не ведая, дал ей подсказку, которая и стала официальной версией для не менее удивлённых Рона и Гарри. Да-да, умница-красавица Грейнджер не успела составить несколько таблиц по травологии. Она, в конце концов, тоже смертная и может не успеть что-то сделать. Оставшиеся полчаса проходят в напряжении, во время переписки с Ланселотом ей и то лучше удавалось сосредоточиться на лекции, чем сейчас. То и дело Гермиона поглядывает на преподавательский стол, угрюмо так, исподлобья, просчитывая несколько вариантов наказаний: снятие очков, уборка туалетов, очередное отстранение от занятий. Нет, что-то здесь не так. Будь это банальное снятие очков, Снейп озвучил бы его сразу, прилюдно, но он предпочёл разговор тет-а-тет, и мысль об этом заставляла нетерпеливо постукивать ногой. Вот и всё. Конец. Ребята расходятся. Рон и Гарри ждут в дверях, но Гермиона просит, чтобы они шли без неё. Ничего страшного не случится — не съест же её Снейп. Сам же и подавится. Максимум доведёт до психологической травмы, но это меньшее из зол. — Профессор Снейп, — начинает Гермиона отчаянно сожалеющим тоном, подходя к его столу, когда аудитория опасно пустеет. — Позвольте объяснить: это не то, что вы подумали… Но Северус вскидывает рукой, призывая к молчанию. Останавливается у стола, беря в руки красную, будто вывернутая наизнанку человеческая кожа, тетрадь и качает ею в воздухе. — Я ожидал бы подобного от Уизли, — начинает свою сентенцию профессор, — Поттера, — выделяет особенно презрительно, скривив губы, — но не от вас, мисс Грейнджер. Мисс Грейнджер — знак особого почёта и уважения, быть «мисс» в устах Снейпа нужно ещё постараться. Гермиона сглатывает и заламывает пальцы. — С кем же вы переписываетесь — с прошлым или будущим? Гермиона поднимает удивлённый взгляд, внимательно смотрит в пепельно-бледное лицо профессора, пытаясь понять не ослышалась ли она. А он буквально выплёвывает, точно змей — яд: — Можете не тратить время на отговорки и глупую ложь. Я знаю, что это — тетрадь Арбакейна. — С прошлым, — нервно облизнув пересохшие губы, отвечает Гермиона и поджимает пальцы. — Надеюсь, вам хватило чувства такта не раскрывать подробностей о будущем? — Он наверняка хотел сказать «ума», но сдержался. — Нет, конечно нет, профессор Снейп, — понуро отвечает Гермиона, понимая, что лукавит, и всё-таки сдаётся: — Мы совсем немного обмениваемся знаниями, но это… — И этот обмен знаниями привёл вас к Крепос Делюмосу? — Снейп мерзко усмехается. Гермиона, бледнея, стыдливо опускает взгляд. Такой проницательности она не ожидала. — Забавно. Кто бы мог подумать. — Он выдерживает паузу, Гермиона слышит шлепок тетради о стол. — Вы утверждаете, что это просто обмен информацией, но сохранённые строки говорят об обратном. Гермиона непонимающе хмурится и поднимает взгляд. — Шутки со временем плохи, мисс Грейнджер. Не все готовы вынести последствия сладкой иллюзии. Нельзя жить одновременно в прошлом, настоящем и будущем. Природа, — будь то маглов или магов, — заключается в бытие здесь и сейчас. Он мстительно скручивает тетрадь, и у Гермионы в глазах темнеет от подобного варварского отношения, точно тетрадь по-настоящему жива и может чувствовать боль. — Знаете ли вы историю создания этой проклятой тетради? — Да. Гридо Арбакейн создал её, чтобы вести переписку с умершей женой… — Но вам наверняка неизвестно, чем на самом деле закончился его эксперимент. — Высокомерный, интригующий тембр призвал Гермиону обратиться вслух. — Да, он создал тетрадь и вручил её своей больной жене, пока искал способ снять проклятие. Но это не конец. Когда она умерла, Арбакейн оставил строчку в тетради, и его жена из прошлого ответила ему. Вместо того, чтобы провести последние дни с реальной женой, он носился по свету, а остальные отведённые ему жизнью годы занимался самообманом, переписываясь с женой из прошлого, пока она не умерла вновь, а Арбакейн не спятил и не сбросился с утёса. — Но я же не веду переписку с человеком, которого потеряла! Это просто интересно, любознательно, мы помогаем друг другу знаниями… — Гермиона запнулась, не уверенная, что это лучшее оправдание в глазах Снейпа. — Поверьте, я достаточно насмотрелся, как эта треклятая тетрадь соблазняла самых лучших и самых стойких. В её гнусные, отвратительные сети попадались такие же, как вы, — самоуверенные, напыщенные наглецы, ищущие выгоды, но нашедшие лишь разочарование, обиду и страдание, — чеканит каждое слово Снейп, а Гермиона опирается рукой о студенческий стол, чувствуя, как подкашиваются коленки. — Один даже умудрился выкрасть тетрадь домой, чтобы найти свою собеседницу, и поплатился за это. И вы поплатитесь. Я снимаю сто очков с Гриффиндора. — Что?! Нет, подождите, но остальные ведь ни при чём! Переписку вела только я одна! — Все в Хогвартсе несут коллективную ответственность. Вы прекрасно знали это. Оплошность одного — оплошность всего факультета, — цедит Северус, нависая над Грейнджер. Гермиона прикусывает губу. Снова факультет страдает только по её вине, хотя обычно в приключения вляпывалась вся троица. — Забудьте о тетради. Она — символ самообмана и иллюзии, утраты и боли. Нельзя жить прошлым или будущим. Как и нельзя спрятаться в них от настоящего. Время линейно, не пытайтесь выгнуть его в замкнувшийся круг, иначе этот круг сомкнётся на вашей же шее. Я передам тетрадь профессору Дамблдору для её скорейшего уничтожения, а вам советую вынырнуть из реки времени и вернуться на берег настоящего. Как у кошки, в горле у Гермионы стоит комок — из не сорвавшихся противящихся слов. Ей отчаянно хочется возразить, вырвать тетрадь из его рук и сбежать. Но профессор Снейп отступает, он пятится к столу, кивком головы показывая, чтобы она убиралась с глаз долой. И Гермиона идёт к двери, шмыгая носом, пытаясь сдержаться, только бы не разреветься на его глазах. Но внезапно останавливается и идёт обратно, заставляя Снейпа удивлённо выгнуть бровь. — Могу я хотя бы попрощаться со своим собеседником? Это ведь некрасиво с моей стороны — вот так исчезнуть, ничего не объяснив. Снейп только выгибает бровь сильнее, всем видом демонстрируя, что ему всё равно: и на её чувства, и на чувства её собеседника. Будь в нём хоть какие-то зачатки «человечности», Гермиона бы попросила его написать в тетрадь хотя бы за неё, что это конец. Но понимает: Снейп скорее нашлёт на неё проклятие, чем окажет услугу. И она уходит. Тихонечко прикрывает дверь, в щели которой исчезает тетрадь. Вместе с её Ланселотом.