The River of Time

Растаявший снег собирается в грязные лужи под ногами волшебников. Гермиона, Гарри и Рон осторожно обходят их, пробираясь по старой заброшенной улочке на окраине Хогсмида, где укрывается Бродяга — Сириус Блэк. Он встречает их в образе уставшего пса у разбитой дороги и ведёт за собой, перебирая лапами по холодным лужам, рядом с Гарри. Рон и Гермиона несут припрятанную в сумках еду и стараются болтать об абстрактном, не привлекая внимания — хотя по близости, кажется, ни души. Когда они добираются до неприметной пещеры, на которую на всякий случай наброшены скрывающие чары, Бродяга принимает истинное обличие, и Сириус Блэк с аппетитом принимается за еду, с набитым ртом расспрашивая Гарри о последних событиях турнира и разболевшемся шраме. Гермиона стоит у входа, поглядывая по сторонам, и растирает озябшие руки. Март и не думает согревать тёплыми ветрами, и Рон передаёт ей кружку горячего чая, налитого из волшебного термоса. Неожиданно разговор по делу приобретает ностальгические нотки, и Гермиона краем уха улавливает рассказ Сириуса: — Помню, как с твоим отцом бегали вон в тот паб. — Растягивая гласные, Сириус указывает на одно из заброшенных зданий. — У них была особая комната, где можно было раскурить дурманящую травку, которую ввозили в магическую Британию контрабандой из самой Индии. Ох, и творили же мы всякое, стыдно вспоминать. — Вы о «Красной Сороке»? — неожиданно спрашивает Гермиона. — Верно, — удивляется Сириус, прихлёбывая чаю. — А вам откуда известно об этом месте, мисс Грейнджер? Гермиона сильнее сжимает металлическую кружку, блуждая взглядом по заросшим окрестностям. — Я читала о нём в библиотеке. — Читала? В библиотеке?! — не веря переспрашивает Рон, сидя на валуне. — С каких это пор в библиотеке хранят справочники о злачных местах? — Не в учебной литературе, — огрызается Гермиона, не зная, на чём остановить взгляд, и быстро соскакивает с вопроса на вопрос. — А давно оно закрылось? — Сложно сказать, — пожимает плечами Сириус, выплёскивая чаинки на землю. — Когда я ещё был на свободе, когда шла Первая Магическая Война на этом месте происходило много стычек мракоборцев с Пожирателями Смерти. Кажется, здесь были их первые подпольные «собрания». Вероятно, тогда все лавочки и прикрыли. — А открылось? — А разве не ты о нём читала? — снова подлавливает Рон, странно усмехаясь. — Неважно, — раздражённо отвечает Гермиона, пристальнее вглядываясь в ветхое заброшенное здание с заколоченными досками окнами. В воображении невольно складываются образы не до конца ведомого ей прошлого. Как четыре фигуры в слизеринских мантиях, далеко в нетрезвом виде, выходят из паба и пинаются локтями, смеясь так громко, что дрожит сама природа. Об этом месте она узнала из недавней переписки, когда в условленное время открыла тетрадь и обнаружила нечто странное: расползшееся по сморщенной бумаге пятно. Гермиона тогда осторожно принюхалась, уловив запах крепкого алкоголя, очень похожего на магловский ви́ски. На странице была лишь одна надпись. Ланселот: «Гвиневра, ты здесь?» Когда бумага высохла, Гермиона ответила. Гвиневра: «Что происходит?» Но вместо ответа на неё посыпался ряд вопросов, утверждений и восклицаний, написанных разными почерками: от больших неуклюжих букв до мелких закорючек. «Зачем ты общаешься с этим придурком?» «И бабником». «Девчонки за ним штабелями носятся, теперь ещё и тетради подключились». Лист пересекла большая полоса, затем последовали кляксы — точно капли дождя. «Это всё из-за его шевелюры, ведьмы на неё клюют как вороны на птенцов». «Раздражает». «Нужно побрить его ночью налысо». «У него в роду точно были вейлы». «Общайся лучше со мной». «Или со мной». Гермионе оставалось только держаться за виски́, ожидая, когда прервётся нескончаемый поток слов. Гвиневра: «Эм, простите, но сколько вас там?» «Четверо». «Точнее уже трое. Одного потеряли». Гвиневра: «Вы можете передать тетрадь Ланселоту?» «Ого, она по нему скучает». «Наверное, это приворотные чары». Снова последовала короткая пауза, которую сопровождало большое чернильное пятно. Гермиона во всех красках представляла, как Ланселот борется за тетрадь, как та кочует из рук в руки, рискуя порваться. «А это правда, что вы целовались?» «Никогда не видел целующуюся тетрадь». «Можешь показать как это работает?» Гвиневра: «НЕТ!» «А какого размера у тебя грудь?» Фразу тут же зачеркнули, с такой силой и скоростью, что скоро вместо неё осталось одно большое чёрное пятно. А Гермиона про себя отметила, что не прочь продемонстрировать, как тетрадь переносит проклятие гнойных прыщей. Наконец-то на странице появился родной каллиграфический почерк, пускай и немного кривой. Ланселот: «Прощу прощения за это неслыханное безобразие. У друга сегодня день рождения, и мы застряли в «Красной Сороке», обсуждая план по захвату мира». Гвиневра: «Вместе с тетрадью?» Ланселот: «Всё самое ценное ношу у самого сердца». Ланселот: «Как тебе идея с законом, разрешающим трансфигурировать глупых друзей в статуи для сада? Они бы неплохо смотрелись с домашними павлинами». Гвиневра: «Скажу, что это плохая идея, как и приносить с собой тетрадь в злачное общественное место!» Ланселот: «Разве мог я упустить возможность познакомить друзей с такой интересной собеседницей?» Гвиневра: «По-моему, ты не упустил возможность похвастаться редким артефактом». Ланселот: «Уста леди предназначены не только для поцелуев, но и правды?» Гвиневра: «Вы что же, напились? Ещё и в будний день? А как же учёба?» Ланселот: «Нет-нет. Мы выкурили немного дурманящей травы. И кажется, у моего друга голова превратилась в тыкву без заклятия Мелофорса». Гвиневра: «То есть, ещё и запрещённые травы приняли?» Ланселот: «Исключительно в лечебных целях от тяжелейшей стадии праздной скуки. Утром примем отрезвляющее зелье и будем как новенькие». Гвиневра: «Вот завтра утром и поговорим!» Гвиневра: «Не потеряй, пожалуйста, тетрадь, как потерял голову!» Ланселот: «Боишься меня потерять?» Гвиневра: «Не в таком состоянии!» Ланселот: «Кстати, Гвиневра, мне всё равно, какого размера у тебя грудь». Ланселот: «Для девушки главное…». Тетрадь определённо вырвали у него из рук — конец предложения снова был закончен размашистым почерком: «…умение пользоваться волшебной па-а-алочкой». Гвиневра: «Спокойной ночи! Желаю скорейшего протрезвления!» Ох, и злилась же она тогда, ещё целую неделю припоминая волшебную па-а-алочку. После похода к Сириусу, Гермиона ссылается на личные дела и просит Гарри и Рона вернуться без неё. Мальчишки только заговорщически переглядываются и отпускают подругу, подозрительно не расспрашивая о «личных делах». А Гермиона быстро семенит в «Три метлы», где они с Виктором условились о встрече. Оба, немного смущённые, присаживаются за щербатый столик и пытаются завязать непринуждённую беседу, но Гермиона всё равно чувствует напряжение из-за того, что впервые после Святочного бала они выходят вместе в публичное место. И сейчас её нервы накаляются втрое, ведь находятся они не в защищённых стенах волшебной школы, а в трактирном заведении, полным знакомых и незнакомых лиц, многие из которых волей-неволей обращают на них внимание. К их столику подходит дородная официантка, чей одновременно добродушный и строгий взгляд даёт понять, что она готова принять заказ здесь и сейчас. Виктор больше любит слушать, чем говорить. Гермиона подозревает, что всему виной недостаточные познания в английском языке: он говорит с сильным акцентом, до сих пор не может правильно произнести её имя, но она больше не пытается его поправить, замечая виноватый взгляд при каждом «Эрмиона», а порой ему необходимо делать паузы между предложениями, чтобы вспомнить нужное слово. Гермиона не торопит и старается почаще брать на себя роль рассказчицы, — тем более, историй накопилось немало, как о Хогвартсе, так и о мире маглов. Последние Виктор слушает особенно внимательно, частенько удивлённо уточняя, что же такое телефон или бормашина, чем повергает Гермиону в некоторый ступор — ей легче процитировать поэтапный рецепт оборотного зелья, нежели объяснить такие очевидные только для неё вещи. За разговором Гермиона успевает выпить уже две кружки сливочного пива, изредка закусывая, и так расслабляется, что не сразу замечает, как противно скрипят по полу ножки соседнего стула. Гриффиндорка сильнее сжимает ручку кружки, когда видит вклинившуюся за их столик Риту Скиттер. Одиозная журналистка улыбается жемчужными зубами, переводит взгляд с Гермионы на Виктора — и обратно. Томно вздыхает, как купидон, довольный плодами своей работы. — Подумать только, какая прекрасная пара. Известный болгарский ловец Виктор Крам и симпатичненькая маглорождённая ведьма, — резюмирует Скиттер, скрестив пальцы точно в молитве. Её кислотно-зелёные длинные ногти, больше похожие на когти, выкрашенные под цвет мантии, указывают на опешивших волшебников. — Должна признаться, весьма символично со стороны жюри было использовать мисс Грейнджер во втором испытании в качестве дорогого сердцу Виктора предмета. Это так романтично, — елейно продолжает Скиттер, растягивая слова, и мелкие морщины собираются вокруг её пронырливых глазёнок от очередной плутовской улыбки. — Скажите, Виктор, что вы почувствовали, когда увидели Гермиону на дне озера? Волшебное самоцитирующее перо вовсю скрипит по пергаменту прямиком за левым плечом молчащего Виктора. Он будто каменеет и смотрит на Скиттер таким взглядом, точно подыскивает либо нецензурные слова на английском, либо быстро действующее проклятие. — Если вы не заметили, у нас здесь проходит частная встреча, — цедит выразительно Гермиона, чем привлекает внимание не только Скиттер, но и её пера, перепорхнувшего к девчачьему плечу. — «Три метлы» — публичное заведение, дорогуша, — довольно замечает Скиттер, поправляя очки. — Так что же, наши голубки наконец покинули тень и готовы сообщить о своих отношениях нашим читателям? Мисс Грейнджер, неужели вам совсем не жалко чувств мистера Поттера? — Я готова подать на вас жалобу за нарушение личного пространства! — О каком нарушении идёт речь? Мы все оказались здесь случайно, включая вашего молодого человека, кажется, только что уличившего вас в измене! — Чего? — возмущённо вспыхивает Гермиона, едва не опрокидывая кружку. А Скиттер, опустив очки на курносый кончик носа, бросает многозначительный взгляд ей за спину. Гермиона оборачивается, и глаза её не только округляются, но и вспыхивают одновременно и шоком, и гневом. В конце зала, в самом углу, где они, вероятно, надеялись остаться незамеченными, сидят Гарри и Рон, прячась за пузатыми кружками. Гермиона тяжело дышит, делает несколько интенсивных вдохов-выдохов и разворачивается обратно, держа себя в руках, чтобы не вылить остатки пива на сочувственно качающую головой журналистку, чей взгляд обращён к Гарри. — Бедный, бедный мальчик, — звонко щёлкает языком Скиттер. — Сначала пережил потерю родителей, а теперь и девушки. Непросто ему. Гермиона залпом допивает пиво и громко опускает кружку. Виктор тоже молчит, внимательно, даже бдительно следит за их навязчивой соседкой, вслушиваясь в каждое слово. — Удивительно, — прочистив горло, начинает Гермиона, — неужели во всей магической Британии не происходит ничего стоящего, если единственное на что способна ваша жалкая колонка, это ложь и профанация? Скиттер открывает лаковую сумочку, перо и свернувшийся в трубочку пергамент залетают на её дно. — Что бы вы ни собирались опубликовать, предупреждаю, за следующую ложь я подам на вас официальную жалобу в Министерство Магии! Оставьте уже наконец в покое меня и моих друзей! — чеканит каждое слово Гермиона, поднимаясь следом за журналисткой, пристраивающей на левое плечо маленькую сумочку. — Жалобу? — хмыкает женщина. — Мисс Грейнджер, не смешите меня. На что вы хотите пожаловаться, на правду? — В вашей так называемой правде нет ни грамма истины! Скиттер мерзко хихикает, точно мышь пищит. — Дорогая моя, чей голос звучит громче, ярче и убедительнее, за тем и правда. А правда в её сыром виде никому не интересна. Задача журналистики придать ей пикантный вкус специями и обставить красочными декорациями, чтобы читатели пожелали её заметить! — Вы склочная, лживая женщина, а не журналистка! Не выдержав, Скиттер багровеет от злости и предупреждающе вытягивает острый зелёный коготок. — Знай своё место, — и явно не решаясь при свидетелях закончить то, что вертелось на её языке, презрительно цедит: — девчонка. А затем поправляет застёжку мантии и, самодовольно хмыкнув, уходит к барной стойке. Гермиона падает на стул, к ним подходит официантка и сочувственным тоном спрашивает не повторить ли пива, гриффиндорка только устало кивает. Виктор, в отличие от неё, почти не притронулся к последней кружке. Выглядит он напряжённее обычного, ничто не выдаёт в нём однозначных эмоций кроме нервно постукивающих по столу пальцев. Но ситуация, видимо, не собирается сбавлять оборотов, напротив, заряжаясь новыми кульбитами: к их столу подходят, плечом к плечу, Гарри и Рон. Оба, не совсем понимая что делают, топчутся на месте и, кажется, вот-вот вцепятся друг в друга от неловкости. Первым подаёт голос Гарри, бросив дружелюбное «Привет». Гермиона молчит, видя, как хмурится Виктор, нехотя отвечая на приветствие за них обоих. Рон уже в прямом смысле держится за рукав мантии друга и выдавливает из себя неожиданное «Здравствуйте», учтиво кивая головой, и друг, кажется, вот-вот раскланяется перед их столом. В этот момент он как никогда напоминает старшего брата — подобострастного Перси. Гермиона закрывает лицо руками, замечая, какая тишина воцаряется в трактире. Все следят за ними, и она не в силах это выдержать. Виктор снова отвечает тем же ровным официальным тоном. — Ну, мы, наверное, пойдём, — снова заговаривает Гарри. — Увидимся в школе, Гермиона. У тебя же всё в порядке? — Да, увидимся в школе, — заставляет себя ответить Гермиона, понимая, в каком восторге Скиттер, наблюдающая за этой сценой, пока её перо строчит интерпретацию их беседы. Она медленно сцепляет ладони в замок, дверь за спинами друзей закрывается. Виктор смотрит в потолок, скрестив руки, — выглядит он так, точно из последних сил сдерживает себя. — Я бы сейчас не отказалась от плаща-невидимки, — в шутку шепчет Гермиона. — Если хочешь, можем уйти. — Да, так будет лучше, иначе я точно провалюсь сквозь землю! Они выходят на главную улицу, свободную от растаявшего снега. Местами гнездятся лужи, которые они с лёгкостью перепрыгивают, держась под руки. — Так что у вас с Гарри? — неожиданно спрашивает Виктор. Голос у него совсем расстроенный. — В каком смысле? — Вы всё ещё встречаетесь? Гермиона удивлённо смотрит на Виктора, не желая принимать факт того, что он поверил словам этой склочной женщины. Кажется, пока она мечтала выцарапать Скиттер глаза, кулаки Виктора чесались совсем из-за другой личности. Ох, чёрт… — Нет, конечно нет! Эти статейки! Я не видела ещё ни одной статьи, в которой Скиттер писала бы правду! Мы с Гарри и Роном дружим с первого курса. Они мне как братья. И просто переживают за меня, ведь я никогда ни с кем не встречалась до этого. Вот они и ведут себя немного странно. Виктор, довольный её ответом, заметно просветлел. Хмурая складка на его лбу разглаживается, и он крепче берёт Гермиону за руку, скрещивая их пальцы. Гермиона запоздало осознаёт, что только что официально подтвердила их отношения и чувствует, как горят её щеки.

***

Когда подрастающие волшебники завтракают в Большом Зале, под купол голубого ясного неба влетают совы, принёсшие почту, начиная тем самым настоящий переполох над столами. Больше всего радуются младшекурсники различным гостинцами из дома, хвастаясь или делясь друг с другом. Старшекурсники же давно не видят никаких чудес в приземляющихся на их плечи совах, к лапам которых привязаны либо письма, либо посылки. Гермиона прикрывает тарелку с хлопьями, что дрейфуют кукурузными корабликами в тёплом молоке, когда над их столом снуют крылатые почтальоны. Букля приземляется на плечо Гарри и клюёт его приветственно в ухо. Но, к удивлению друзей, одна из школьных сов выпускает из своих цепких когтей увесистую посылку, которую Гермиона проворно ловит, спокойно кладёт на колени и как ни в чём не бывало продолжает завтракать. — Даже не откроешь? — удивляется Гарри, расправляя пергамент письма, вероятно, написанный его крёстным. — Потом, — спокойно отнекивается Гермиона и сильнее сжимает коленки. — От Крама, что ли, подарок? — жуя тост, прыскает Рон. — Да открывай, все свои же. Гермиона вспыхивает, но не реагирует, продолжая разбираться с хлопьями. С недавних пор она оформила подписку на любовные романы известной магической писательницы: на вкус Гермионы — автора тривиальной бульварщины, не несущей за собой ни интеллектуальной, ни исторический ценности. Сентиментальной прозой она вооружается исключительно в учебно-познавательных целях, признавая свою неопытность в пикантных вопросах. Каждую страницу она комментирует словами «Какая чушь!» или многозначительно закатывает глаза, когда героиня в очередной раз томно вздыхает по объекту своих притянутых за уши страданий. Вот только Гермиона читает от корки до корки, на некоторых моментах и вовсе выпадая из реальности настолько, что как-то раз даже испуганно вскрикивает, когда Джинни дотрагивается до её плеча, присаживаясь рядом на диванчике в гостиной. Гермиона тогда, покраснев до кончиков ушей, растерянно показала обложку учебника по травологии, за которой прятала свои постыдные тайны. Но по взгляду Джинни было видно, что её конспирацию рассекретили. А слова: «А дашь потом и мне травологию почитать?» — и вовсе заставили сначала нервно улыбнуться, а затем захохотать, пообещав поделиться «травологией». — Что у тебя, кстати, с волосами? — с недоумением спрашивает Рон, огладывая подругу таким взглядом, точно подозревал кого-то в применении оборотного зелья. — А что у меня с волосами? — удивляется Гермиона, важно намазывая клубничный джем на тост. — Почему они лоснятся, как у папаши Малфоя? — ещё сильнее выпучив глаза, спрашивает Рон. Уронив руки на стол, Гермиона расслабляет пальцы, и на тарелку съезжает горячий тост. Густо краснея, гриффиндорка смотрит на Рона со смесью обиды и удивления, у неё даже губы подрагивают. Совсем чуть-чуть. — Это просто бальзам для волос, — слегка дрожащим голосом отвечает она. — Чтобы не пушились. — А мне они нравились пушистыми, — грустно замечает Уизли, тем же обречённо-оценивающим взглядом скользя по гладким, аккуратно уложенным волосам. — Мало ли что тебе нравилось, Рональд, — с нотками истерики визжит Гермиона, и от удара её руки по столу дребезжит посуда. — Теперь они будут такими! Ясно?! — Я-ясно, — заикаясь, отвечает Рон, не зная, куда деть свой всё ещё любопытный взгляд. Гарри явно предпочитает оставить комментарии об изменениях облика подруги при себе, даже если они смущают его не меньше Рона. Он только задумчиво жуёт хлопья и старается незаметно поглядывать на причину спора. — Эй, Уизли, — заговорщицким тоном окрикивает проходящий мимо Малфой. Драко останавливается прямо за их спинами, в руках у него свёрнутая в трубочку газета, в которой, когда слизеринец её расправляет, ребята узнают свежий номер «Ежедневного пророка». Малфой разворачивает её передовицей к гриффиндорцам и расплывается в уличительной улыбке. При виде заголовка Гермиона холодеет и резко отворачивается к столу. — На твоём месте я бы остерегался Грейнджер, — ухмыляясь, довольным тоном провозглашает он. — Ты можешь оказаться следующим в списке её жертв. А хотя, — многозначительно тянет Малфой и задумчиво сжимает губы, — знаешь, нет, ты пролетаешь. Твою непотребную подружку интересуют только богатые и известные. — Брови Малфоя взметаются, как нарисованные крыши домиков. — Скорее следующим она позарится на меня. — Да как ты смеешь! — рычит Рон, вскакивая с лавки. Но Малфой только заливается торжествующим хохотом и швыряет ему в лицо газету, добавляя: «Дарю нищим». Гермиона хватает друга за руку и тянет обратно на скамейку. — Успокойся, Рон, он того не стоит! — Как ты можешь так спокойно реагировать, когда он открыто оскорбляет тебя? — Веснушчатое лицо Рона покрывается алыми пятнами, со всей силой он сжимает бессильно упавшие на стол кулаки и скрежещет зубами. — Лучше чтобы он опять упал посреди зала, завопив, что мы его убили, и с Гриффиндора сняли очередные пятьдесят очков?! — выразительно шепчет Гермиона, качая головой. — Знаешь, у маглов есть хорошая фраза: «Если кое-что не трогать, то и вонять не будет». Гарри расправляет брошенную Малфоем газету, где вокруг трёх колдографий Гарри, Гермионы и Виктора, чьи отношения окрестили как «любовный треугольник», красуется очередная желтушная статейка Риты Скиттер. Брови Гарри удивлённо ползут вверх, он прочищает горло, но вслух не зачитывает. Гермиона подозревает, что там написано, и старается сконцентрировать взгляд на почти опустевшей тарелке с жареными крылышками, покрытыми хрустящей корочкой. — Но и оставлять это так нельзя! Пожалуйся уже на него Краму! Что, зря тебя все называют дорогим его сердцу предметом? — продолжает неистовствовать Рон, экспрессивно размахивая руками, из-за чего переворачивает кубок с тыквенным соком, и тёмно-оранжевый ручеёк бежит к локтю Гермионы. Бурно выругавшись и на пролитый сок, и на Малфоя со Скиттер, Гермиона пытается оттереть локоть салфеткой, едва не задыхаясь от возмущения. — Во-первых, Рон, хочу заметить, что я не предмет! Я человек! Во-вторых, я не хочу создавать Виктору проблем. Он и так один раз уже подставился из-за меня! Не хочу втягивать его в этот бессмысленный конфликт, чтобы Малфой натравил на него своего папашу! К тому же, Виктор уедет, а проблема с Малфоем останется. — Я бы с тобой поспорил, у кого ещё из них двоих статус повыше, — качает головой Гарри, продолжая бегло читать строчки. — Что там пишут? — бурчит Рон, весь скуксившись. — Да так, ничего особенного. Что Виктор пригласил Гермиону в Болгарию и это разбило мне сердце. Оказывается, я даже вынужден принимать антидепрессивное зелье. — Что?! — кричит на весь зал Рон, привлекая внимание не только студентов, но даже призраков. Сидящей напротив них Безголовый Ник, беседующий с другими учениками, подпрыгивает в воздухе, едва не потеряв голову. — Это правда?! — Конечно, ты что, не заметил, как я сегодня выпил волшебную микстуру, не забыв и тебе предложить? — пытаясь вложить в голос сарказм, шутит Гарри, складывая газету пополам. — Я не о тебе, дубина! — едва не рычит Рон и поворачивает голову к Гермионе. — А о тебе! Гермиона молчит. Сейчас она очень жалеет, что на территории Хогвартса запрещено трансгрессировать. Ей бы не помешало оказаться где-нибудь на другом конце магической Британии. Подальше от любопытных Рона, Гарри и не менее жадных до сенсаций сокурсников, которые не скрывают интереса к их горячей дискуссии, вытягивая шеи. Даже когтевранцы прислушиваются. — Да, это правда, — с гонором отвечает она, вздёрнув подбородок. — Виктор пригласил меня в Болгарию. — И ты согласилась?! — Рональд, — обращаясь к другу официальным тоном, символизирующим праведный гнев, уже второй раз, Гермиона сжимает салфетку в кулаке, — если бы ты хоть изредка пользовался головой, то вспомнил бы, что несовершеннолетних никто не отпускает в другую страну без официального разрешения родителей! Как думаешь, родители отпустят меня в чужую страну к взрослому парню? Сейчас Гермиона готова поклясться, что Рональд Уизли от своей слепой ярости точно не в состоянии пользоваться головой. Потому что он размышлял. Размышлял о риторическом вопросе! О, Мерлин! Дабы не пал уровень её IQ, ей срочно нужна профилактическая беседа с Ланселотом! — Другой, более важный вопрос, — продолжает важным тоном Гермиона, — откуда эта Скиттер вынюхала такие подробности?! Когда мы говорили с Виктором о Болгарии, на нас были наброшены скрывающие чары! Рон так побледнел от последнего открывшегося факта с чарами сокрытия, что Гермиона на всякий случай придержала его за плечо. Но друг не упал, нет, напротив, он медленно поднялся, подхватил сумку и молча побрёл на выход. — Надо же, так вы достигли того уровня отношений, когда набрасываете на себя скрывающие чары, — весёлым тоном, пытаясь разрядить обстановку, замечает Гарри, но видя разъярённый, осуждающий взгляд Гермионы, капитуляционно поднимает руки. Они приходят на урок ЗОТИ и подсаживаются к Рону, занимая места в первом ряду. Профессор Грюм начинает теоретическое объяснение очередного не самого гуманного заклятия. Устное толкование длится минут пятнадцать, когда дверь тихонечко приоткрывается и в аудиторию кто-то входит. Опоздавший студент прячет лицо под капюшоном мантии, стараясь натянуть его до самого носа. Он садится на задний ряд, надеясь остаться незамеченным, но профессор Грюм взмахивает палочкой, и стул из-под ученика выскакивает, отправляя бедолагу на пол. По аудитории бегут короткие смешки. — Посмотрим, кто посмел опоздать на моё занятие безнаказанно. Ну же, не прячьте лицо. С помощью левитационных чар подняв ученика на ноги, очередным взмахом палочки Грюм срывает капюшон с лица нарушителя. Аудитория синхронно умолкает. Все замирают. Никто не может поверить своим глазам: ни гриффиндорцы, ни слизеринцы. Одни медленно моргают, пытаясь прогнать наваждение, а другие и вовсе потирают глаза. Позади всех рядов стоит Драко Малфой. Красный до кончиков волос. Вот только цвет его лица, вызванный эмоциональным состоянием, не главная причина коллективного ступора. Всё лицо Малфоя покрывают страшные гнойные прыщи, которые он пытается скрыть в ладонях. Однако профессор не позволяет ему сделать и этого. — Но-но, Малфой, не прячь своё красивое личико. Такую красоту позволено лицезреть всем вокруг. — Интересно, кто его так? — развернувшись всем корпусом, шепчет Гарри. — Не знаю, кто, но мы обязаны ему за это представление, — воодушевлённо замечает Рон, заметно оживившись, наслаждаясь чужими страданиями. Только Гермиона не разделяет всеобщего веселья. Ей кажется странным, что Малфой, словив заклинание гнойных прыщей, пришёл на занятие вместо того, чтобы нестись в больничное крыло за противоядием. Да и выглядит он потерянным и напуганным. Точно притащили его на урок за шкирку. Специально на этот урок. Гермиона сразу заметила, что профессор Грюм не питает особой любви ко многим слизеринцам — больше всего доставалось Малфою, Крэббу, Гойлу и Нотту. Он частенько находил причину унизить их с тех пор, как в последнем семестре им поставили сдвоенные занятия. И сейчас бывший мракоборец не мог упустить лишний подарок судьбы. — Выходи, Малфой. Выходи к доске. Раз рискнул опоздать на моё занятие, рискни и ответить на мои вопросы. Странно. Так странно. Ей бы ощущать на кончике языка сладкий привкус торжества малфоевского унижения, но она сидит, почти не дышит, с нечитаемым выражением лица, пока вопросы Грюма и ответы Драко звучат иноземным языком. Она даже смотреть на него не хочет. Не из отвращения. Из болезненного сочувствия. Когда-нибудь жалость доведёт её до печального исхода. Никто не скажет ей спасибо: ни домовые эльфы, живущие в негуманных условиях; ни, тем более, эта скользкая змея, переживающая час позора — за то, что она не участвует в гриффиндорском улюлюканье. Её одноклассники впервые кажутся ей…инфантильными. Слизеринцы не лучше. Как глупо. Мелочно. Бессмысленно. Когда Драко молчит долгое время после очередного заданного вопроса, уже не пытаясь скрыть лица, Гермиона вслушивается в голос Грюма и неосознанно поднимает руку. — Можно я отвечу на этот вопрос? Она знает, что Грюм смотрит на неё волшебным глазом сквозь затылок. Профессор поднимает руку, как бы призывая не лезть, вот только Гермиона своей руки не опускает. Рон недовольно пихает её в бок. — Ладно, Грейнджер, отвечай, — разочарованно басит «Грозный глаз» и оборачивается к ней, ковыляя к первому ряду. — Можешь не вставать, с места. — Останавливает он её пренебрежительным кивком. Драко пулей летит обратно к заднему ряду. — Драко, в чём дело? Сходи в больничное крыло, — шепчет Пэнси ему вслед и даже приподнимается, точно хочет отвести силой, если он воспротивится, но Грюм волей палочки усаживает её обратно и тесно прижимает стул к парте. Несколько особо сердобольных слизеринцев пытаются узнать, что случилось, и, пока Гермиона отвечает бесцветным голосом на наводящие, точно на допросе, вопросы Грюма, она слышит как рычит Малфой: «Оставьте меня все в покое!» — Да, в чём дело, Малфой? Познал все прелести переходного возраста? — Не боясь преподавательского гнева, пользуясь расположением Грюма, Рон даже не пытается говорить тише. А гриффиндорцы поддерживают его кульминационным взрывом хохота. Гермиона разочарованно прикрывает глаза. Она бы и хотела смеяться, но ей не смешно.

***

Впервые мысли Гермионы пусты. Ей так хорошо и спокойно. Она лежит в позе покойницы, сложив руки на груди. И чувствует себя живой только благодаря Живоглоту, греющему бок, и маске, охлаждающей её лицо. Сыворотка впитывается в кожу, проникает под поры, эпидермис, заставляет чувствовать лёгкую приятную щекотку. Это похоже на мятную жвачку. Приятное покалывание, ощущаемое каждой клеточкой кожи. И тишина. Тишина, наложенная заглушающими чарами. Словно ты лежишь на берегу моря, пока июльский прохладный бриз щекочет голые лодыжки. Кто-то и правда щекочет ей лодыжку. Гермиона дёргает ногой, расцепляет руки и открывает глаза. Перед ней стоят Лаванда и Парвати. Приходится сбросить заглушающие чары. Не поднимаясь с постели, Гермиона переводит взгляд с одной соседки на другую. Они молча переглядываются, Парвати пихает Лаванду в бок, и та быстро, скороговоркой спрашивает: — Что это у тебя на лице? — Увлажняющая маска, — лениво отвечает Гермиона и чешет урчащего Живоглота за ухом. Снова гляделки. — А можешь нас тоже научить? — Лаванда едва не прикусывает язык, и Парвати заканчивает за неё: — Своим хитростям. В последнее время ты стала… такой хорошенькой. — Хм, — звучит им в ответ высокомерный звук, и Гермиона не верит, что следующие слова принадлежат ей: — А что я получу взамен? Лаванда и Парвати впадают в ступор. Такого они не ожидали. — Мы можем предсказать твоё будущее, — неуверенно предлагает Парвати, присаживаясь на край её постели. Живоглот зевает и поглядывает с интересом на гостей. Гермиона фыркает. — Я не верю в эту чушь. — Да брось, Гермиона, — оживляется Лаванда и подходит к изголовью кровати с другой стороны. Теперь она окружена, — это весело. Отнесись к гаданию как к игре в подрывного дурака, если не веришь! — Ладно. — Гермиона смотрит на часы, — до связи с Ланселотом ещё два часа, — обречённо вздыхает, приподнимается, тревожа кота, и командует: — Я смою маску и приду. Приготовьте пергаменты и перья. И предупреждаю: повторяться не буду. Успевайте записывать. Девочки кивают. Энергично. Живо. С заинтригованным блеском в глазах. И бегут каждая к своей кровати, пока Гермиона лениво идёт в общую ванну. «Маленькие прехитрости Гермионы Грейнджер» превращаются в настоящую лекцию. Гермиона сидит по-турецки на постели и важно диктует сначала ингредиенты и их необходимые пропорции, а далее — способы приготовления с конечным назначением. Сколько и с какой интенсивностью размешивать смесь розовой воды и голубой глины. Профессорским тоном недовольно повторяет количество ложек жасминового масла для питательного крема. Она вынуждена признать, что ей нравится. Нравится быть центром внимания и делиться знаниями, которые, как наверняка думают девочки, она почерпнула из нудных потёртых фолиантов. Но «нудный потёртый фолиант» лежит под подушкой, словно талисман удачи. И масками для лица, и зельями для волос с нею поделился Ланселот. Когда пергаменты исписаны до последней строчки, девочки внимательно перечитывают лекцию, точно пытаются прикинуть, где и когда смогут достать ингредиенты и как скоро их опробовать. — Неси карты, — заворожённо шепчет воодушевлённая Лаванда, и Парвати, сворачивая пергаменты в три свитка, бежит к своей тумбе. Кровать Гермионы превращается в поле для пикника. Здесь лежит всё: шоколадные лягушки, болтающие мармеладки и вечно сладкая жвачка. Лаванда быстро тасует колоду, просит Гермиону несколько раз перекладывать карты то вниз, то вверх. Шепчет что-то им в лицевую сторону, словно секрет на ушко. Парвати смотрит во все глаза в нетерпении, только Гермиона праздно жуёт конфеты с абрикосовой начинкой, бесстрастно наблюдая, как Лаванда раскладывает карты, точно от их расположения зависит выживут ли они этим вечером. — Я вижу много внимания, — загадочным потусторонним голосом приступает Лаванда. — Очень много внимания со стороны мужского пола. — Хм, это понятно и без карт, — скептически морщит нос Гермиона. — Нет, ты не понимаешь! Я вижу два аркана: Король и Принц, а рядом с ними — Рыцарь и Смерть! Ты будешь находиться в смертельной опасности от влияния одного, но под защитой другого, — объясняет Лаванда самозабвенно, не отрываясь от карт. — Какая-то несусветная чушь. — Принц и Король. Оба влюблены. Любовь Принца разрушительна, любовь Короля спасительна. Но я вижу ещё одного — Наставника. — Лаванда хмурится, точно сомневается в собственных навыках и недовольно подпирает щёку рукой. — Ой, смотри, какое интересное сочетание карт, — оживляется Парвати, из-за плеча подруги указывая на три карты, и лицо её заливается румянцем. — Это ведь то, о чём я думаю? Ты тоже это видишь? Гермиона, разворачивая фантик, про себя размышляет: это, конечно, очень интересно, но я вас всё равно не слушаю. — Да, рядом с Наставником сильная энергетика, опасная, — заумно кивает Лаванда, — знания, власть и хм... эта карта, кажется, отвечает за сексуальную энергетику. — Кажется, ты рано лишишься невинности с Наставником, — заключает Парвати и поднимает на Гермиону взгляд, в котором плещется одновременно и зависть, и испуг. — Так, ну это уже слишком! С меня хватит! — вспыхивает оскорблённая Гермиона, подскакивая с кровати. — Ну почему, всё сходится: сначала Гарри, теперь Виктор. Вы же с Виктором… — пытается что-то объяснить Парвати, но Гермиона, возмущённая и смущённая, выбегает из спальни, громко хлопая дверью. С ума сойти! Стоило догадаться! Стоило! Как можно верить каким-то картам?! Да ещё и говорить на такие личные, интимные темы?! Никакого чувства такта и уважения! Гермиона больше, чем уверена: после статьи Скиттер они просто сговорились заранее и решили поглумиться над ней. Она не удивится, если к вечеру уже вся гостиная будет занята обсуждением её несуществующей бурной личной жизни, в которой схлестнулись все: принцы, короли и наставники. Вот только для самой Гермионы, кажется, в этой вакханалии места не нашлось. Да, она научилась держать чувство собственного достоинства, порой слишком высоко задирая нос. Но как ещё ей было вынести сплетни о ней и Гарри, а теперь — о ней и Викторе!? Таким количеством грязи, каким её поливает Скиттер, Гермиону не решался вымазать ни один слизеринец. Не хватало, чтобы Скиттер ещё и о гадании пронюхала и вывернула детскую шалость незабвенной правдой. Мерзость!

***

Уже через несколько дней Гермиона замечает изменения, произошедшие с женской частью Гриффиндора. Ну как замечает, — Рон озвучивает сей факт, когда они идут по коридорам Хогвартса. — Что происходит? Что случилось с их волосами? Почему все девочки ходят с вылизанными волосами? Это не заразно? «Незаразно», — отмечает про себя Гермиона, но вслух ничего не говорит, искоса поглядывая на шёлковые, переливающиеся волосы сокурсниц; девочки светятся не меньше своих новых причёсок. Видимо, рецепты, надиктованные Лаванде, разошлись по рукам, и теперь ей хотелось скорее взъерошить свою шевелюру, чтобы не иметь ничего общего с этим инкубатором! Как и хотелось верить, что Лаванде хватило ума не добавлять ей проблем, разбалтывая итоги гадания. Не хватало, чтобы ещё и её невинность выставили на обозрение всей школы, и кто-нибудь вроде Малфоя устроил ставки, когда же это случится! Брр. На самом деле, мода, которую она ненамеренно задала, волновала её меньше всего. Имя её настоящей головной боли — Рита Скиттер. Как бы Гермиона не держала чувство собственного достоинства, сплетни о её «бурной личной жизни» всё больше выбивали из колеи. И поклонницы Виктора, и, как раскрылся факт их существования, — тайные воздыхательницы Гарри, вознамерились отомстить ей, закидав анонимными отравленными «подарками», количество которых увеличивалось с каждым днём. Но Гермиона понимает: амурные стрелы ненависти лишь следствие; причина — чёрные печатные буквы на страницах желтухи, выдающей себя за объективную честную газету. Это и становится объектом её бурного монолога все последующие вечера с Ланселотом: Гвиневра: «Ненавижу писателей любовной беллетристики и журналистов — они все врут!» Ланселот: «Боюсь спрашивать, в чём тебе солгали бульварные романы, поэтому перейду сразу ко второму пункту». Гвиневра: «Та гадюка снова пишет обо мне сплетни! Она насочиняла вокруг меня бурный любовный треугольник, и оба «претендента на моё сердце» имеют серьёзный круг воздыхательниц, которые готовы устроить мне личную инквизицию с костром!» Когда Гермиона в первый вечер пожаловалась на пронырливую журналистку, Ланселот ожидаемо предложил ей купаться в лучах славы, а на сующую нос не в свои дела дамочку навести порчу на три поколения вперёд. И впервые Гермиона даже не думала возразить. Ланселот: «Почему бы тебе не трансфигурировать эту журналистику в жука и не засушить её в банке?» Гвиневра: «Наверное, потому что за мной сразу пришлют авроров?» Ланселот: «Не знаю, я сегодня на уроке трансфигурировал ученика в хомяка и обошёлся снятием нескольких очков. Хотя ожидал прямо противоположный эффект». Гермиона даже не комментирует очередную циничную выходку — так занята своей проблемой. Гвиневра: «Я не понимаю, как ей удаётся всё вынюхивать. Я уверена на все сто процентов, что рядом со мной и Виктором никого не было! Если только у неё нет мантии-невидимки. Но даже с мантией она должна себя выдать, хотя бы скрипом ветки под ногой». Гермиона останавливается, перечитывает постепенно исчезающие строки, цепляется за предложение Ланселота с жуком и банкой. Хмурится. Постукивает остриём пера по страницам. Перед глазами всплывают эпизоды: несколько раз она точно видела, как слизеринцы, пока Малфой трепетно держал в руках жука, шептались в укромных местах: то во дворе под сенью дуба, то в тёмных углах коридора… Это сразу показалось ей странным, и она немедленно облекает догадку в слова: Гвиневра: «Точно! Ланселот, ты гений!» Ланселот: «Наконец-то ты это признала». Гвиневра: «Жук, вот в чём дело, всё дело в жуке!» Ланселот: «Я совершенно потерял нить твоей логики». Гвиневра: «Она — незарегистрированный анимаг. Если она принимает форму жука, то может оказаться в любом месте незамеченной». Ланселот: «Это логично». Ланселот: «В таком случае, тебе даже не придётся прибегать к трансфигурации. Просто поймай её в банку и засуши». Гвиневра: «Ещё чего!» Ланселот: «Разве тебе никогда не хотелось завести коллекцию засушенных обидчиков?» Гвиневра: «Как только я поймаю её с поличным, как только смогу доказать незаконное использование магии, я составлю жалобу в Министерство! И её лишат работы! Ха!» Ланселот: «А точнее: и она решит вопрос золотом». Гвиневра: «Я оптимистка: правосудие на моей чаше весов перевешивает пару монет в денежном мешочке». Ланселот: «А я в таком случае реалист: мой мешок золота всегда достаточно полон, чтобы перевесить «правосудие». Гермиона даже не хочет с ним спорить — так воодушевлена догадкой, что буквально подпрыгивает на кровати и не может дождаться, когда же наступит утро, чтобы помчаться в библиотеку за информацией об анимагах. Гвиневра: «Но совет с жуком я возьму на заметку для своих однокурсниц, если они начнут распространять слухи о моей невинности». Ланселот: «Ты ведь понимаешь, что после такого заявления я не усну без подробностей?» Гвиневра: «Да так, несерьёзная чушь. Соседки по комнате на волне всех слухов решили погадать мне. И выдали уже не просто любовный треугольник, а целый четырёхугольник, ещё и на мою невинность покусились, которой меня якобы рано лишат! Это возмутительно!» Ланселот: «Звучит как предыстория магической оргии». Гермиона уже прекрасно знает, что такое «оргия» благодаря учебно-познавательному чтению любовных романов, и теряется, водя пером над страницей, не решаясь к ней прикоснуться. Гвиневра: «А такое, действительно, практикуют?!» О Мерлин, почему разговор о Скиттер завёл их в такие дебри?! Ланселот: «С твоей искренней невинностью даже страшно отвечать. Конечно, практикуется. В некоторых чистокровных родах нередка практика секс-магии. А тебя что же, заинтересовала эта тема?» Гвиневра: «Нет, конечно!» У неё даже буквы жирными выходят, хоть и пляшут. Гвиневра: «Я ещё даже поцеловаться не успела!» Ланселот: «До сих пор? Может, пора взять дело в свои руки? Хочешь, чтобы мои знания пропали зря?» Гвиневра: «Я ещё недостаточно подготовилась». Ланселот: «Недостаточно подготовилась? И как это понимать? Ты же не тренируешься на подушке?» Гермиона косится на подушку — такую одинокую, холодную, в невинной белой наволочке. Ланселот: «Леди Гвиневра, вы поражаете контрастами: то спрашиваете об оргиях, то боитесь целоваться». Гвиневра: «Я не спрашивала об оргиях, ты сам о них написал!» Ланселот: «Не докажешь, строчки исчезают». Гвиневра: «Не исчезли! Чёрным по белому написано: «Звучит как предыстория магической оргии». И тут Гермиона осознаёт: строчки исчезают постепенно. Раньше они растворялись предложение за предложением, порой позволяя общаться только на одной странице. Но сейчас исписано две страницы, слова на которых рассеиваются медленно. Как дым. Кажется, Ланселот тоже замечает — длится долгое молчание. Но вопреки серьёзному настрою Гермионы, ожидающей восклицаний или теорий, она видит забавное, почти глупое… Ланселот: «Всё, исчезли, доказательств нет». Гермиона захлопывает тетрадь и падает в объятья подушки, задумываясь о предположении с тренировкой… А почему бы и нет?