The River of Time

Гермиона нервно кусает ногти, но быстро одёргивает себя, вспоминая про недавно нанесённый перламутровый лак, переливающийся то серебряными, то золотистыми блёстками — в зависимости от падающего на него света. Так непривычно. Когда на твоей кровати вместо учебников и исписанных лекциями пергаментов лежат помады, тени, тушь, блёстки, а рядом во всей этой суматохе аккуратно разложено пепельно-розовое платье. А ещё раскрытая тетрадь Арбакейна. Гермиона, подобно римскому императору, успевает сразу три дела: макияж, причёску и переписку. В её пальцах переменно появляются то орлиное перо, то снова кисть для теней. Сегодняшнюю переписку они перенесли на несколько часов раньше, ведь обоим этим вечером будет не до бесед. Гвиневре предстоит посетить её первый бал. А Ланселоту — бесчестное проникновение в преподавательскую спальню для защиты своего достоинства. Гвиневра: «Не жалеешь, что не уехал домой на каникулы?» Ланселот: «Нет. Пока все будут на рождественском ужине, я смогу проникнуть в комнату к преподавателю и забрать улики. Я специально остался в Хогвартсе на Рождество. Да и не только я — кто-то же должен следить за коридорами во время моего скромного перфоманса». Гвиневра: «Не легче ли тогда использовать скрывающие чары?» Ланселот: «Легче, если бы этот упырь не наложил множество защитных заклинаний. Дверь открывается только на его прикосновения. Так что, варианты весьма ограничены: незаметно отрезать его руку или использовать оборотное зелье». Гермиона сидит у кровати и почёсывает голову, чтобы хоть немного снизить неприятные ощущения из-за разглаживающего зелья, натягивающего её волосы у самых корней. Гвиневра: «Ты так быстро сварил зелье?» Ланселот: «Я быстро учусь». Гвиневра: «Я надеялась услышать, что у тебя была хорошая наставница». Ланселот: «Зачем констатировать очевидные факты?» И то верно. Гермиона улыбается уголком губ и продолжает красить глаза, — уже третья попытка за час. О, Мерлин! Если бы она знала, какое это сложное искусство — орудовать кисточками для теней, — взялась бы за его укрощение, как минимум за месяц до торжества! Гвиневра: «Так где ты сварил зелье?» Ланселот: «В туалете для девочек на третьем этаже, как ты и советовала». Гвиневра: «Миртл сильно разозлилась твоему вторжению?» Ланселот: «Напротив. Кажется, она была в восторге. В отличие от меня». Гермиона ухмыляется, заканчивает второй глаз, хорошенько присматривается, сравнивая ровными ли вышли линии, чтобы закончить последний штрих тушью. Берёт расчёску и пропускает меж пальцев укрощённые каштановые локоны, готовые подчиняться расчёскам и заколкам. Разглаживающее зелье подействовало. Подойдя к платью, Гермиона кусает губу — следовало сначала надеть платье, а потом наводить марафет. Но как говорится, на ошибках учатся, — а она в этом деле новичок, — и ей не остаётся ничего иного, кроме как аккуратно влезть в воздушное и нежное облако розового шёлка. И приступить к самому сложному этапу — причёске. Как только со стороны тетради воцаряется тишина, как назло, в голову лезут хаотичные мысли, отравляющие настроение. А вдруг всё это — гнусная шутка? Разве может такой, как Виктор, — знаменитый ловец, за чьё приглашение продали бы Дьяволу душу девушки многим старше и красивее неё, — пригласить её на полном серьёзе? Вдруг он пригласил её на спор? Или кто-то — точно Малфой! — принял оборотное зелье, перевоплотившись в Виктора Крама, чтобы выставить её посмешищем. После такого представления она точно никогда не решится показаться на люди и сбежит отшельницей в Запретный лес! Или Виктор проявил к ней интерес, чтобы узнать слабые стороны Гарри? В конце концов, в их школе наверняка уже с первого курса скармливают вместе с ведением в магию постулаты вроде: «Цель оправдывает средства». Может, зря она отказала Рону после его оскорбительного приглашения: «Гермиона, ты же девушка, пошли вместе, чтобы не позориться». «Почему ты себя недооцениваешь, Гермиона Джин Грейнджер?» — возмущается внутренний голос. — «Где твоя хвалёная гриффиндорская смелость? Только посмей спрятаться в комнате! Ты закончишь причёску, выйдешь к Виктору и назло всем повеселишься от души, не задумываясь ни о каких «а что, а как»!» Часы пробивают семь вечера. Гермиона спешно сгребает всю косметику в небольшую сумку и прячет ту под кровать. Наносит на запястья несколько капель духов — дуэт розы и карамели — и смотрится в зеркало, отмечая, что встреть она саму себя в коридоре, ни за что бы не признала. Хорошенькая. Точно героиня, сошедшая с волшебной сказочной открытки. Виктор просил прийти за час до начала бала, она уже опаздывает, но не выдерживает: в последний раз открывает тетрадь, припадая коленями перед постелью, и быстро пишет. Гвиневра: «Всё, я ухожу. Удачной тебе вылазки. Надеюсь, к полуночи ты не вылетишь из Хогвартса, а иначе кому мне хвастаться итогами бала». Ланселот: «Если твой кавалер начнёт вести себя неподобающе джентльмену, ты знаешь два волшебных слова». Гвиневра: «Крепос Делюмос?» Ланселот: «Заметь, не я это озвучил». Ланселот: «Я хотел написать «Не смей», но твой вариант мне больше нравится». Гермиона последний раз бросает счастливый взгляд на своё отражение и бежит на выход, где в самых дверях сталкивается с Лавандой. Браун вздрагивает и скользит по ней оценивающим удивлённым взглядом и после некоторой заминки выдыхает тихое «Вау», пропуская Гермиону, ослепительная улыбка которой способна побороться за лучшую рекламу зубной пасты. Гермиона сбегает по лестнице, стараясь проскользнуть незамеченной, но Джинни Уизли, тоже невероятно хорошенькая в скромном, но элегантном зелёном платье, встречает её не менее экспрессивным восклицанием. Гермиона обменивается с ней восторженными улыбками, и Джинни не удерживается от вопроса со смешком: — Ты им не говорила, да? — Нет, они бы мне всё равно не поверили, пускай лучше увидят всё сами. — О-о, это зрелище будет незабываемым, — прыскает Джинни, ведь только она одна знает о приглашении Виктора. Гермиона покидает Хогвартс. Газон сверкает сотнями волшебных огоньков, будто усыпанный бриллиантами, — то прячутся в розовых кустах настоящие живые феи. Несколько из них пролетают над плечом Гермионы, щекоча крыльями покрывшуюся мурашками кожу, и уносятся к статуе Санта Клауса. Гермиона зябко ёжится, ругая себя, что отказалась во имя образа надевать мантию, и подходит к месту встречи, где подле массивной колонны у входа стоит Виктор Крам. Скрестив руки и сильно ссутулившись, он выглядит ушедшим в тяжёлые мысли. На нём неизменно строгая бордовая форма, наглухо застёгнутая на все пуговицы, поверх которой наброшена мантия с меховым воротом. Гермиона быстро семенит ему навстречу, а в голове пульсирует паническая мысль: это реальность, не шутка, не иллюзия, ни оборотное зелье, а Виктор Крам во плоти, лицо которого она ещё летом лицезрела с обклеенных плакатами стен в крохотной комнате Рона в Норе. Виктор, замечая её, оживляется и улыбается уголком губ. Оба не знают, как лучше поприветствовать друг друга, и жмут руки, Виктор — с заметным трепетом, Гермиона — со смущённым румянцем. — Ты выглядишь прекрасно, Эрмиона, — восторженно говорит Виктор, продолжая пожимать её руку. — Спасибо. — Смущённая улыбка в ответ. — Кстати, правильно произносить: Гермиона, — не удерживается гриффиндорка и повторяет, растягивая по слогам. — Гер-ми-она. — Гермивона? — неуверенно повторяет Виктор, и Гермиона видит в его чёрных, как ночь, глазах отчаянное желание справиться с трудным произношением. Нервный смех щекочет грудь, Гермиона прикрывает глаза и самозабвенно качает головой. — Уже близко. Ладно, я не против побыть и Эрмионой. — А когда открывает глаза, смотрит на их всё ещё сплетённые руки, застывшие в крепком рукопожатии. Виктор, проследив за её взглядом, осекается, но руки сразу не отпускает. — Тебе не холодно? Где твоя мантия? Набросить согревающие чары? — спрашивает он, сжимая её ледяную руку. Гермиона не уверена, что ей холодно только в обычном смысле, скорее волнение опускает её температуру тела до состояния лёгкого тремора. Однако она отвечает милой улыбкой и коротко кивает на все вопросы. Достав палочку, Виктор произносит незнакомое заклинание, и тепло наполняет её, словно вино — кубок. — Не отпускай мою руку и всё будет хорошо, — заверяет Виктор, чувствуя её волнение. Вскоре дубовые входные двери распахиваются, Крам под руку с Гермионой вступают в вестибюль, возглавляя процессию учеников Дурмстранга. Если существует центр вселенной, то в эту волшебную ночь он беспрепятственно смещается в замок Хогвартс, к парадной мраморной лестнице, к ней — Гермионе Грейнджер, чьё сердце стучит громче с каждым шагом. Она сияет взорвавшейся сверхновой звездой, произведшей настоящий фурор. Взгляды впиваются в неё кометами, но они не могут причинить ей боли, не могут смутить или напугать, пока Виктор уверенно ведет её под руку. Она видит, чувствует каждой клеточкой тела неприкрытый интерес. В ней узнают Гермиону, но не признают до конца. Даже Гарри, с которым они пересекаются в одном ряду, разглядывает её с приятным удивлением — от самых туфель до макушки. Вместо комплимента он смущённо улыбается, поправляя очки, съехавшие от резкого наклона головы, и Гермиона отвечает ему счастливой улыбкой, едва сдерживая смешок. Стены в Большом Зале сверкают серебряным инеем, звёздный потолок увит сотнями гирлянд из плюща и омелы. Над залом, точно они находятся внутри снежного шара, кружит переливающийся снег и блёстки, подобно настоящему снегопаду. Но волшебный снег остаётся кружить под куполом, изредка оседая на небольшие столики, к которым стремятся студенты. Вспыхивают огни, гаснет свет. Бал начинается, господа! Гермиона и Виктор встают лицом друг к другу; гриффиндорка кивает, и он аккуратно берёт её за руку, обнимая за талию. Музыка начинает играть, и они точно по слышимой им одной команде делают первое синхронное движение. Гермиона не чувствует собственного тела, точно платье сделало её саму воздушной и невесомой, — только крепкие руки Виктора и торжественная музыка движут ей в танце. Виктор ведёт её уверенно и мягко. Никакой неловкости, их движения слажены, плавны и точны. Они парят в танце, точно над полем для квиддича. И не выдержав, Гермиона смеётся, сравнивая саму себя со снитчем, угодившим в руки ловкого умелого ловца. Виктор подхватывает её за талию, быстро поднимая, и Гермиона чувствует настоящую невесомость, краткий полёт, нехотя возвращаясь на землю, но с радостью прижимаясь обратно к крепкому телу. Взглядом она ловит остальные парочки, умиляется при виде неуклюжего Гарри, который всеми силами пытается не отдавить ноги Парвати. Девушка, кажется, устаёт от неуклюжих попыток своего партнера вести её в танце и берёт всё — и Гарри, и танец — в свои руки. Постепенно к ним присоединяются остальные ученики, и Гермиона ловит взглядом ещё одну пару, которая заинтересована ей не меньше. Драко Малфой и Пэнси Паркинсон. Они кружат близко, и Малфой с таким неистовством поворачивает голову, пытаясь увериться, что Грейнджер в объятьях Виктора Крама ему не мерещится, что Гермионе кажется, голова его вот-вот отломится как у болванчика. Сквозь быстрый хаотичный поток платьев и костюмов она видит ничем не прикрытый шок на его лице, почти такой же, как у его партнёрши. Пэнси тоже то и дело оборачивается в их сторону — в глазах удивление, зависть и злоба. Гермиона не может удержаться от секундного порыва и дерзко улыбается, пока улыбка не перерастает в нечто бо́льшее, когда она видит, как Малфой спотыкается, едва не уронив и Пэнси. Внезапно они оказываются совсем близко, оба мимолётно соприкасаются спинами, — Гермиона напрягается, — и снова расходятся. Ланселот оказывается прав: у неё были слишком завышенные ожидания от бала. Всё оказывается куда проще, чем она думала. Бо́льшая часть учеников не задумывается о правилах и этикете, и просто веселится. Но оказавшись за главным преподавательским столом, Гермиона радуется, что всё-таки выучила пару-тройку правил, и ведёт себя прилично и спокойно, словно посещает подобного рода мероприятия каждый месяц. В отличие от Гарри, который выглядит потерянным птенцом, не понимающим, как он здесь оказался и что от него хотят. Эйфория праздника настолько поглощает Гермиону, погребает её с головой под праздничным конфетти, что она не задумывается даже о домовых, пока стол ломится от всевозможных яств, которые они не успевают съедать. Она беззаботно болтает с Виктором, оживлённо рассказывает о Хогвартсе и в ответ с интересом слушает его воодушевлённую речь о холодных промёрзлых стенах Дурмстранга с его недружелюбными приведениями, чьи проделки в сравнении с Пивзом кажутся ей настоящими хоррор-квестами. Каркаров открыто следит за Гермионой так, словно это Виктор — непорочная молодая дева, а Гермиона — изувеченный богатым жизненным опытом злой колдун. Это просто невозможно. Он вслушивается в каждое их слово, периодически одёргивая Виктора от, по его мнению, неуместных подробностей, недобро поглядывает на девушку и задумчиво гладит жидкую бородку. Гермиона едва сдерживается, чтобы не попросить Виктора набросить на них скрывающие чары. Терпит. Стоически терпит, жуя шоколадный кекс и быстро тараторя о недавно прочитанных исследованиях Ньюта Саламандера об опасном дыхании Нунду. Не сразу замечает, как Виктор непроизвольно стирает с уголка её губ крошку, а рядом громко стучит о стол кубок Каркарова. Мимо стола проходит Малфой. Невозможно не признать: таким красивым она видит его впервые: идеально ухоженные волосы переливаются платиной в искрах блестящего снега. А лицо, когда не искажено злобной ухмылкой, можно смело назвать привлекательным. Словно принц из магловской сказки. Вот только в её сказке всё наоборот: под прекрасным принцем скрывается ядовитая гадюка, которую лучше не пробуждать лишний раз. Тем более поцелуем. К своему стыду, Гермиона допускает мысль, как красиво бы они смотрелись вместе: в его идеальном белом костюме, дополняющем её пепельно-розовое платье. Но эту мысль она быстро запивает тыквенным соком и ищет поблизости часы. Интересно, удалось ли Ланселоту проникнуть в преподавательскую спальню? Завтра, всё завтра! А сегодня — ничего кроме веселья! Хоть Гермиона и не притрагивается в этот вечер к алкоголю, она чувствует, что пьяна. Пьяна от собственных эмоций. Радость, восторг, фурор — всё перемешивается ингредиентами в чане души. Весь вечер улыбка не сходит с лица. Её переполняет такая энергия, что гриффиндорка готова танцевать до самого утра, пока не свалится на истоптанный, сверкающий конфетти, пол, раскинув руки. Этот восторг застилает ей глаза, не позволяя замечать всё вокруг: от завистливых девчачьих взглядов до недовольных накуксившихся друзей, к которым Гермиона бежит вприпрыжку, улыбаясь во весь рот. Она останавливается возле столика, где сидят Гарри и Рон, и, едва не прыгая на месте, обмахивается руками. — Что ж, Рон, вынуждена, наконец, с тобой согласиться: Виктор Крам — просто нечто! — тяжело дыша после долгих танцев, на одном дыхании тараторит Гермиона. — Здесь так жарко, правда?! С ума сойти! Она падает на свободный стул, издаёт довольный вздох и вытирает тыльной стороной ладони взмокший лоб. Гарри и Рон молчат. Наконец, когда эмоциональный экстаз спадает, Гермиона замечает прямо противоположный настрой своих боевых товарищей. Гарри, поджав недовольно губы, смотрит в сторону танцплощадки, и Гермиона, проследив за его взглядом, находит Седрика Диггори и Чжоу Чанг, которые выглядит не менее счастливыми, чем сама Грейнджер, в объятьях друг друга. Рон и вовсе замкнулся весь и эмоционально, и физически: руки и ноги скрещены; мальчишка зажат и напряжён, точно натянутая струна. Выглядит он так, будто сдерживается, чтобы не закатить истерику. Рядом с ним сидит откровенно скучающая Падма, с грустной надеждой поглядывающая на танцпол. — Что с вами? — Ты не говорила, что пойдешь с Крамом, — быстро выпаливает Рон, точно всё это время зажимал фразу зубами. — Ну да, вы бы мне всё равно не поверили, — нервно смеётся Гермиона, пытаясь распутать выбившийся из сложной причёски локон. — Я хотела сделать вам сюрприз. — Сюрпризы явно не твоё, — сердито мямлит Рон. — Да брось, хочешь, я возьму для тебя автограф у Виктора? Могу и для Гарри взять, — самодовольным тоном спрашивает Гермиона, не замечая, как гордо задирает подбородок. Рон смотрит на неё со смесью крайне нестабильной: в нём борется одновременно и злость на Гермиону, и реальное желание заполучить автограф. Но больше всего он оскорблён. Гермиона уже думает извиниться, решив, что перегнула палку, — до того, как Рон ляпнет то, о чём может пожалеть, но неожиданно в её глазах наступают сумерки. Вздрогнув от испуга, она вскакивает, чувствуя на голове тяжесть. На неё что-то набросили — о нет, только бы не испортилась причёска! — и Гермиона быстро срывает с себя, как оказывается, чёрную бархатную мантию. Недоумённо смотрит на неё, поднимает взгляд и видит перед собой Драко Малфоя, картинно поправляющего манжеты белоснежных рукавов. Молчание. Замешательство. Гермиона так и стоит, сжимая чужую мантию, а Малфой, в компании своих дружков, как бы невзначай скользит взглядом, замечая растрёпанную гриффиндорку. — Оу, Грейнджер, прошу прощения, перепутал тебя с вешалкой, — ядовито извиняется Драко, обнажая белоснежные зубы. Гермиона кипит, хаотично трогает причёску свободной рукой, но сдерживает себя, только швыряет мантию обратно слизеринцу и спокойным, ровным тоном говорит: — Конечно, ведь кроме вешалки никто в здравом уме тебя к себе не подпустит. Где же Пэнси? Сбежала, чтобы ты снова её не уронил? Или Крэбб и Гойл не отпускают тебя от себя надолго из ревности? Стоящие рядом и уплетающие за обе щеки клубничные пирожные Крэбб и Гойл непроизвольно хихикают. Драко пихает их локтями, шипя «заткнитесь». — Тоже могу сказать о Викторе, — интригующе взметает он бровями. — Где твой кавалер, Грейнджер? — Пошёл за напитками, — дерзко отвечает Гермиона, опускаясь обратно на стул, и цепляет зубами заколку, поправляя причёску. — Никогда бы не подумал, что у Виктора Крама такой паршивый вкус, — невротично цедит Драко, смотря поверх голов. — А у тебя его и вовсе нет, Малфой, — на автомате бросает Гермиона, возвращая заколку обратно к прилизанным волосам. Малфой одаривает её желчной саркастичной улыбкой — неудачной копией улыбки его отца, которая, как правило, подразумевает пожелание скорых мук, — и перебросив мантию через руку, уходит. — Ну, — лениво тянет Гарри, отстранённо смотря на отдаляющуюся спину Малфоя, — по крайней мере Малфой, скорее всего, утихнет на этот год. — В каком смысле? — Виктор явно для него авторитет, и он не захочет ударить лицом в грязь перед звездой, не говоря уже об открытом конфликте. — Мне кажется, ты слишком переоцениваешь мою дружбу с Виктором. Рядом доносится саркастичный смешок Рона, больше похожий на кашель.

***

Гермионе жарко. Очень жарко. Действуют ли все ещё согревающие чары или виной всему долгие танцы, но она сама предлагает прогуляться возле замка. Так и не уговорив Гермиону сходить за мантией, Виктор молча набрасывает на её плечи свою, в которой она забавно тонет, волоча подол по мраморному полу, но не возражает, пряча раскрасневшееся лицо в мехах. Они выходят из замка, держась за руки. Несмотря на ночную стужу и промёрзлый ветер, Гермиона почти не чувствует холода. Как Виктор и обещал: пока она держит его за руку, ей тепло, хорошо и безопасно. Рядом с ним она ощущает себя по-настоящему взрослой, всесильной и — впервые на её памяти — настоящей девушкой, а не беспристрастной ходячей энциклопедией на все случаи жизни. Впервые ей хочется потерять контроль, отключить голову и просто хорошенько повеселиться, вверив себя кому-то более сильному, опытному и взрослому. А рядом с Крамом, как бы это ни звучало избито, она чувствует себя как за каменной стеной, которая ограждает её от взглядов — завистливых, восхищённых и недовольных. Такую гордость за себя, что она, Гермиона Грейнджер, искренне заинтересовала мировую знаменитость, гриффиндорка, пожалуй, не испытывала даже при первой полученной оценке «Превосходно». Это придаёт ей такую уверенность, что она не против в эту волшебную ночь нарушить десяток правил и, подобно Фреду и Джорджу, устроить внеплановый фейерверк внутри замка. Рядом звучит болгарская речь — Виктор переговаривается с ребятами из Дурмстранга, Гермиона не понимает ни строчки, но сейчас этот язык кажется ей самым прекрасным и красивым, что она когда-либо слышала. — Эрмиона, моя сокурсники хотят продолжить праздник на корабле. Ты как, проводить тебя до башни или хочешь пойти с нами? Гермиона запоздало замечает, что поздний променад всё дальше заводит их в тёмную чащу — в сторону Чёрного озера. Виктор крепко держит её за руку, а вокруг становится всё меньше английской речи. — У меня так устали ноги, что я готова упасть вон на то бревно, только бы никуда не идти, — весело тянет Гермиона и в шутку наклоняется в сторону упавший коряги. Но Виктор безропотно подхватывает Гермиону под колени и поднимает на руки, прижимая к крепкой груди. — Так лучше? — спрашивает он и в шутку слегка подбрасывает, вызывая восторженный девчачий визг, пугающий лесных обитателей. Несколько дурмстрангцев оборачиваются на шум, Гермиона прикусывает нижнюю губу, тихонечко прыскает и крепко обнимает Виктора за шею, всматриваясь в его профиль — нос с маленькой горбинкой, волевую линию губ и нардонически хмурые брови. Но даже его лицо с каждым шагом скрывают лесные тени: только прикрытая тонкими облаками серебристая луна освещает тропинку. Они проходят мимо украшенной ёлочными игрушками хижины Хагрида и расположившегося неподалёку экипажа Шармбатона. Неожиданно шаги Виктора замедляются, он медленно поворачивает голову, опаляя её горячим дыханием, и осторожно склоняется к её лицу. Гермиона замирает, догадываясь, что он собирается её поцеловать. Внутри всё сжимается от ожидания и немножечко — страха. Никогда и ни с кем она ещё не целовалась. Но позади них, прямиком за спиной раздаётся громкий тактичный кашель. Оба вздрагивают. Гермиона резко вытягивается и выглядывает из-за плеча Виктора. Рядом с ними, точно настоящий злой колдун из магловских сказок, стоит Каркаров. Высокий как башня. В лунном свете его лицо кажется совсем серым; недовольный влажный взгляд скользит с Гермионы на Виктора. — Виктор, а что происходит? Кажется, Виктор и сам не знает, что происходит; он продолжает держать Гермиону на руках и смотрит в глаза директора. — Ребята решили продолжить праздник на корабле. Я пригласил Эрмиону с нами, показать корабль. Вы не против? Всего на час, я провожу её обратно. Каркарова подобная идея не прельщает: он бледнеет пуще прежнего, глаза его сужаются точно змеиные щёлки, он снова кашляет, прочищает горло и оборачивается назад — к Хогвартсу. — Я слышал, что та профессорша, как её… Мак… — Макгонагалл? — подсказывает Гермиона, сильнее вжимаясь в шею Виктора, точно Каркаров мог украсть и заточить её в подземелье. — Да, она искала мисс Грейнджер. Замок строго запрещено покидать в такое время. Виктор неудовлетворённо вздыхает, но быстро смекает намёк и уже делает шаг в сторону замка, но Каркаров его быстро останавливает. — Иди на корабль, Виктор. Тебе не стоит переохлаждаться лишний раз. Я сам провожу мисс Грейнджер. Последнее, чего желает «мисс Грейнджер» в этот вечер — сопровождение до замка в компании бывшего Пожирателя Смерти. Она инстинктивно сжимается в руках Виктора и вцепляется ногтями в ворот его камзола, но Виктор медленно и аккуратно опускает её на землю. Для виду Каркаров отворачивается, позволяя им попрощаться — пускай и нехотя. Виктор крепко обнимает её на прощание, гладит нежно по спине, и Гермиона сама губами находит его щёку, целуя, и быстро выскальзывает из объятий, смутившись собственного порыва. Она несётся по истоптанной тропинке обратно в замок, слыша за собой тяжёлые шаги. — Не волнуйтесь, профессор, я сама могу дойти до замка, — вибрирующим от холода и волнения голосом бросает Гермиона, сильнее кутаясь в мантию Виктора. Забавно, сейчас она выглядит как настоящая Красная Шапочка, прячущая лицо под тяжёлым капюшоном от взора злого серого волка, нагоняющего её. Каркаров неожиданно похолодевшим тоном заговаривает с ней: — Мисс Грейнджер, позвольте расставить все точки над i. Я не позволю этого беспредела с Вашей стороны. — Беспредела? — Всё ходите, рыскаете, вынюхиваете. Думаете, я не понимаю, для чего вы это делаете? Вас Поттер подослал, не так ли? Сначала втёрлись к Виктору в доверие, расспрашивали о моей школе, а теперь пытаетесь проникнуть на корабль. Гермиона спотыкается о камень и слова, которые жалят словно заклятие Круциатус. Она едва сохраняет равновесие, выставляет руки и медленно оборачивается к остановившемуся Каркарову, чьи ноздри гневно раздуваются, а губы сжимаются в тонкую линию. Этот взгляд… О, она прекрасно научилась его распознавать, видела не раз. Подобным взглядом не так давно её одарил Люциус Малфой в директорском кабинете, про себя скандируя «грязнокровка», пока вслух подыскивал вежливые оскорбления, совсем как Каркаров сейчас. — Да как вы смеете! — вспыхивает Гермиона. — Обвинять меня! В шпионаже! — Смею, — цедит Каркаров, угрожающе наставляя на неё указательный палец, точно палочку. — И предупреждаю тебя по-хорошему, я не позволю дурить своему ученику голову. Он должен думать о турнире, школе, карьере! А не о девице сомнительного происхождения! «Сомнительное происхождение» — что ж, Каркаров только что превзошёл все эвфемизмы от себе подобных. — Я начитался достаточно статей в «Ежедневном Пророке» о Вас, мисс Грейнджер, чтобы адекватно расценить обстановку. Виктору не нужны проблемы. В чужой стране. И уж точно не нужны бастарды-полукровки от малолетки! Гермиона впадает в ступор. Так сразу и не понимает смысл услышанных слов — настолько они кажутся ирреальными, нереальными, безумными, в конце концов. Ветер срывает капюшон. Она какое-то время молча смотрит на Каркарова, вылупив глаза. Прокручивает, повторяет каждое слово. Полукровки. Бастарды. Несовершеннолетние. О, Мерлин! До сегодняшнего дня она не задумывалась, насколько треклятая Рита Скиттер способна подмочить волшебнику репутацию всего парой фраз в жалкой газетёнке! С усилием Гермиона проглатывает гнев, обиду и оскорбление. Сдерживает слёзы, глубоко вдыхает и старается говорить ровно, не выдавая паники: — Знаете, профессор, возможно, я не открою для Вас новых истин, но каждый в этом мире судит о других по себе. Печально, что Вы через призму своего отвратительного прошлого видите мир в таких тусклых, неприглядных красках. Глаза Каркарова расширяются. Последнее, что он ожидал, от неё — представительницы вида, который он ещё пятнадцать лет назад втаптывал в пыль, — так это дерзости. — Хочу заметить, что мне всего пятнадцать лет. И ваши гнусные намёки настолько абсурдны, что даже не способны меня оскорбить. Что до Виктора, — Гермиона выдерживает паузу, судорожно сглатывая, — то он достаточно взрослый человек, чтобы самому принимать решения, с кем ему общаться и в каких границах. Не знаю правил вашей школы, но сомневаюсь, что ученики Дурмстранга входят в Вашу собственность! Последнее она буквально выкрикивает и круто разворачивается на каблуках. — Всего Вам доброго! — Поганая грязнокровка. — Долетает до неё злостное шипение, и Гермиона слышит, как спешно отдаляются шаги Каркарова. До замка она доходит быстро, в одиночестве, продрогшая до кончиков волос — нет, согревающие чары благодаря мантии все ещё действуют. Этот холод исходит изнутри, отдаваясь ударами сердца по всему телу. В вестибюле тепло, живо и ярко. Никто не обращает на неё внимания, у входа в Большой Зал звонко смеются Джинни и Невилл. Гермиона отметает желание подойти к подруге и выговориться, выплакаться, нет, разрыдаться. Нельзя, она не позволит кому-то вроде Каркарова портить вечер — не только себе, но и другим. Не сегодня. Пускай веселятся. Ей просто нужно вернуться в спальню, забраться в постель, согреться, достать… Мерлинова борода, нет, только не Ланселоту! Иначе она точно потеснит Миртл в звании плаксы! Мимо проходит Дамблдор, довольно насвистывающий под нос мелодию, Гермиона со всей силы кусает изнутри щёку — так велико искушение подойти и нажаловаться. По-детски так. «Плохой, злой, бывший Пожиратель Смерти обозвал меня грязнокровкой и обвинил во всех смертных грехах!» Почему бывший? Нет, никаких «бывших»: как бы Гермиона не старалась верить во второй шанс и искупление, Каркаров только что доказал обратное: люди не меняются, а только играют выгодные для них роли. Да и что сделает Дамблдор: отчитает его за оскорбление? Смешно! Гермиона поднимается по украшенной заколдованными снежинками лестнице. Перила переливаются блестками, точно посыпанный сахарной пудрой торт. В воздухе мелькают то тут, то там разноцветные ёлочные игрушки, которыми жонглирует неугомонный Пивз, пытаясь привлечь к себе внимание. Одна чуть не попадает Гермионе прямиком в лоб, но по её телу разливается такая приятная усталость, что гриффиндорка только сильнее сжимает перила. Пивз успевает мыском туфли перехватить упавший шар и подкидывает его снова в воздух, шаловливо хихикая. Гермиона осуждающе качает головой, наблюдая, как призрак взмывает к верхним этажам. На ладони остаётся блестящий след. Она пытается отодрать его короткими ногтями и, пока поднимается, замечает в пролёте между первым и вторым этажами прячущиеся под еловыми ветками фигуры, в одной из которых по белоснежной рубашке, — почти в цвет волосам, — опознаёт Драко. Они милуются с Паркинсон и хихикают, зажимаясь в углу. Гермиона кривится так, словно ей в глаза брызнули лимонным соком. Она честно старается пройти как можно быстрее и главное — тише. Но Драко замечает её — скорее всего, по завистливому взгляду Пэнси, впившемуся из-за его плеча в Грейнждер. — В чём дело, грязнокровка, карета преждевременно превратилась в тыкву? — не удерживается Малфой от самодовольного комментария, улыбаясь ещё шире, когда слышит одобрительное хихиканье Пэнси. Гермиона не реагирует, уже ставит затёкшую в неудобных туфлях ножку на ступеньку, но её резко хватают за запястье и дёргают вниз — она едва удерживается на каблуках и инстинктивно хватается за плечо Драко. А он и не думает отпускать, сжимает запястье ещё сильнее и тянет вниз. — Тебе не идёт красный. Ты в курсе? Вместо ответа Гермиона сильнее сжимает его плечо. Ей не по себе от его блуждающего по мантии взгляда, точно Драко всерьёз думает сорвать её силой. — Привыкай, Грейнджер. Для такой, как ты, заканчивать вечер в слезах предстоит всю жизнь. Гермиона тыльной стороной ладони проводит по щеке — и правда, слёзы. А она даже не заметила. И что хуже, последний человек, которому она хотела бы показывать свою неосознанную минуту слабости, — это Малфой с вертящейся вокруг них коршуном Пэнси Паркинсон. — Пусти, Малфой, мне больно! — Гермиона тщетно пытается вырвать руку, глаза Малфоя торжествующе блестят. — Радуйся, Грейнджер, это была одноразовая акция. Думаешь, Виктор пригласил тебя просто так? Ты водишься с Поттером, и ты магл — два этих фактора высоко поднимают рейтинг в глупых статейках Скиттер. Его приглашение ничем не отличается от моего: это благотворительная акция для сирых и убогих. У Гермионы дрожат губы, она едва сдерживает порыв оттолкнуть его ногой — так, чтобы след от её туфли остался на чёртовой белоснежной рубашке. — Господи! Малфой, что ты ко мне привязался?! Из твоего поганого рта выходит хоть что-то кроме желчи? Ядовитые змеи и то не плюются таким количеством яда! На их руки, — её — ледяную от страха и его — горячую от гнева, — падают две ёлочные игрушки. Оба от неожиданности шарахаются назад. Игрушки разбиваются со звоном, как хрустальные бокалы. А следом звенит довольный хохот пролетевшего над их головами Пивза. Гермиона хватается за перила и пятится по ступеням вверх. Свободной рукой находит за поясом палочку и наставляет её на вмиг побледневшее лицо Малфоя. Он отступает, когда слышит, как из её уст вырывается уверенное, спокойное: «Крепос». Едва не поскальзывается, и Гермиона чувствует, как внутри разливается терпкое злорадство. О, Ланселот был прав — два волшебных слова творят чудеса и заставляют таких, как Малфой, вжиматься в стенку, а Паркинсон за руку с ним бежать на первый этаж. И если бы на этом всё закончилось. Но у третьего этажа их башни прямо на ступеньках сидят Гарри и Рон. Оба выглядят, откровенно говоря, неудовлетворёнными вечером. Рон, смурной и нахохлившийся, сидит со скрещенными на коленях пальцами, с таким видом, точно его голова вот-вот надуется и лопнет. Гарри выглядит уставшим, в его глазах можно прочитать искреннее желание, чтобы этот день закончился как можно скорее. Гермиона замедляет шаг и останавливается напротив ребят. — Что с вами случилось? — Ничего, — отвечает Рон таким тоном, точно случилось всё и даже больше. — Может, уже объясните, почему весь вечер ваши лица выглядит так, будто на вас наслали проклятие беспричинной грусти? — не выдерживает Гермиона, повышая голос. — Неужели так сложно на один день просто расслабиться и получить удовольствие от праздника? — Конечно, ты получаешь удовольствие от праздника, ты ведь о нас не подумала, — неразборчиво бубнит под нос Рон, но Гермиона, чьи глаза удивлённо расширяются, прекрасно его слышит. — Что, прости?! — А то, Гермиона! — не выдерживает Рон и тоже повышает голос, поднимая обиженный взгляд. — Могла бы пойти и с нами! Но ты бросила нас в самый неподходящий момент! — Бросила?! — опешила Гермиона, чувствуя, как от злости и смущения лицо наливается краской. — Ты слышишь, что несёшь?! Вместо того, чтобы набраться смелости и пригласить меня сразу, а не за два дня до бала и то — в отчаянном порыве, ты обвиняешь меня, будто это я тебя подвела?! Я девушка, а не запасное колесо, если ты не заметил! — Гермиона, он не это хотел сказать… — Гарри неуверенно пытается что-то возразить, но Гермиона одним испепеляющим взглядом призывает его одуматься и обходит их, поднимаясь по ступеням. Но неожиданно Рон вскакивает и бросает ей в спину новые обвинения: — А где твой тёмный маг? Почему не провожает тебя до портрета, а?! От такого глупого заявления у Гермионы подкашиваются ноги, она едва находит в себе силы, чтобы развернуться и процедить гневно: — Он не тёмный маг, прекрати нести чушь! — Всё ему уже рассказала о Хогвартсе? О Гарри? Он же тебя просто использует, чтобы узнать слабые стороны Гарри! — Да как ты?! Ты... — Гермиона запинается, задыхаясь, и после некоторой паузы выкрикивает дрожащим голосом: — Поздравляю, Рональд, ты только что опустился до уровня Каркарова с Малфоем! От хорька я готова стерпеть эти унижения, но не от тебя! Такого ты, значит, обо мне мнения?! Что меня могут пригласить только в корыстных целях?! — Все знают, чему обучают в Дурмстранге и кто их директор — бывший Пожиратель Смерти! — Важно не то, что ты используешь, а как! — с истеричными нотками выкрикивает Гермиона первое, что приходит в голову. — Ах, вот как ты заговорила! — Рон весь красный, дышит тяжело, слова проглатывает: — Используешь тёмную магию, якшаешься с тёмными колдунами! Может, ещё начнёшь топить за чистоту крови? — Да что ты несёшь?! Ты хоть слышишь себя со стороны? Не я у себя перед кроватью держу фигурку Крама, на которую кое-кто спустил последние деньги! И не тебе мне читать нотации о «томных вздыханиях по тёмному колдуну»! И не я эксплуатирую рабский труд домовых! Это всё вы! Вы со своей чистой кровью! — А это здесь при чём? — Рон удивлённо вздрагивает. — А то ты не это имел в виду! Зачем чистокровному, всемирно известному магу приглашать какого-то магла! Кажется, до Рона запоздало доходит весь смысл слов, слетевших с его неконтролируемого языка. Он застывает, только смотрит широко распахнутыми глазами. Гермиона переводит взгляд на тихо стоящего, шокированного Гарри. Он будто впал в прострацию: смотрит в одну точку. — Гарри, ты ничего не хочешь сказать? — неожиданно спрашивает Гермиона искусственно ровным тоном. Гарри молчит. Только переводит взгляд с Рона на Гермиону — и обратно. Думает. Очень осторожно думает, на чью сторону ему встать. Конечно, они ведь только помирились и потерять Рона, встав на защиту Гермионы, не входит в его дружеские планы. — Ясно. Мне всё предельно ясно, — чётко, с расстановкой резюмирует Гермиона. — Не хочешь возражать Рону, боясь снова поссориться. А меня терять — не страшно! Я вам не особо нужна, когда не приношу пользы, так ведь?! Главное, что есть вы друг у друга, но загвоздка в том, что у меня никого кроме вас нет! Рон зло усмехается, кивая на красную мантию. — Ну почему, у тебя теперь есть Виктор. Гарри бьёт Рона ладонью в плечо и смотрит с осуждением. Но слишком поздно. Гермиона разворачивается и сбегает по ступеням. Она стоит напротив портрета Полной Дамы и горько рыдает. Её так сильно трясёт от обиды и злости, что она не в силах произнести пароль. Губы дрожат, зубы стучат, а в горле — спутанный комок из слов. Полная Дама смотрит на неё широко распахнутыми глазами и вопрошает, что случилось. Грейнджер пришла раньше всех: ребята до сих пор резвятся, кто в Большом Зале, кто в укромных уголках. И только она гневно топает ногой и хватается за накрученные кольцами локоны. Ей хочется скорее смыть всё: липкий блеск на губах, щиплющую тушь и рассыпавшиеся на нижние веки тени. Подставить голову под холодную воду, которая смоет несколько слоёв разглаживающего зелья, смешанного с лаком для волос. А ещё блёстки. Очень много блёсток. Вся раковина будет сверкать, как рождественский шар. Видимо, Полная Дама не выдерживает и наперекор правилам открывает проход, сокрушённо комментируя состояние гриффиндорки. Гермиона просто вваливается в расщелину, спотыкается и, с силой вбивая маленькие каблуки в пол, снимает наконец туфли и несётся к винтовой лестнице, в спальню. Хлопает со всей силой дверью, срывает мантию и падает на кровать. Сдирает с волос шпильки, швыряя в стороны. Пытается распутать склеенные волосы. Пальцами стирает тени, тыльной стороной ладони — блеск для губ. Она стучит руками и ногами по постели, рыча сквозь стиснутые зубы, и переворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку. Подумать только, как всё прекрасно начиналось. Но нет, таким, как Каркаров и Малфой, обязательно нужно вбить гвоздь ей в сердце. Но куда болезненней, когда этот гвоздь вбивают твои бестолковые друзья. Право, Гермиона готова поклясться, что в этом году все спятили, а Гарри и Рон потеряли рассудок из-за турнира, разделив одну клетку мозга на двоих. Иначе их поведение не объяснишь. Прислушаться бы к совету Ланселота и использовать на них всех Крепос Делюмос, чтобы развесить тёмные, зловеще сверкающие шары на собственную рождественскую ёлку — ёлку отмщения! Минуты уходят вместе с истерикой. Тишина обволакивает пуховым одеялом. Нет никого и ничего. Даже слёзы закончились. Гермиона переворачивается на спину, долго смотрит в потолок, пытается поморгать — тушь склеила ресницы, и гриффиндорка с силой давит подушечками пальцев на веки, проводит к вискам, про себя усмехаясь — сейчас её глаза наверняка выглядят как чёрные дыры. Она тянет руку к прикроватной тумбе. Действует совершенно по инерции. Достаёт тетрадь из красной кожи, украдкой бросает взгляд на часы — почти полночь. Их время — десять вечера. Ланселот знает, что сегодня Гвиневра не придёт, а Гвиневра знает, что не придёт Ланселот. Слишком занят «уничтожением улик», что бы это ни значило. Тем не менее, Гермиона кладёт тетрадь на колени, судорожно ищет перо и чернильницу и пишет всё ещё дрожащей рукой: «Ланселот, ты здесь?» Конечно, ответа не последовало. С глубинным ужасом Гермиона осознаёт, что в минуту своей слабости, в минуту тяжёлую, она предпочла остаться не с Джинни, которая по-сестрински могла понять её и наверняка утешить. Нет, она понеслась в спальню, к чёртовой хтонический тетради. Она вынуждена признать, что ни с кем ей не было так интересно и легко, как с человеком из чёртовой тетради. Она не притворялась, не просеивала сквозь сито «а поймут ли меня» десять раз, прежде, чем придать мыслям вербальную форму. С Ланселотом нет страха быть непонятой. Да, они полные противоположности, как лёд и пламя, как лев и змей, но при этом никто из них не стремится прекратить переписку из-за противоположных взглядов. Каждый из них как будто наслаждается возможностью быть оспоренным равным по интеллекту собеседником. Они достигали понимания не в соглашении, а в нечто ином, чему Гермиона ещё не может найти точного обозначения. И сейчас она жалела, что тетрадь не способна засосать её в его время. Чтобы найти, притащить в комнату, крепко обнять и хорошенько выговориться на рыцарском плече. Чтобы кто-то сказал ей, какая же она глупая гриффиндорка, раздувшая из пикси дракона. На часах час ночи, внизу, из общей гостиной доносятся перевозбуждённые радостные голоса. Никто и не думает ложиться спать. Сейчас Фред и Джордж наверняка принесут вкусностей из кухни и «бал» продолжится до самого утра. Гермиона лежит головой на тетради, припав щекой к странице. Руку держит на внутренней стороне обложки, чувствуя тепло. Совсем как если бы она могла обнять Ланселота, — настоящего, материального, — точно так же прижавшись щекой к тёплой живой груди. Но рядом сопит только Живоглот, грея хозяйский бок. Он недовольно урчит и выпускает когти в сторону тетради. Гермиона приподнимает голову и сквозь пелену слёз видит строчки, выполненные знакомым каллиграфическим почерком. Спешно протирает глаза сначала рукой, затем подолом платья, не верит собственным глазам, но доверяет кошачьему шипению. Ланселот: «Ты плачешь?» Гермиона рукой шарит по постели в поисках пера. Расстроенный Живоглот сворачивается у подушки, отвернувшись от хозяйки. Гвиневра: «С чего ты взял?» Ланселот: «Страницы мокрые, а вариант, что ты сидишь под дождём с тетрадью, кажется мне менее вероятным». Гермиона застывает. Страницы способны перенести даже её слезы. Ланселот: «Кто обидел тебя, ma chère? Чью голову я вправе отрубить?» У Гермионы снова дрожат губы, ей кажется, что это просто сон, и она больно щиплет себя за руку. Больно. Ей действительно больно. И это действительно сообщение от Ланселота. И она пишет ему обо всём и всех. Пишет самозабвенно. Вырезает слова вместо шрамов на душе. Исповедуется личному дневнику, предназначенному только им двоим. Он её святой отец, который простит всю слабость, ибо он далеко. Возможно, за десятки лет. Они никогда не увидят друг друга. Их секреты схоронит время, захлопнув крышкой ностальгии. Гвиневра: «Я просто устала. Устала от всего. От потребительского отношения. Я из кожи вон лезу, чтобы быть достойной этого мира, школы, факультета и даже друзей. И всё, что я получаю — это статус «удобной подруги, запасного колеса, скорой помощи». Я нужна всем, только когда кому-то требуется моя помощь. Мои друзья только сегодня выяснили, что я, видите ли, девушка, а не бесполая ходячая энциклопедия на все случаи жизни! Мне всё время приходится соответствовать! Сто раз подумать, прежде чем что-то произнести вслух. А иначе — вдруг я кого-то оскорблю или расстрою своими знаниями, идеями или чувствами. Порой мне кажется, что я родилась не в своём времени. Я пугаю их. Я раздражаю их. И не приведи Мерлин, если я покажу, что чем-то недовольна или расстроена! Я долго не могла признаться никому, но порой я так зла. Так зла на всех своих одноклассников, на всю школу, на весь магический мир за их стереотипы, за ограниченный ум, за то, что они боятся подумать чуть шире школьной программы или традиций их семей! Как будто, если они сделают три шага вместо двух положенных, этот мир схлопнется! Нет, не схлопнется! Я уважаю правила и законы, но только когда они спасают мир от анархии и беззаконности, а не когда ущемляют и ограничивают меня в праве быть той, кто я есть! И не когда мешают миру развиваться! Видимо, единственный способ заставить себя выслушать и пошевелить немного извилинами — использовать на всём магическом мире Крепос Делюмос!» Гермиона отбрасывает перо и хватается за голову. С ужасом смотрит на несколько исписанных страниц, бежит по строчкам. По пляшущим корявым буквам. Они постепенно исчезают, словно мираж. Ланселот: «Мне это знакомо». Гермиона удивлённо выгибает бровь, но при этом оживляется, с замиранием сердца ожидая, когда слова сложатся в полноценные строки. Ланселот: «Мне тоже бывает непросто. Только моветон на эмоции и чувства ты установила собственными руками, а мой моветон имеет многовековой фамильный фундамент. Я не могу сказать: «устал», «не хочу», «я против» или «мне это не нравится». Есть правила, которым я обязан следовать; и всё, что мне остаётся — соответствовать им, уверяя, что это мой собственный выбор». Гвиневра: «Но это не так?» Ланселот: «Не всегда. Многие полагают: если у тебя есть деньги, ты можешь владеть всем». Гвиневра: «А разве это не твоё же утверждение?» Ланселот: «Я говорил о некой иной цене. В более широком смысле». Гвиневра: «И что же не можешь получить ты, владея любой «валютой»?» Пауза. Тишина. Только отголоски музыки и пьяных разгорячённых голосов, доносящихся из общей гостиной. Ланселот: «Искренность». У Гермионы мурашки бегут по спине. Слово, которое вертелось на кончике языка, не решаясь сорваться с губ. Вот оно. А строчки тем временем продолжают осыпаться в пепел и возрождаться точно феникс. Ланселот: «…которую я смог ощутить только с тобой». Гермиона грустно усмехается. Гвиневра: «Мы как личные дневники с обратной связью». Ланселот: «Можем не думать дважды над словами». Гвиневра: «Говорить о своих слабостях». Ланселот: «И страхах». Гвиневра: «А ты боишься?» Ланселот: «У всех есть страхи». Гвиневра: «Чего?» Ланселот: «Не соответствовать своей фамилии». Гвиневра: «Разве ты обязан? Ты ведь личность, а не часть родового герба!» Ланселот: «Но я часть родового древа. И любое моё действие и слово проходят через сито репутации семьи». Гвиневра: «Мне жаль». Ланселот: «Нет, мне жаль, что жалуюсь в час твоих слёз на свою тяжёлую богатую жизнь». Гермиона смеётся. Гвиневра: «Смею предположить, что сегодня, сэр Ланселот, Вы боялись Азкабана, за которым скрывался гнев отца». Она решает придать беседе более непринуждённый тон. Боится, что излишняя откровенность спугнёт его. Ланселот: «Не только Вам, леди Гвиневра, позволено хвастаться в своём досье угрозой исключения». Гвиневра: «Так у тебя получилось? Зелье подействовало? Ты проник в спальню преподавателя ЗОТИ?» Ланселот: «Вы оскорбляете меня своими сомнениями, леди Гвиневра». Ланселот: «Конечно получилось». Ланселот: «И вынужден так и быть признать в честь этой праздничной ночи: не без твоей помощи». Гвиневра: «Может, ради этой праздничной ночи поведаешь, что ты всё-таки натворил?» Ланселот: «Как я и говорил ранее — ничего такого, из-за чего стоило бы поднимать шум. Я привёз в школу один ценный… неоднозначный артефакт из семейной коллекции. Исключительно в познавательных целях, которые мы собирались достичь с друзьями в рождественскую ночь. Но преподаватель ЗОТИ обнаружил у меня артефакт и отобрал, пригрозив оглаской отцу и исключением. Как ты наверняка догадалась, семейная реликвия не была отдана ни директору, ни моему отцу. Этот упырь решил прикарманить её себе. Я всего лишь вернул то, что принадлежало мне, обернувшись преподавателем и проникнув в его комнату». Гвиневра: «Но он ведь заметит пропажу!» Ланселот: «Я подменил чашу заранее заказанной подделкой. Нет нерешаемых проблем». Гвиневра: «Чашу? О каком артефакте идёт речь?» Ланселот: «Чаше последней крови». Гермиона хмурится, пытаясь вычленить из памяти множество прочитанных статей и книг. Знакомое, что-то очень знакомое. Гвиневра: «Подожди, я читала о ней. Это чаша Влада Цепеша! Из которой он пил кровь своих жертв! Вы что же, пытались вызвать дух Дракулы?!» Ланселот: «А как ещё развеять себя в рождественскую ночь?» Гвиневра: «Точно не призывом мёртвого вампира!» Ланселот: «Странно слышать подобное от волшебницы, защищающей права саженцев и эльфов. Вампиры тебе, значит, не милы? Звучит как дискриминация. Не кажется ли тебе это откровенным лицемерием?» Гвиневра: «Эльфы не опасны!» Ланселот: «Вампиры тоже, если вовремя набросить на них сковывающие чары». Гермиона устало падает на спину и прикрывает глаза. Делает несколько интенсивных вдохов и выдохов. Сгибает колени и приставляет к ним тетрадь. Гвиневра: «Итак… вам не удалось?» Ланселот: «Вы оскорбляете мой потенциал подобными заключениями». Гвиневра: «Боюсь спрашивать, что с Хогвартсом…» Лансеоот: «Если ты читаешь это сообщение в своём времени, легко догадаться, что всё закончилось не руинами». Ланселот: «По правде говоря, я был разочарован. Он пробыл с нами всего полчаса и то занудствовал, рассказывая о своих походах на Трансильванию. Мы надеялись услышать более ценные сведения». Гермиона качает головой. Гвиневра: «Серьёзно? Вы надеялись на лекцию от графа Дракулы «Сколько литров девственной крови добавлять в ванну для сохранения вечной молодости»?» Ланселот: «Как минимум. Только руку зря порезал ритуальным кинжалом». Гвиневра: «Так сходи в больничное крыло». Ланселот: «Боюсь, Рождество — время каникул даже для недугов». Ланселот: «Но помнится, ты говорила, если поцеловать место, которое болит, оно пройдёт…» Гвиневра: «Да, так мама мне говорила». Ланселот: «Так может ты…» Его мысль обрывается на полуслове, но Гермиона понимает и без продолжения. Она качает ногой, закинутой на коленку, и смотрит пристально в застывшие строки. В постели так уютно, так хорошо. Так не хочется вставать. Тем более, идти на поводу этого нахального слизеринца. Но с измученным стоном Гермиона всё-таки сползает с кровати, находит волшебную помаду «Смачный чмок», наносит на губы и прикладывается в быстром поцелуе к странице. Меркнут его строчки с её розовым отпечатком. Ничего не происходит. Он молчит. Только шаги и уставшие голоса приближаются к комнате. Дверь резко открывается, входят громко шепчущиеся девчонки, а Гермиона, не выдержав, волнительно царапает на странице вопрос. Гвиневра: «Куда я попала?» Звучит взрыв неожиданного хохота, Гермиона вздрагивает, оборачивается, Лаванда уже чуть тише задыхается от смеха, а Парвати с возмущённым видом продолжает свой рассказ, экспрессивно жестикулируя руками, украшенными звонкими браслетами. Когда Гермиона возвращается к тетради, на её страницах уже пульсируют всего два слова, что, будь они способны трансфигурироваться, мурашками прошлись бы по её коже, стрелой ударив… Ланселот: «В сердце».