The River of Time

Хогвартс-экспресс мерно стучит и покачивается на рельсах — почти укачивает и клонит в сон, как мать, лелеющая на руках своё дитя. За окном стремительно мелькает пейзаж: густые кроны деревьев и тревожно темнеющее осеннее небо. Гермиона водит пером по губам и мечтательно смотрит в окно. На её поджатых коленках лежит тетрадь Арбакейна, где ещё теплится последняя строчка от Ланселота. Он тоже в этот самый момент добирается до Хогвартса — это создаёт ощущение того, что на учёбу они добираются вместе, возможно, в одном вагоне, купе, пускай и разделённые неизвестными десятками лет. Ланселот: «Поздравляю с заступлением на должность старосты, коллега». Ланселот: «Уже успела снять очки с недоброжелателей?» Гвиневра: «Я не собираюсь пользоваться своим должностным положением! Это превышение обязанностей!» Ланселот: «Это не будет считаться превышением, если знать кого, когда и за что подлавливать, ma chérie». Это его последний год. Не единожды за лето они обсуждали, что будет после — пугающая точка, к которой они стремительно и фатально падали с первого слова на пожелтевших страницах. По закону они не имели права забирать библиотечные книги Хогвартса с собой, но правило все-таки нарушили. Ей не хотелось думать о расставании. Но умом Гермиона признаёт: рано или поздно их переписке придёт конец. Время им не обмануть. — Разве это справедливо, что старостой сделали сына Пожирателя Смерти? Просто абсурд! Как думаешь, почему Дамблдор одобрил это решение? — допытывается Рон у Гарри. Гермиона переводит на них взгляд, совершенно потеряв нить разговора. В отличие от Гермионы, на коленях Рона и Гарри лежат обёртки от сладостей, совсем как у мальчишек, которых она встретила в поезде четыре года назад. — Мне откуда знать, Рон? Я не говорил с Дамблдором с начала июня, — сконфуженно мямлит Гарри, с виду уставший и раздраженный. — Они снова решили вопрос мешком золота! Вот же ублюдок! — сердито восклицает Рон и разворачивается к Гермионе, сидящей рядом с ним. — А ты что думаешь, Гермиона? — М? — растерянно отзывается она, царапая сообщение Ланселоту. — Ты что там делаешь? Что это за тетрадь у тебя опять в руках? — В попытке разглядеть, что строчит подруга, Рон наклоняется вбок, но Гермиона отодвигается ближе к окну. — Это мой ежедневник, — нарочито небрежным тоном отвечает она. — Я составляю план занятий на ближайшие три месяца. Теперь мой график станет еще плотнее. — Серьёзно, Гермиона, ты можешь хоть одну минуту не думать об учёбе? Ты и так всё лето в доме Блэков читала ускоренный курс по переводу древних рун! — А ты можешь хоть одну минуту не орать на весь вагон, что Люциус Малфой — Пожиратель Смерти? — парирует Гермиона, сбиваясь с ответа, из-за чего её предложение выглядит обрывчатым, и, она скорее зачёркивает его. — Но это правда! — От наших криков правда не станет очевидной для всех! После нескольких успокаивающих вдохов и выдохов Гермиона возвращается к переписке. Гвиневра: «В библиотеке Блэков я изучила несколько юридических свитков: прецеденты о незаконном владении магическими артефактами, дела по которым Визенгамот вынес вердикт в пользу «похитителей». Кажется, я нашла лазейку: это не может считаться похищением, если артефакт сам выбирает своего хозяина, как в случае с тетрадью Арбакейна. А официальная легенда именно так и гласит: тетрадь сама выбирает владельца. Я собираюсь подать официальное прошение директору Хогвартса и отделу обеспечения магического правопорядка Министерства Магии на право временного владения тетрадью. Думаю, тебе тоже стоит подать прошение, аргументировав его прецедентом по рассмотренному делу номер 393-ап от 14 декабря 1897 года». Ланселот: «Я всё ещё придерживаюсь мнения: то, что можно укрыть под моей мантией, не обязательно должно попадать в отчёты на столы Министерства Магии». Гвиневра: «Но пропажу тетради могли заметить! У нас могут быть проблемы. Как ты не понимаешь?» Ланселот: «Не припомню, чтобы ко мне прилетали разъярённые министерские совы с судебной явкой». Гвиневра: «О пропаже могли не оповещать Министерство, но библиотека Хогвартса…» Но Гермиона не успевает дописать свою мысль, ведь за её незаконченным предложением появляется бестактное возражение: Ланселот: «Муки совести неизмеримо тяжелы, чтобы носить их на своей груди, я предпочту то, что не тяжелее золотых брошей». Гермиона сожалеет, что тетрадь не может перенести в его время Летучемышинный сглаз. Однако доля логики в словах Ланселота присутствует: сколько бы Гермиона не разыгрывала сценариев о возращении в Хогвартс, где с их факультета по её вине снимают сто очков за кражу тетради, никто за всё лето так и не прислал ей уведомлений о дисциплинарном слушании, в отличие от Гарри. С другой стороны, библиотека могла просто не знать, кто именно стащил редкий артефакт. Ланселот: «Ты упомянула библиотеку Блэков. Так значит ты…» Это многозначительное многоточие заставляет Гермиону похолодеть от ужаса — все эти дни, недели она ловко умалчивала, под чьей мрачной крышей проводила каникулы, и проговорилась, в конце концов, на пути в Хогвартс. Гвиневра: «Скажем так, сложные родственно-дружественные связи привели меня в этот дом. Давай забудем о том, что я написала. Мы договорились: никаких имён». Ланселот: «Понимаю. Все мы — члены чистокровных семей — приходимся друг другу братьями и сёстрами. Это так утомляет при составлении приглашений на свадьбы». Внутри сворачивается неприятное чувство, подобно змеиному клубку: из-за своей оплошности и размытого ответа она ввела Ланселота в заблуждение по поводу «чистоты» своей крови. С другой стороны, Ланселот сам сделал неверные выводы — не её вина, что он прочитал меж строк ответ, который желал увидеть. Голоса друзей то и дело врываются в её сознание, становясь все громче и возбужденнее, а Ланселот — упрямее и невыносимее. Гермиона вспыхивает, отыгрываясь на Гарри с Роном, хотя кричит она на самом деле на себя: — Крициатус вас подери, вы можете не отвлекать меня! Голоса смолкают. Гарри и Рон таращатся на неё, переглядываются и снова возвращают ей недоумённые взгляды, удивлённые как необычным ругательством, так и повышенным тоном. — От чего? От составления плана зубрёжки? — недоумённо спрашивает Рон, и Гермиона склоняет голову к прохладному стеклу, закрывая глаза. Совесть точила её, как жук кору, всё лето. Каждый день — невзначай, но мысль дёргала за рукав, мерзко хихикая о том, что её ожидает по возвращении в Хогвартс: какую взбучку ей устроят за украденную из библиотеки тетрадь. И в этом напряжении ей приходилось дрейфовать в одиночку. Ланселот всегда был выше таких пустяков, как правила. На самом деле, несмотря на украденную тетрадь, в течение лета они общались не так часто, как могла ожидать Гермиона. Ланселот бо́льшую часть лета пропадал на светских раутах, благотворительных встречах и аукционах, куда его водил отец. В такие моменты в его посланиях чувствовалось бахвальство, он определённо красовался перед ней, пытаясь произвести впечатление. Но все его попытки покичиться в глазах Гермионы выглядели скорее забавными. Её не впечатлили ни заколдованная египетская ваза времён Нефертити, ни пепел сожжённой салемской ведьмы. Сама Гермиона едва находила время, чтобы в спокойной обстановке, а главное наедине с собой, раствориться в водах времени: почти всё лето она провела в конспиративном штабе Ордена Феникса, в мрачных, холодных стенах, в которых некогда жили чистокровные тёмные маги. Всё своё время они тратили на так называемую уборку, которую следовало величать сражением с домом Блэков, где всё — живое и неживое — противилось их присутствию. Её присутствию. Только общение с Ланселотом позволяло отвлечься от вопящих портретов и пугающих гобеленов, намертво приколдованных к стенам; бедного, сошедшего с ума домовика, который проклинал её с таким рвением, какого она не встречала даже у Малфоя. А когда на неё в туалете, из-за тёмного потолочного угла, выскочил вурдалак, Гермиона едва сдержалась, чтобы не воспользоваться Крепос Делюмос, ведь она клятвенно пообещала себе впредь никогда не произносить эти проклятые слова. Приходилось скрывать и тетрадь, придумав для Джинни, с которой они спали в одной комнате, легенду — будто бы Гермиона занимается переводами древних рун. А в один из вечеров, в сумрачной подвальной кухне она оставила тетрадь на столе, пока помогала миссис Уизли наколдовывать в котле тыквенный суп. Свою оплошность гриффиндорка осознала, когда увидела, как Сириус остановился у стола, поддев пальцем край обложки. Гермиона похолодела. — Знакомая тетрадка, — протянул крёстный Гарри, а рядом с ним остановился Люпин, тоже застывший взглядом на магическом артефакте. Сириус спросил его с лёгкой повеселевшей ностальгией в голосе: — Это случайно не та? С ней ещё Снейп таскался полгода, помнишь? — Точно, — кивнул болезненного вида Римус, в голосе которого тоже забрезжил след веселья. — Джеймс ещё дразнил Снейпа, что тот встречается с тетрадью. Смущённая Гермиона быстро забрала тетрадь и неловко улыбнулась, благо никто не стал задавать неудобных вопросов, потеряв к находке интерес. Зато у Гермионы остался осадок. Ещё один осадок, связанный с изменениями в собственном теле, преследовал её все эти мрачные дни. Месячных три года назад она не так перепугалась, теоретически уже зная, что к чему и почему, как того приятного ощущения внизу живота, которое почувствовала, проснувшись в середине июля в комнате, занавешенной тяжёлыми тёмно-зелёными портьерами. Когда Гермиона открыла глаза, то ощутила не только приятную тяжесть внизу, но и одеяло, которое попало между ног. Непроизвольно она сжала бёдра сильнее и потёрлась об него, и тысяча мелких иголок пробежались от копчика к макушке. Мозг вопил, перекрывая даже портрет покойной матери Сириуса внизу: «Сделай так еще раз». Но Гермиона противилась, вынужденная успокаивать себя ежедневной физической нагрузкой. В ней что-то пробудилось. И Гермиона не могла понять, кто именно разбудил в ней это: Виктор или Ланселот. Если что и пробудил в ней Ланселот, так это пугающее тёмное чувство возмездия. Когда после провального, невероятно трагичного финала Турнира Трёх Волшебников Гарри лежал в больничном крыле, Гермиона заметила зеленоватого жука на подоконнике рядом с койкой, белые полосы которого очень напоминали знакомые очертания стильных белых очков, и Гермиона, уверенная, что треклятая, попившая их крови, Рита Скиттер — анимаг, поймала жука в банку, наложив чары, чтобы пронырливая дамочка не смогла принять исходную форму. Ланселот оказался прав: приятно, подобно коллекционеру, хранить журналистов в банках. Хоть она и пообещала Гарри с Роном, что отпустит Скиттер, как только они сойдут с Хогвартс-экспресса, Гермиона, гордая собой, всё же продержала трофей на стеллажной полке между томиком Джейн Остин и начальным курсом истории магии больше недели, проведя профилактические беседы о вреде клеветы. Ланселот всё также настаивал, что нужно засушить её или, ещё лучше, превратить в фамильный артефакт, передавая потомкам вместе с поучительной историей, но Гермиона выпустила пронырливого и раскаявшегося жука под причитающие строчки Ланселота, повествующие о том, что люди не меняются. И если бы на этом заканчивались все моральные дилеммы… Гермиона смотрит на перо в своей руке, почти ничем не отличающееся от любого другого, за исключением магического нюанса: оно не требовало постоянного взаимодействия с чернилами. Волшебное перо, которое долго сохраняет чернила, она купила на деньги, как оказалось, Пожирателя Смерти. Когда три месяца назад лже-профессор Грюм попросил её об одолжении (прикупить ему ингредиенты для обезболивающего зелья), Гермиона вместе с ингредиентами принесла и сдачу. Однако «Грюм» от сдачи щедро отказался и предложил Гермионе на эти деньги купить себе что-нибудь на память о чудных деньках и старом добром профессоре. Ей так льстила преподавательская похвала, особенно, когда «Грозный Глаз» пророчил ей карьеру аврора, что Гермиона не стала противиться, быстро найдя сиклям применение: в одном из магазинчиков Хогсмида. Барти Крауч-младший тоже оказался прав: теперь она не могла забыть ни его уроки, ни его самого, ловко одурачившего весь Хогвартс. Эта мысль коробила её с такой силой, что однажды Гермиона выкинула перо в мусорку, но промучившись в родительском доме всю ночь, наутро понеслась к мусорным бакам, которые ещё не успели опустошить. А каникулы в доме Блэков, где периодически мелькал настоящий бывший мракоборец, только сильнее заставляли изнывать от скребущей душу совести. С одной стороны, она не решалась выкинуть перо — лимитированный подарок, — но с другой, её разъедала мысль, что подарок она купила на преступные деньги, деньги Пожирателя Смерти. И возможно, эти деньги ему дал Тот-Кого-Нельзя-Называть. — Не правда, он заработал их честно, преподавая защиту от тёмных искусств, и не важно, кем он был. Эти деньги были заработаны честно! — возражает вслух сама себе Гермиона, и в голосе её так и звенит сентенция. — Ты о чём? — удивлённо спрашивает Гарри, сидящий напротив. В его зелёных глазах не меньший испуг, чем у самой Гермионы. — Да так, мысли вслух. Но… Чисто теоретически, если бы вам вручили или скорее дали денег на подарок… эм, — Геормиона осекается и прочищает горло, — личность, не обременённая моралью и даже преступная, вы бы оставили подарок себе? — Крауч тебе что, сделал подарок? — Рон выстреливает вопросом в лоб, точно заклинанием. Гермиона давится нервным смешком. — Нет, конечно! Не о том речь! Это вопрос теоретический и подарок в нём сделан не напрямую! — Выкинул бы, — категорично заявляет Рон, пожимая плечами — мол, само разумеющееся. — Но… Подарок никому не вредит! Это безобидная безделушка! — Если безобидная безделушка, то зачем о ней переживать? Тем более бы выкинул. Гермиона переводит раздражённый взгляд на Гарри, тот не спешит с ответом и с важным видом поправляет очки. — Затрудняюсь ответить. Смотря, кто даритель и что за подарок. Но наверное, как и Рон, выкинул бы. Если это такая важная вещь, куплю просто на свои деньги, какая проблема? — Но вещь лимитированная! — возражает чуть дрогнувшим голосом Гермиона. — Ты только что говорила, что это безделушка, — напоминает Рон, окончательно запутавшись. — Крауч всё-таки что-то дал тебе? Мерлинова борода, Гермиона! Избавься от этого, что бы это ни было. На «безделушку» может быть наложено проклятье, и ты не можешь таскать с собой вещи Пожирателя Смерти! Стыд не позволяет Гермионе ни признаться ни в том, как Крауч провёл её, втянув в преступную авантюру, благодаря которой поддерживал внешний облик Грюма, ни как она получила от него «взятку» в виде разрешения на посещение запрещённой секции библиотеки. Ни тем более, о злополучном пере в её руке. — Знаешь, Рон, вообще-то пока вы все целый год заглядывали ему в рот и восхищались демонстрацией Империуса и Крициатуса, я одна пыталась вас вразумить, что это незаконно! — Так чего не пошла к Дамблдору, если ты единственная заподозрила неладное? От злости и смущения Гермиона краснеет, уши её горят, а к горлу подходит ком обиды. — Знаете, невозможно отрицать, что, кем бы он ни был и с какой бы садистской целью это ни делал, он дал нам ценные знания, которые могут пригодиться в магическом мире. Он целый год притворялся другим человеком, и ни разу никто его не заподозрил. В мире маглов ему бы вручили Оскар за лучшую актёрскую игру. — Гарри слово в слово озвучил то, в чём боялась признаться себе Гермиона. — Серьёзно, Гарри, и ты туда же, — вспыхивает Рон, и его веснушчатое лицо становится окончательно красным. — Говорите так, будто бы вы им восхищаетесь. — Гарри просто констатировал факт, — тихо бубнит под нос Гермиона, оправдывая не столько Гарри, сколько себя. Она всё же захлопывает тетрадь. — Пойду патрулировать вагоны. Мы достаточно передохнули, Рон, — она поднимается, в мутном отражении окна на неё смотрит двойник в тёмной мантии с нацепленным на груди красным значком старосты. — Выйду через пять минут, — бросает Рон ей вслед. В коридоре вагона тесно, несколько парочек дышат у открытых окон, из-за чего внутрь залетают холодные капли дождя. В одном конце вагона стоит тележка со сладостями, продавщица протягивает младшекурсникам воздушные, в прямом смысле, зефирки; в другом конце Гермиона видит, как из соседнего вагона появляется Драко в неизменной компании не то друзей, не то телохранителей. Они заглядывают в купе под видом проверки на соблюдение дисциплины, но с явной целью найти определённую личность. Ещё несколько часов назад они виделись в купе старших префектов, но Малфой тогда, высокомерно задрав нос, был слишком занят полированием своего зелёного значка. Гермиона резко отворачивается и, не желая участвовать в поднадоевшей традиции препирательств со слизеринцами, идёт к тележке со сладостями. Она слышит, как слизеринцы толкаются и пробираются к их купе, затем раздаётся звук отодвигаемой двери и наконец задиристый голос Драко, который явно перекатывал заготовленную реплику на языке с тех пор, как залез в поезд: — Поттер, а Поттер. Слышал, на тебя напали Дементоры. А ты уверен, что не перепутал их с Воландемортом? — Не смей произносить его имя вслух! — доносится разъяренный крик Рона из купе. Гермиона оборачивается в тот момент, когда Драко выставляет вперёд руки и издает потусторонний звук, предназначенный для запугивания детей. Крэбб, засучивший рукава, и Гойл, спрятавший кулаки в карманах брюк, одобрительно гогочут — голоса троих начинают ломаться. — Уизли, хочешь схлопотать минус двадцать очков за грубость? — Это касается и тебя, Малфой. Не забывай, что я тоже староста, — уверенно парирует Рон, и Гермиона про себя ликует, однако её радость длится недолго. — Молодец, что упомянул об этом вместо меня, Уизли. Каково тебе, Поттер, на подтанцовке у своей тени? Заслышав последние ядовитые слова, Гермиона тянется за палочкой и делает шаг назад, — не один день она видела, с каким трудом Гарри даётся не показывать обиду за то, что его не избрали старостой, — но быстро сдерживает себя, когда слышит, с какой силой захлопывается дверь. Вместо этого она заказывает бутылку адски холодного лимонада и несколько безобидных эклеров. Слышит приближающиеся голоса слизеринцев, довольных своей вылазкой, краем глаза видит их силуэты. Специально непринуждённо болтает с продавщицей, надеясь, что ей удастся избежать провокации — иначе не миновать беды. Они совсем рядом. И замирает, чувствуя то, что возмущает её до глубины души. Уж лучше бы он подразнил её за назначение, но нет! Проходя мимо, Драко буквально вжимается в неё, замедляя шаг, и проходит, прижавшись грудью и пахом к её спине и тому, что находится ниже. Он так близко, что Гермиона чувствует, как тот шумно втягивает воздух, как его резкий одеколон, точно он облился им с головы до ног, бьёт в легкие. Она застывает с эффектом Ступефая: рука — в кошельке в виде жабьей головы, а сама она стоит, не дышит, понимает, что Крэбб и Гойл прошли мимо неё и, в отличие от Драко, уступающего им в габаритах, они не вжались в неё как закатанные в банке огурцы. — Малфой, ты окончательно совесть потерял? — рычит Гермиона, её трясет, шея и щёки горят, ещё не совсем понятно от чего больше: от возмущения или смущения. Драко бросает на неё надменный взгляд из-за плеча, и его брови наигранно, почти удивлённо ползут вверх. — О, Грейнджер, это ты, перепутал тебя с пустым местом. За его искромётной репликой следует взрыв хохота порядком раздобревших Крэбба и Гойла. У Гермионы комок в горле, ей отчаянно хочется снять с него очки, как и советовал поступать Ланселот, но она выше этого: проглатывает обиду и резко заходит в открытое купе, закрывая за собой дверь. Сам Малфой, мелькая за стеклом двери, намеренно тянет время, покупая сладости: сначала берёт одно, потом другое, передумывает, медленно ищет деньги. Не остаётся иного выхода, кроме как присесть на краешек полки и, наконец, заметить, что попала она в купе к девочкам из Когтеврана — они смотрят на неё чуть удивлённо, но её появлению не возражают, только перешёптываются и поглядывают с подозрением. Все, кроме сидящей напротив Полумны Лавгуд. На лице внеземной девчонки надеты сюрреалистичные розовые очки, с тремя рядами линз, а сама Полумна увлечена чтением Задиры. Гермиона при виде глупой, даже вульгарной жёлтой прессы закатывает глаза и открывает тетрадь, решая посоветоваться касательно пера с экспертом в области моральных дилемм. Гвиневра: «Меня в последнее время мучает одна мысль. Мне сделали подарок. Один человек, не самого высокого морального толка. И я не уверена, что имею право оставлять этот подарок». Ланселот: «Леди Гвиневра, не успел начаться учебный год, а вы снова в окружении тёмных магов?» Гвиневра: «Нет! Конечно нет! Не уходи от ответа!» Ланселот: «Этот подарок может навредить тебе?» Гвинвера: «Нет?» Ланселот: «Он приносит тебе выгоду?» Гвиневра: «Да». Ланселот: «Тогда не вижу никаких препятствий». Гвиневра: «Но ты не спросил, может ли он навредить окружающим». Она уверена, что во время повисшей паузы между вопросом и ответом Ланселот тяжко вздыхает. Ланселот: «Ладно, будь по-твоему, подарок может навредить окружающим?» Гвиневра: «Нет…» Ланселот: «Вот ты и ответила на собственный вопрос. Пользуйся в своё удовольствие». Ответ Ланселота успокаивает, его подход к проблеме ей кажется практичнее, чем вопли Рона и Гарри об опасности подарков от сомнительных личностей. В конце концов, не лично Крауч выбрал эту ручку, да и на деньги ему явно было всё равно. Поезд постепенно снижает скорость, темнота за окном не позволяет разглядеть окрестности, но по времени они должны вот-вот прибыть к станции. Гвиневра: «Поезд подходит к станции. Не уверена, что сегодня получится списаться. Мне нужно будет заняться первокурсниками». Ланселот: «Я тоже». Гермиона приходит в восторг от мысли, что они буквально в одном часовом поясе. Это мило, волнительно и романтично. Гвиневра: «Волнуешься перед последним годом?» Ланселот: «Это школа должна волноваться, что потеряет меня». Ланселот: «Одно радует: последний год мне придётся слушать безумную вокальную импровизацию распределяющей шляпы». Гвиневра: «А по-моему это забавная традиция». Ланселот: «А по-моему шляпе, как и половине Хогвартса, не помешали бы уроки вокала». Гвиневра: «Какую бы тогда ты предложил традицию для празднования начала года?» Ланселот: «Выступление вейл и гоблинов. Последние — чудесные скрипачи. И конечно, жертвоприношение в виде сжигания магла на школьном дворе». Гвиневра: «Это несмешно». Ланселот: «Что именно? Что гоблины прекрасные скрипачи?» Гвиневра: «Ты и сам знаешь — что». Ланселот: «Не вижу ничего зазорного: раньше маглы сами себя сжигали, чтобы получить от нас толику магического чуда». Гвиневра: «Что ты имеешь в виду?» Ланселот: «Как минимум я имею в виду коренных американских магов, которые вносили чудо в жизнь неотёсанных аборигенов, молящихся и сжигающих свой народ во имя божеств, роли которых на самом деле исполняли мы». Гермионе становится не по себе из-за того, что её приписывают к чистокровным магам, когда её место — по другую сторону истории. И правда, кажется, эта тема предназначалась как раз для пятого курса истории магии: многие шаманы были колдунами, которые выдавали свои силы за божественное снисхождение. Подобное практиковалось у многих народов. Гвиневра: «И считаю прекрасным, что появился Статут о разумном применении магии». Ланселот: «On devient moral dès qu’on est malheureux». Гвиневра: «В отличие от тебя, я владею французским только со словарём». Ланселот: «Тогда тебе придётся томиться невежеством, пока ты не доберёшься до ближайшего словаря. Приятного вечера, леди Гвиневра!» Определённо, ей стоит попрактиковаться передавать через тетрадь не только «смачные чмоки», но и Летучемышиный сглаз. Определённо. Поезд постепенно замедляет ход. Гермиона закрывает тетрадь, и в её мысли врывается разговор когтевранок, переставших шептаться так, чтобы она их не расслышала. Они обсуждают последнюю статью «Ежедневного пророка», где очередная выскочка, именуемая репортёром, ловко использовала Гарри в качестве нелицеприятной метафоры. Кажется, когтевранкам очередной грязный эпитет приходится по душе, и Гермиона теперь лично слышит теперь обвинения во вранье. — Врёт? Каждый год происходит одно и тоже: то Гарри объявляют наследником Слизерина, то Гарри обвиняют в том, что он сам бросил имя в кубок. А теперь Гарри врёт, что Волендеморт жив?! — не выдерживает Гермиона, вставая на защиту друга, и машинально вздрагивает — она впервые произносит вслух имя Того-Кого-Нельзя-Называть, и за это же цепляются когтевранки, вылупившие от шока глаза. — Не произноси его имя! — Я верю Гарри, — мечтательным голосом произносит Полумна. Она любовно укладывает журнал в сундук и накидывает мантию. — Мой отец говорит, что история повторяется, всё в точности, как двадцать лет назад. Гермиона вежливо улыбается, но ей обидно, что единственная, кто встаёт на их защиту — Полоумная Лавгуд. Это вес её словам не прибавляет. — Как много любвекрылов витает в твоей голове, — блаженным, медленным голосом замечает Полумна, пристально разглядывая Гермиону из-под сверкающих перламутровых линз. — Что прости? — впадает в ступор Гермиона. — Кто витает у меня в голове? — Любвекрылы, — как само собой разумеющееся повторяет Полумна, легонько пожимая левым плечом. — Они заводятся в голове влюблённого человека, постоянно отвлекают его, заставляя думать о том, в кого ты влюблена; насылают сны о нём и заставляют бабочек порхать в животе. Гермиона отчаянно пытается улыбнуться ещё раз, но, судя по судороге на лице, получается не очень… Она неуютно трёт колени, прислушиваясь, — кажется, Малфой давно ушёл. И быстро покидает вагон, надеясь, что вместе с Полумной в нём останутся и «любвекрылы». Своё дежурство она успешно пропустила. Остаток вечера проходит на адреналине. Пока Гермиона пытается совмещать функции хорошей подруги, надёжной старосты и просто прилежной гриффиндорки, тело выдает её с поличным. Она рассеянно и растерянно помогает первокурсникам добраться до лодок — благо, рядом Рон, ведущий себя чуть собраннее. В карете, по пути в Хогвартс, она нервно щёлкает ногтями, мыслями находясь в библиотеке. На ужине, в окружении всевозможных чудес гастрономического искусства, она стучит правой ногой и даже пропускает мимо ушей ту пафосную браваду, которую вставляет их новая преподавательница по ЗОТИ, не внушающая доверие, как и предыдущие преподаватели. Она то и дело бросает взгляд на слизеринский стол, быстро обгладывая куриную ножку, точно это может ускорить вечер. А ведь Ланселот в своём времени сидит за этим самым столом, очень довольный своей пакостью, и наслаждается вечером. В отличие от неё. «Точнее сидел», — поправляет себя Гермиона. Всё чаще ей приходится напоминать себе, что они гости разного времени. Её страхи из-за похищенной тетради постепенно рассеиваются: никто не схватил её за локоть у Большого Зала и не поволок на плаху. Зато теперь она переживает из-за Малфоя, который за один вечер показал себя просто ужасным, кошмарным старостой, почувствовавшим себя хозяином положения. После ужина Гермиона провожает первокурсников в их башню. Когда все постепенно расходятся спать, она бежит к портретному выходу. — Ты куда? — кричит ей вслед удивлённый Рон. — В библиотеку! — бросает в ответ Гермиона прежде, чем выскользнуть из башни. — В первый же день?! — долетает ей возмущённый риторический вопрос, а Гермиона на всех порах мчится к ещё не успевшей закрыться библиотеке, с выпученными глазами просит, почти вымаливает у библиотекарши словарик французского и, тяжело дыша, растрёпанная, садится за стол, где принимается за перевод. Наконец, через десять минут она пишет в тетради переведённую фразу, точно ждёт оценки: Гвиневра: «Мы становимся моралистами, когда мы несчастны. Я правильно перевела?» Ланселот: «Умничка. Понравилось?» Гвиневра: «Это прозвучит странно, но такие переводы выглядят не менее полезными, чем переводы древних рун. Может, мне и правда стоит освоить один иностранный язык». Ланселот: «Les grands embrasements naissent de petites étincelles». Гвиневра: «Не сию же минуту, Ланселот! Мне завтра рано вставать, я же теперь староста!» Ланселот: «Passe une bonne nuit, ma chérie». Гермиона хватается за голову — за всклокоченное каштановое гнездо — и тигром рычит, понимая, что этот ящик Пандоры она открыла сама. И теперь, не узнав его тайны, ей не уснуть.