The River of Time

Сияя, как ребёнок, получивший долгожданный подарок, Гермиона несёт, прижимая к груди, стопку аккуратно свёрнутых свитков. Большой Зал вокруг наполнен головокружительными ароматами завтраков на любой вкус. Шум — звон столовых приборов о тарелки и громкие, бодрые для раннего часа голоса — ассоциируется c предрождественской сутолокой, но, возможно, причина этому — само радостное настроение гриффиндорки. Отодвигая тарелки с блинами, она опускает свитки на стол прямо перед Гарри и Роном. — Вот! — радостно объявляет Гермиона и заправляет за ухо каштановую прядь, присаживаясь на скамью рядом с друзьями. — Што фот? — спрашивает Рон. Рот у него набит яичницей с беконом — издавать хоть какие-то звуки в таком состоянии — уже подвиг. — Информация об известных слизеринцах, внёсших вклад в магическое общество без использования тёмной магии! — победно заявляет Гермиона и пододвигает стопку ближе к Рону. Тот в ужасе отодвигается от неё в сторону Гарри и жуёт быстрее, чтобы ответить: — Гермиона, мы не прочтём это и к Рождеству. — Ерунда, я старалась писать не мелким почерком, управитесь за неделю, если будете уделять полчаса в день… — А если мы не хотим читать о хороших слизеринцах? — осторожно спрашивает Гарри, не спеша притрагиваться к пергаментам — в отличие от творожных булочек. Но Гермиона смотрит на него таким взглядом, что обоим становится понятно: не может быть и речи о том, чтобы им не было интересно читать о хороших слизеринцах. — Между прочим, — самодовольно начинает Гермиона, накладывая себе в тарелку тыквенную кашу, — в библиотеке я изучала архивы, включая информацию об отличниках разных выпусков, и нашла кое-что интересное. Барти Крауч-младший был лучшим в своём выпуске и угадайте, какой факультет он окончил, — она выдерживает драматичную паузу, которую друзья тратят на то, чтобы продолжить жевать: — Когтевран! Рон издаёт печальный вздох. Гарри молча елозит ложкой по тарелке с хлопьями. — Ладно, Гермиона, ладно, — Рон сдаётся и прячет пергаменты в сумку, — в прошлом году ты отстаивала права эльфов, в этом — слизеринцев. Почему бы и нет? Но жертвовать деньги в фонд защиты Слизерина и пить с ними чай за одним столом я не буду. Только если с кровоносными конфетками! За непринуждённым звонким смехом Гермионы следует смешок Гарри, а следом к их шумному веселью присоединяется и Рон, покрасневший до кончиков ушей от непрекращающегося хохота. Они долго не могут успокоиться, понимая уровень сюрреалистичности сравнения слизеринцев с домовыми эльфами. Пока Гермиона накладывает на тарелку кашу, замечает, как в Большой Зал входит Астория. Несколько дней она не видела её за слизеринским столом, но сегодня младшая Гринграсс появилась в сопровождении сестры, с которой Гермиона столкнулась в больничном крыле — Дафной Гринграсс. Объект её не совсем удачного социального эксперимента выглядит здоровой, отстранённо улыбающейся девчушкой: на лице вновь алеет нежный румянец, а в движениях, ранее вялых и заторможенных, заметна плавность и лёгкость. Волшебницы пересекаются взглядами. Гермиона легонько приподнимает руку в знак приветствия, — Астория едва заметно кивает. Почти на грани чужого воображения. — Кому ты там машешь? — удивлённо спрашивает Рон, пытаясь поймать направление взгляда подруги. — Неважно. К слову, этот эксперимент сильно аукнулся ей на зельеварении — всё-таки не стоило хамить Снейпу. Как бы она не оправдывала одиозного и эксцентричного преподавателя в глазах Гарри и Рона, но Гермиона не могла отрицать его мелочную злопамятную натуру: на следующем же занятии он дёргал её весь час вопросами и замечаниями, высосанными из пальца, а в конце снизил оценку с «Превосходно» на «Выше ожидаемого» только из-за того, что она пропустила одно слово в названии ингредиента. И это при том, что она сохранила секрет Астории. Под купол потолка, отображающего ясное ультрамариновое небо, влетают совы, несущие почту, учиняя при этом привычный утренний переполох. Серая сипуха приземляется на плечо Гермионы, бросив ей в руки последний выпуск «Ежедневного пророка», за который гриффиндорка благодарит её сиклями и кусочком тыквенной булочки. — Зачем ты читаешь эту помойку? — недовольно ворчит Гарри, видя, как она с важным видом расправляет газету на столе. — Держи врага ближе, чем друга. Это тактическая разведка, — объясняет Гермиона и погружается в чтение новостей, которые год назад показались бы полным безумством. Как она и подозревала, Министерство решило учинить беспрецедентный контроль над школой, прикрывшись необходимыми реформами в образовании, которых так жаждали «обеспокоенные родители»; а Долорес Амбридж назначили главным дознавателем, чтобы проинспектировать коллег-преподавателей. На первой же странице пёстрым жирным шрифтом красуется интервью одного из таких «обеспокоенных родителей»: «Я с чувством глубокого удовлетворения узнал, что действия Дамблдора впредь будут подвергаться справедливой и объективной оценке, — заявил 41-летний мистер Люциус Малфой, с которым мы встречались вчера вечером в его особняке в Уилтшире. — У многих из нас, кто искренне озабочен судьбами своих детей, некоторые эксцентричные решения Дамблдора давным-давно вызывали беспокойство. Отрадно сознавать, что теперь Министерство контролирует ситуацию». — Ещё бы ему не было отрадно, — злостно комментирует Гермиона и вздрагивает от звука упавшей на пол сумки — тетради становится тесно в её пространстве из-за сработавших оповещающих чар. Гермиона пытается сосредоточиться на чтении; они условились, что будут выходить на связь вне назначенного времени только в крайних случаях. Но уже дважды за месяц Ланселот пренебрегал правилами, чтобы похвастаться последней моделью метлы, которую ему прислал отец, и пожаловаться на сдвоенные занятия с Гриффиндором, «некоторые» личности которого оскорбляли его чувство важности. Но сумка снова шевелится, притягивая лишнее внимание. — Что случилось? — удивлённо спрашивает Гарри, но Гермиона быстро подхватывает объект нежелательного внимания и выбирается из-за стола. — Это ежедневник, напоминает, что нужно заняться древними рунами. У меня окно с утра. Увидимся через два часа, хорошо? И ребята, — перекинув ручку сумки через плечо, Гермиона щурит глаза, — вы же понимаете, что через неделю я проверю вас на знание моих конспектов? — Ты же шутишь? — панически бледнеет Рон. — Иначе месяц вам придётся самим конспектировать лекции по истории магии. Я серьёзно: никаких списываний. — Довольная произведённым эффектом угрозы — обескураженными потерянными лицами, Гермиона широко улыбается и вприпрыжку бежит к выходу из зала. Она останавливается в продуваемом коридорчике на улице, присаживается, расправив юбку, на выступе мраморной статуи горгульи и открывает тетрадь, где её ждут строчки из прошлого. Ланселот: «Сегодня мне приснилось, что утром я обнаружил от тебя сообщение. Надеялся, что наконец во мне пробудился талант к пророчествам, но на страницах не оказалось ни строчки». Гермиона прыскает и заправляет за уши волосы, которые треплет холодный сентябрьский ветер. Гвиневра: «Ну уж прости, что не оправдала твоих пророческих задатков! Мне бы они тоже не помешали, чтобы предвидеть скорый уход одной скользкой министерской жабы». Ланселот: «Что так опечалило с утра мою леди Гвиневру? На кого мне наложить порчу на пять поколений вперёд?» Гвиневра: «На новую преподавательницу З.О.Т.И. Она из министерского аппарата; и фактически, не таясь, Министерство вмешивается в систему образования Хогвартса. Какой смысл от урока по защите от тёмных искусств, если нам даже палочки не разрешают доставать, уткнув в бесполезный теоретический учебник, который уверяет, что вам ни к чему ни от кого защищаться, расслабьтесь и радуйтесь жизни?» Ланселот: «Печально осознавать, что в твоём времени сомнительная дисциплина и вовсе превратилась в бесполезный предмет». Ланселот: «И невозможно ничего сделать? Привлечь внимание общественности? Родителей?» Гвиневра: «Ничего. Родители, имеющие фактическую власть в Министерстве, кажется, только упиваются нашей беспомощностью. Вместе с жабой, выдающей себя за квалифицированного преподавателя». Ланселот: «Почему бы тебе?..» Гвиневра: «Только не предлагай трансфигурировать её в жабу, чтобы засушить в банке!» Ланселот: «Я хотел предложить трансфигурировать в стул: удобный и мягкий — для будущего преподавателя З.О.Т.И. Они всё равно меняются чаще, чем я меняю мётлы». Гвиневра: «У вас тоже сменился?» Ланселот: «Всё в соответствии с незыблемыми традициями Хогвартса. Предыдущий преподаватель был найден обескровленным в Запретном лесу, а новый подозрительно предпочитает ночное время суток. Наши занятия идут вечером, а утром он не появляется за завтраком…» Гвиневра: «Но это звучит жутко опасно!» Ланселот: «Я совершенно не против, если он полакомится парочкой надоедливых личностей, прежде чем канет в Лету, как предыдущие жертвы проклятой должности». Гвиневра: «Неужели есть личности, способные пробить твою золотую броню?» Ланселот: «Это ужасно, меня поставили варить зелье в пару с невыносимой гриффиндорской бестолочью, один вид которого заставляет меня испытывать душевный обморок». Ланселот: «Некоторым личностям следовало бы запретить шутить на законодательном уровне». Гермиона усмехается, замечая, насколько эта оценка похожа на её отношение к шуточкам Малфоя, которого она вынуждена терпеть на зельеварении уже пятый год. Гвиневра: «Значит, это и было твоё срочное дело, неспособное подождать до вечера?» Ланселот: «Нет, конечно, эта чушь не достойна даже звания неприятности». Гвиневра: «Тогда что ты хотел сказать мне в учебное время?» Ланселот: «А пожелание мне удачного дня для тебя не достаточно важное событие, чтобы отвлечься от занятий?» Гермиона поднимает голову к небу, что заволокли змейки серых облаков, и жмурится, делая глубокий успокоительный вдох. Рука, придерживающая тетрадь от назойливого ветра, затекает. Ланселот: «К тому же, у тебя сейчас окно». Гвиневра: «Как мило, что ты выучил моё расписание». Ланселот: «Информация — неплохое оружие в умелых руках». Ланселот: «Кстати, об информации. Если Хогвартс окончательно превратился в бесполезное место, ты можешь взять обучение по защите в собственные руки». Гермиона заинтригованно выгибает бровь. Ланселот: «И тренироваться на первогодках. Нынешние дети — настоящие исчадия ада! Это худший год в роли старосты!» И разочарованно качает головой. Гвиневра: «Первогодкам и так уже несладко в этом году». Ланселот: «Ты предложила запрячь их на кухню вместо домовиков?» Гермиона игнорирует его колкость; с тех пор они не поднимали тему, из-за которой обоюдно избегали друг друга несколько дней; в конце концов, оба сделали вид, что ничего не произошло. Этой тактики Гермиона решила придерживаться и впредь. Гвиневра: «Одни предприимчивые приятели с факультета тестируют на первогодках свои изобретения, чтобы помочь с прогулами занятий». Ланселот: «А Гриффиндор ещё не полностью потерян». Ланселот: «Не хочешь на первогодках, тренируйся со своим избранником — корифееем тёмных искусств». Гвиневра: «Нет у меня никакого избранника!» Ланселот: «А как же Виктор, о котором ты исписала столько страниц?» Гвиневра: «Не так уж и много страниц я исписала!» Немного подумав и проморгавшись, — они переписывались практически без передышки, — Гермиона отвечает вполне откровенно. Гвиневра: «Он уехал в свою страну. Так что, единственный мой избранник на этот год, которому я готова посвятить бо́льшую часть своего времени — знания. И тебе советую. У тебя Т.Р.И.Т.О.Н.Ы, не забыл?» Ланселот: «Нет, конечно, вы на пару с моим отцом не забываете оказывать на меня давление ужасами провала при каждом удобном случае». Гермиона тушуется, ёрзая от холода и последних слов собеседника, — кажется, она задела его за живое. Гвиневра: «Прости, я не хотела!» Ланселот: «Никогда ни перед кем не извиняйся, если это не твоё утреннее отражение с мешками под глазами после тесного знакомства с огневиски или судьи Визенгамота». Усталый вздох вырывается вместе с тёплым потоком воздуха, которым Гермиона греет озябшие пальцы. Гвиневра: «А что касается тебя?» Ланселот: «Меня?» Гвиневра: «У тебя есть избранница?» Ланселот: «Не ты ли говорила, что мне нужно сосредоточиться на тритонах? Откуда же взять время на учёбу, подготовку к экзаменам, личную жизнь и беседы с моей леди Гвиневрой?» Гвиневра: «Не ты ли говорил, что любые проблемы можно решить парочкой золотых?» Ланселот: «Вынужден признать, единственное, что не подвластно банковской ячейке моей семьи — это время». И Гермиона понимает, о каком именно времени он говорит. Гвиневра: «На улице холодно, пальцы совсем не гнутся, я напишу тебе вечером». Ланселот: «Будь я рядом, я бы не дал тебе замёрзнуть…» Гвиневра: «Ланселот!» Ланселот: «Согревающими чарами, конечно. А ты о чём подумала?» Гермиона краснеет, зато мягкое тепло наполняет её тело. Гвиневра: «Неважно». Ланселот: «Не так важно были бы это согревающие чары или… моя мантия?» Гвиневра: «Ты явно имел в виду не мантию!» Ланселот: «Ещё как мантию! Накинул бы тебе на плечи и обнял со спины, чтобы она не соскользнула с твоей крохотной фигурки». Гвиневра: «С чего ты взял, что я кроха?» Ланселот: «А разве нет?» Гвиневра: «Мне уже шестнадцать». Ланселот: «И?» Гермиона понимает, что если сейчас же не прекратит диалог, упустит возможность позаниматься древними рунами, но… Невольно в её сознании возникают расплывчатые эфемерные образы: Ланселот, обняв со спины, греет её в своих объятиях. Пускай она и не видит его, но чувствует всем сердцем тяжесть его рук на плечах, тепло его тела — даже через ткань плотной рубашки; тепло, которое передаётся ей самой, прямо сейчас… Ей так хорошо на душе. Тепло. Уютно. Всё-таки она решает отправиться в гостиную и закончить переписку, — только на парочку минут и всё, честно-пречестно, — в кресле перед никогда не гаснущим огнём камина. А потому, прижав к груди тетрадь, Гермиона вспархивает по ступенькам, ведущим в вестибюль, и быстро семенит к мраморной лестнице. Неожиданно кто-то приобнимет её за плечо — по-дружески так, мягко, что она с прежней мечтательной улыбкой на лице оборачивается к фантому своих наивных романтических иллюзий, но сталкивается с ухмыляющейся физиономией Малфоя. — В чём дело, Грейнджер? Куда пропала твоя улыбочка, тебе больше не весело? — Он обнимает её крепче, забираясь пальцами под ремешок сумки, и ведёт мимо лестницы в сторону кабинетов. — Пусти меня, Малфой! Гермиона грубо скидывает его руку и пытается отскочить, но Драко хватает её за плечо и швыряет в сторону. Ей едва удаётся удержаться на ногах, когда она оказывается внутри незнакомого кабинета: множество запылённых хрустальных шаров на высоких стеллажных полках; вместо привычных парт — старые потёртые кресла и диванчики вокруг преподавательского стола, укрытого толстым слоем пыли и бархатной паутиной. Крэбб захлопывает дверь, а Гойл накладывает на неё заклятие Недосягаемости. Гермиона выхватывает палочку, но Малфой атакует быстрее, выкрикивая «Экспелиармус». Её палочка отлетает в другой конец кабинета. Малфой самодовольно скалится, замечая в её взгляде удивление на грани испуга. — Отец показал пару-тройку полезных заклинаний для перевоспитания грязнокровных девиц, позабывших своё место. Я летом время даром не терял. — Он подходит нарочито медленно, Гермиона пытается восстановить дистанцию, но её тут же хватают под руки Гойл и Крэбб — хватка последнего так сильна, что в глазах едва не наступают сумерки. Ситуация выходит за пределы невинной шутки. Малфой приподнимает её лицо, подперев подбородок палочкой, кончик которой болезненно упирается Гермионе в горло. — Или ты думала, что я так просто спущу тебе то унижение? — Злопамятность тебя не красит, Малфой. — Сохраняя хладнокровное самообладание, Гермиона с вызовом смотрит в льдисто-серые, как замёрзшие воды озера, глаза. — Оу, то есть ты считаешь меня красивым? — Драко расплывается в самодовольной ухмылке ещё сильнее и наклоняется к её лицу; Гермиона отворачивается. — Не льсти себе, ты лишь услышал желаемое. — То есть на дуэли, когда ты сказала поцеловать тебя, я тоже услышал желаемое? — Его голос полон злостного, мстительного веселья. — Это было глупый, необдуманный приказ. Ты поступил не лучше. — Запомни хорошенько, Грейнджер, никто и никогда не смеет мне приказывать, — чеканит каждое слово Малфой, повернув её лицо палочкой к себе. Тон его, до этого обманчиво дружелюбный, наполняется желчной яростью. — Итак, что же мне на тебе испробовать? Как думаете? — Он показушно отводит древко в сторону и делает шаг назад, увеличивая расстояние. — Может, Круцио? — Снова целится палочкой в разные части тела: в руку, ногу, голову, а затем в грудь, точно наводит прицел. — Домовым он пришёлся по вкусу. Интересно, ты так же будешь визжать, как свинья? Вспышка гнева жжёт грудную клетку — ранимое сердце, — и без разящего заклинания. Гермиона с силой сжимает челюсти — настолько сильно, что слышно, как скрипят зубы. Снова дёргается, но Крэбб свободной рукой хватает её за шиворот. — Но Тео сказал, что применять Круциатус пока запрещено, даже твой отец летом… — возражает Крэбб, но вовремя проглатывает язык, когда замечает, как гневно сузились глаза Малфоя. — Именно, Малфой. Любое действие влечёт за собой противодействие. Даже сейчас, — тянет нарочито спокойным тоном Гермиона и заставляет себя самоуверенно вздёрнуть подбородок — за лето паршивец заметно вытянулся. — Советую тебе включить голову, если конечно есть, что включать. Твоя выходка не останется безнаказанной. Амбридж… — Хорошая знакомая моего отца, Грейнджер. Времена меняются, скоро здесь будут совсем иные порядки, и устанавливать их будут… — не закончив предложение, Малфой разводит руками, как бы демонстрируя себя, — и никто тебе больше не поможет. Ты еще пожалеешь, что не свалила с Крамом. Или он тебя с собой не звал? Тебя бросили, Грейнджер? — а затем цепляется взглядом за то, что Гермиона всё это время со всей силой сжимает в потных ладошках. — Что это у тебя? Гермиона опускает взгляд к тетради и трепетно, почти испуганно, прижимает её к груди. — Так-так. Дай мне её немедленно! Её реакции хватило, чтобы Драко возжелал вырвать тетрадь любой ценой: он хватается за её верх, но Гермиона упрямо тянет вниз — к себе. Между ними пролезает ещё одна дородная ручища: Крэбб сжимает запястье Гермионы, и та, не выдержав, вскрикивает и разжимает пальцы. Пока дружки не дают ей вырваться, Малфой, вскочив на диван, листает тетрадь; его наглые глаза юрко пробегают по строчкам, и лицо принимает иронично-насмешливое выражение: — «Будь я рядом, я бы не дал тебе замёрзнуть!», — цитирует Малфой вычурным, пафосном тоном, и уголки его губ подрагивают в злой улыбке. — Грейнджер, в чём дело, сама себе любовные записки сочиняешь? Или, — он смотрит свысока, вскидывает иронично брови, выдерживая театральную паузу, прежде, чем выплюнуть слова ядом: — пишешь любовные романы? Только послушайте, — Малфой выпрямляет спину, точно чувствует себя звездой на сцене, возвышающейся над внимательной публикой: — «Накинул бы тебе на плечи и обнял со спины, чтобы она не соскользнула с твоей крохотной фигурки». Как же жалко это звучит, меня сейчас стошнит! От стыда и ярости Гермиона краснеет, зажмуривается: всё её тело горит, словно в адском пламени, какое не способны потушить даже искренние горькие слезы. Прорычав от бессилия, она снова дёргается в руках слизеринских прихвостней; Крэбб усиливает хватку, однако Грейнджер терпит: она ни за что не позволит себе вскрикнуть в руках этих упырей. И тут, когда кажется, что ситуация не может принять ещё более скверный оборот, брови Малфоя ползут вверх, а из груди вырывается оживлённый возглас: — О! Что это такое? Текст сам строчится! Это… — Малфой замирает, сглатывает, переводит взгляд на Гермиону, свирепо смотрящую на него исподлобья, и снова злобно усмехается: — Так это любовная переписка? Грейнджер, ты встречаешься с тетрадью? Крэбб и Гойл заливаются оглушительным гоготом и невольно ослабляют хватку. — Какая дивная пара, — констатирует Драко, он хмурится всё сильнее с каждой секундой, вчитываясь в новое сообщение, пока Гермиона косится на свою палочку, выброшенную в другой конец кабинета. — Ты не имеешь право, Малфой. Верни мне немедленно тетрадь, — очень спокойным, размеренным тоном говорит Гермиона. Важно усыпить их бдительность, не проявлять сопротивления и дождаться нужного момента… Но Драко, мстительно скрутив тетрадь в жгут, показывает ею на значок префекта, прикреплённый к идеально выглаженной рубашке. — Видела значок? Я имею право на всё. В том числе, проводить осмотр твоих вещей, если они вызывают подозрения. А эта тетрадка выглядит ну очень подозрительной, — язык по-змеиному проходится по сухим губам, — боюсь, я вынужден провести ей допрос. — Я тоже староста, если ты забыл! Так, может, мне учинить обыск в твоей голове в поисках последних клеток мозга? — кричит Гермиона, со всей силой наступив на ногу завизжавшего Крэбба, и молниеносно выскальзывает из рук Гойла. Ей почти удаётся накинуться на побледневшего Малфоя, но он слишком быстро берёт себя в руки, выхватывает палочку и выкрикивает «Остолбеней» прежде, чем она успевает свалить его с кресла. Гермиона тряпичной куклой падает на спину. Вот и всё. Это конец. Она окончательно утратила контроль над ситуацией. Остаётся только беспомощно ждать, когда спадут чары и… слушать отвратительные комментарии со змеиными смешками, больше похожими на шипение, — они режут острее и куда больнее разбитого стекла. Такими осколками некогда цельного стекла рассыпается её душа, растоптанная их безжалостными ногами. Рядом веет холодом, что-то мягкое скользит по щеке, словно эфемерный снег. Голова её лежит таким образом, что она лишь частично видит Малфоя: его левая нога закинута на правую коленку, сам он сидит на диване, а где-то рядом, вероятно, за самой спинкой, откровенно ржут его тупоголовые дружки. — Что бы такого написать? — с издёвкой тянет Драко, качая левой ступнёй. — Хм, я знаю. Мурашки иглами вспарывают кожу, ледяной пот приклеивает рубашку к спине. Мысли перемешиваются в голове как ингредиенты для зелья в котле: ни одной не разобрать, а на фоне всё раздаётся и раздаётся ранящий смех. Что он пишет Ланселоту? Мерлин, только не это. Пожалуйста, скорее, шевели, шевели телом, ты же можешь. Почему он так долго скрипит пером. Что можно так долго писать? Прекрати это, прекрати немедленно. — О-о-о, — загадочно тянет Гойл, и раздаётся звук похлопывания, как будто руки по плечу, — подбадривающий поддельнический жест. Сколько проходит времени? Секунды? Минута? Минуты. Кажется, что час. — Ну что за придурок, — фыркает Малфой, — как ты с ним общаешься? Пафос на пафосе. — Драко, а можно мне, можно я тоже напишу, — клянчит Крэбб, но снова доносится хлопок — на этот раз руки о руку, судя по последовавшему высокомерному тону: — Не трогай, у тебя отвратительный почерк, ещё и ошибки в каждом слове. Он сразу поймёт подмену. — У тебя почти получилось его развести, — одобрительно комментирует Гойл. А Гермионе только в ужасе остаётся предполагать, на что именно разводят её Ланселота. — Блин, а чего строчки так быстро стали пропадать? — разочарованно ворчит Крэбб. Гермиона чувствует сначала пальцы руки, затем всю руку. Пугающее ощущение возвращения контроля над телом. Словно механическая марионетка, она постепенно потихоньку начинает двигать конечностями, но старается делать это незаметно: то разогнёт палец, то чуть сдвинет ногу, а после немного приподнимает голову, чтобы увидеть напыщенное и красное от волнения лицо Малфоя. Он как завороженный смотрит в тетрадь и улыбается во весь рот, а над ним, из-за спинки дивана, как она и предполагала, тычут пальцами в страницы два дружка-бугая — с тем же взбудораженным видом. Когда Гермиона медленно поднимается, у неё нет времени, чтобы бежать за палочкой. Малфой уже отрывает взгляд от тетради, но не успевает навести на неё палочку. Гермиона совершает один молниеносный выпад и буквально прыгает на него, вцепляясь в тетрадь. — Верни мне её, Малфой, верни! — верещит она ему на ухо, оглушая вместо заклинания с такой силой, что Драко и сам вскрикивает. — Да ты обнаглела, грязнокровка, слезь с меня! Драко не отпускает тетрадь и тянет её на себя так же, как Гермиона, оседлав паршивца, тянет желанную вещь на себя. Чтобы хоть мало-мальски сократить дистанцию, Малфой падает на спину, но этим только загоняет себя в ловушку, ведь противница тут же начинает колотить его левой рукой по всем местам, по каким только может достать, из-за чего ему приходится прикрываться, а тетрадь едва не рвётся пополам. Гермиона холодеет и чуть ослабляет хватку. Малфой пользуется моментом и вытягивает руку за голову, вероятно, надеясь, что его дружки догадаются забрать яблоко раздора, но никто не приходит на помощь. Гермиона дёргается вверх, пытаясь перехватить его ладонь, но Драко хватает её за волосы и прижимает к себе — она нечаянно мажет губами по его скуле, и в это мгновение тетрадь выпадает из его руки, с глухим хлопком приземляясь на ковёр. Гермиона пытается перекатиться на пол, но теперь Малфой крепко держит её за спину, не позволяя слезть с себя. Оба дёргаются и извиваются, пока Грейнджер не наматывает его галстук на кулак и не тянет резким движением за собой на пол; оба падают. Рукой она шарит по старому запылённому ковру, пытаясь нащупать под собой тетрадь, но Малфой придавливает её сверху, прижимаясь пахом к ягодицам, и сам тянется за тетрадью. Гермиона выворачивается и кусает его за руку, которой он держит её. Кабинет наполняет очередной протяжный крик. Хватка слабнет под её зубами, и гриффиндорка снова пытается сбросить Драко, ей даже удаётся перевернуться на бок, но свободной рукой Малфой перехватывает её спереди и сжимает грудь, чем вызывает секундный ступор. Оба перекатываются по полу, отдаляясь от тетради. В серпантиновом вихре мелькает то злобное покрасневшее лицо, то потолок, то снова пол, то мутные фигуры Крэбба и Гойла, которые без команды фас, кажется, не решаются вмешаться. Вся она пропиталась Малфоем: его вкус стоит у неё во рту, а лёгкие отравлены терпким одеколоном, котором он, собираясь на вендетту, облился с головы до ног вместе с разглаживающим зельем для волос — она узнаёт этот запах и едва не теряет сознание от такого количества смеси. В конце концов, они переворачивают стол, с которого прямо на них летит вместе с магическим заржавевшим барахлом облако пыли. Гермиона рычит и пытается спихнуть с себя нависшего над ней Малфоя, он сжимает её торс бёдрами, придавив к полу, и тянет одну руку в сторону, растопырив пальцы и прорычав «Палочку», пока другой сминает ткань рубашки у её горла, но Гермиона с кошачьей силой вонзает слегка отросшие ногти в обнажившуюся из-под его задравшейся рубашки полоску кожи. — Летучемышинный сглаз! — Звучит знакомый яростный голос, и тут же стая летучих мышей набрасывается на Малфоя. Гермиона закрывается руками, однако мыши не причиняют ей вреда, атакуя только мгновенно слезшего с неё слизеринца. Тот на четвереньках пытается отползти за кресло и прикрывает голову рукой, вопя до тех пор, пока вздрогнувший, будто очнувшийся ото сна, Гойл не сбивает мышей заклятием, которое взрывает не только парочку летучих спасителей, но и стоявшие в шкафчиках запылённые шары. Всё утихает. К ней медленно, не сводя кончик древка с Малфоя, приближается Джинни. Драко тут же окружают наставившие в ответ палочки Крэбб и Гойл, ошалело оглядывающие кабинет. Малфой не с первой попытки поднимается, карабкаясь по креслу, дезориентированный, ищущий свою палочку. Весь взъерошенный, галстук болтается ослабленной петлёй на шее; рубашка, выбившаяся из брюк, открывает красные полосы от ногтей Гермионы; местами рубашка и вовсе болтается из-за оторванных пуговиц. Гермиона, запыхавшаяся и растрёпанная, хватается за руку Джинни, медленно встаёт и находит взглядом тетрадь. — Джинни, тетрадь! — Акцио «тетрадь»! — кричит Джинни, и тетрадь летит ей в руку прежде, чем Малфой успевает перехватить её. — Пошли вон! — Ты ещё пожалеешь об этом, Уизли! — шипит Малфой, его всего трясёт, лицо покрыто красными пятнами; он находит на диване палочку и пятится к выходу вместе с дружками, отступающими за ним живым щитом. — И ты, Грейнджер, наслаждайся своими отношеньками с тетрадкой пока можешь! Змеиная троица сбегает. Джинни опускает палочку. Гермиона в бешенстве приглаживает волосы, поправляет рубашку, которая оказывается расстёгнутой, а точнее порванной до самого лифчика, и пытается найти пуговицы среди сваленного хлама. Но что хуже: теперь, когда адреналин отступает волной, она в ужасе чувствует на себе слепки чужих прикосновений — этот мерзкий хорёк облапал её. И как назло, ещё и Джинни подливает масло в огонь: — Вы точно дрались? — О чём ты? — настороженно спрашивает Гермиона. — Неважно, — качает головой Джинни и смотрит на чистый разворот тетради. — Гермиона, ты не хочешь ничего мне рассказать? — Что, например? — Гермиона яростно трёт губы, пытаясь стереть вкус Малфоя, который еще стоит у неё во рту. Интересно, остался ли у него след от её укуса? — Может, Гарри и Рон не видят ничего кроме квиддича, но я-то не слепая. — Джинни деликатно закрывает тетрадь, но Гермионе не возвращает, только смотрит подруге пристально в глаза. — Ты очень сильно изменилась. Витаешь в облаках. Рассеянная. Улыбаешься без причины. Целыми днями носишься с тетрадью, и я начинаю уже верить шутке Малфоя, что ты встречаешься с тетрадкой. Я готова поклясться, что видела, как в ней сами собой появляются строчки. Гермиона молчит, находит палочку, а вместе с ней и пару пуговиц, не представляя, каким образом они оторвались, и каким образом ей удастся вразумительно ответить на каверзный вопрос. — Ты переписываешься через эту тетрадь с Виктором? — Что? — Гермиона ошарашенно смотрит на Джинни, но тут же видит в этом лазейку. — Да, ты права. Я переписываюсь с Виктором. Это не было ложью. Пускай и не так часто как с Ланселотом, но она поддерживала связь с Виктором, и Джинни вовремя напомнила, ведь Гермиона забыла на прошлой неделе ответить на последнее письмо. Не очень-то красиво с её стороны. — Но как это возможно? — Джинни с подозрением рассматривает тетрадь со всех сторон. — Сложно объяснить. Эта тетрадь позволяет обмениваться сообщениями мгновенно. — Отношения на расстоянии? — В голосе Джинни чувствуется пренебрежение, колющее Гермиону по самолюбию. — А ты не думала завести новые? Правда, Герми, ты красивая и умная девушка, на тебя заглядываются многие парни с нашего факультета, и не только с нашего, — странно поникшим голосом замечает Джинни, смотря на тот бедлам, который они учинили с Малфоем. — Просто, не обижайся, это даже комплимент: создаётся впечатление, что вы с Виктором живёте в слишком разных мирах — и не только территориально. — Не думаю, что мне это сейчас нужно. — Гермиона ставит стол и возвращает на него сваленные вещи. Джинни присоединяется к уборке. — Понимаешь, Джинни, обязанности старосты, экзамены, мне просто не до этого. Я едва на сообщения в тетради успеваю отвечать. А что говорить о реальных отношениях… — Дело, конечно, твоё… Чихая от пыли, они покидают кабинет. В коридоре совсем тихо, только эхо душ, что запечатаны в портретах, ведут светские беседы и неодобрительно поглядывают на двух гриффиндорок, которым в пору быть на занятиях, а не слоняться по коридорам. — А как ты узнала где меня искать? — Не поверишь. Ко мне подбежала одна слизеринка, сказала, что Драко с дружками утащили тебя в бывший кабинет прорицания. Сначала я подумала, что это какая-то западня, — хмурясь, отвечает Джинни, скользя рукой по перилам мраморной лестницы. На лице Гермионы расцветает улыбка, вся злость и обида растворяются тёплым шоколадом на душе. Вот он — результат её веры в Слизерин. Взаимопомощь и дружба работают. Это не просто наивные утопические бредни! Её старания падают в ладони первыми спелыми плодами. Пока Джинни спешит на своё занятие, Гермиона, всё ещё окрылённая помощью Астории, добирается до гостиной Гриффиндора. Неплохо было бы поблагодарить слизеринку при случае. Вот только приподнятый настрой гаснет едва начавшей чадить свечой. Ланселот… Присев на краешек дивана, Гермиона осторожно, точно та способна оставить ожог, достаёт тетрадь, сглатывает и после продолжительных гляделок в красную, точно человеческое нутро, кожу находит в себе силы открыть пятую страницу. Сначала смотрит на строчки расфокусированным взглядом: на первую, на последнюю. Вздрагивает. Захлопывает тетрадь. Снова открывает. Все сообщения, которые они писали друг другу и которые нацарапал Малфой, давно исчезли, остался только последний ответ Ланселота… Ланселот: «Я удивлён твоим интересом». Ланселот: «По правде, я и сам хотел спросить тебя, но боялся обидеть и спугнуть». Ланселот: «Моя семья чтит довольно консервативные традиции и приветствует настолько близкие отношения только в браке». Ланселот: «А есть ли в твоей семье традиция первой брачной ночи?» Она слышит крик. Долгий, протяжный и громкий. И запоздало понимает, что кричит она сама. Смотрит в эти безумные в своей простой вычурности сообщения и кричит в пустой гостиной, пока комната вторит ей эхом. Когда голос садится, а горло скребут невидимые когти, Гермиона захлопывает тетрадь, вскакивает и начинает фланировать по комнате, схватившись за голову. Мерлинова борода! ЧЕРТОВ МАЛФОЙ! Этот поганый хорек! Он…он! Он спросил у Ланселот занимался ли тот сексом! Как! Как в его пустую белобрысую голову только могла прийти такая мерзкая пакость! Гермиона снова кричит и сгибается пополам — благо никого нет, она одна, наедине с тетрадью, на чьи вопросы должна найти ответы. К этому Гермиона и приступает, буквально кусая костяшки кулака, чтобы доказать себе — это реальность. Жестокая. И безвозвратная. Гвиневра: «Да, моя семья тоже консервативна в этом плане». Рука у Гермионы дрожит, вокруг предложения остаются чернильные кляксы. Она сидит на полу, губа болезненно закушена, а перо грозится быть переломанным в холодных от волнения пальцах. Буквы складываются в слова — горло панически сжимается. Ланселот: «Я думаю, это прекрасно». Ланселот: «А у тебя не возникало желания?» Ланселот: «Познать противоположный пол так, как ты познавала себя, думая обо мне?» Тетрадь летит к камину, но не долетев до огня, падает обложкой вверх. Гермиона вскакивает на диван, как ещё несколько минут назад вскакивал Малфой, и снова кричит, в ужасе мечется, понимая, что… ЧТО ИМЕННО НАПИСАЛ МАЛФОЙ. — Я УБЬЮ ТЕБЯ! Я УБЬЮ ТЕБЯ, МАЛФОЙ! ОБЛЕЗЛЫЙ ХОРЁК! БЕЛОБРЫСАЯ МОРДА!!! ТРАНСФИГУРИРУЮ В ХОРЬКА И ОСТАВЛЮ ЖИТЬ В КЛЕТКЕ ДО КОНЦА ТВОИХ ДНЕЙ, ПОКА НЕ УТОПЛЮ В ТВОЁМ ПОГАНОМ ОДЕКОЛОНЕ!!! Как выкрутиться из ситуации? Как?! Всё просто, Гермиона, тебе всего лишь нужно написать, что несколько минут тетрадь была в руках постороннего человека, учинившего мерзкий розыгрыш. И всё! Всё! Проблема будет решена! Так просто! Но вместо этого рационального решения, попрыгав на диване, попихав подушку, как футбольный мяч, при этом представляя конкретное ухмыляющееся лицо, Гермиона возвращается за тетрадью, падает на пол, утыкается лицом в её страницы и снова кричит, размышляя, можно ли через время передать вопль отчаяния. Через несколько минут она успокаивается. Почти успокаивается. Стук сердца отдаётся в горле, тело горит, как при лихорадке, она так сильно вспотела, что придётся идти в душ, а пальцы такие ледяные, что едва гнутся, когда она берёт перо, чтобы наконец прояснить ситуацию… Гвиневра: «Если честно, я не так искусна даже в познании себя». Не так она хотела ответить, совершенно не так. Кто-то наложил проклятие на её руки… Ланселот: «В таком случае, Ваш бравый рыцарь и его скромная леди могут помочь познать друг друга вместе». Ланселот: «Ты сейчас одна?» Гвиневра: «Нет, мне скоро на Древние руны». Ланселот: «Напиши мне, когда у тебя будет свободный часок и ты сможешь остаться без посторонних. Совсем одна. Только со мной». Ланселот: «Если ты, конечно, ещё хочешь». Гермиона хочет отправиться на занятия. Но сначала принять душ, смыть с себя запах Малфоя и позор, который он навлёк на её серьёзный образ. Гвиневра: «Хорошо. Я напишу тебе, когда у меня появится такое окно. Но точно не сегодня». На этот раз тетрадь она закрывает спокойно, пригладив обложку, точно оборку на юбке. — Ты всё неправильно поняла, ты всё неправильно поняла, Гермиона, — отчитывает себя Грейнджер и нервно смеётся. Рванно. Отчаянно. — Он имел в виду совсем другое. Ты просто согласилась, чтобы убедиться, что он имел в виду совсем другое. Вот увидишь. Вот увидишь. А теперь, мы идём в душ. То есть, я иду в душ, — поправляет себя Гермиона, отгоняя мысли о посторонних лицах. Вот только Ланселот сказал, что он не посторонний.