The River of Time

Если бы любого волшебника спросили, что случилось с Гермионой Джин Грейнджер, всегда уверенной в себе всезнайкой, они, увы, лишь развели бы руками, но точно, единогласно согласилась бы, что «что-то определённо не так». Вечно рассеянная, бледная, откровенно пугающая — такова Гермиона в последние дни. Еда, какой бы вкусной она ни была, встаёт поперёк горла. Порой гриффиндорка так глубоко уходит в свои путанные мысли, что забывает жевать, пока мальчишки, сидящие с ней рядом за обеденным столом, не толкнут её локтем в бок. Да и оценки «Превосходно» не заставляют сердце биться чаще — оно и так колотится каждый раз, когда в её мыслях вспыхивает имя Ланселота. А вспыхивает оно почти каждый час. Так больше не может продолжаться. Бесконечные терзания, страхи, а ещё хуже — перевозбужденное состояние, из-за которого Гермиона часами ворочается в тёплой, неудобной постели по ночам, чувствуя внизу живота приятную тяжесть. Она бы и решила вопрос собственноручно, но плотный график на то и плотный, чтобы не вмещать в себя подобную чепуху. Но сколько можно?.. С неё хватит! Она либо нырнёт в эти тёмные, неизведанные воды, либо пальнёт в кого-нибудь первым пришедшим на ум заклинанием, чтобы выпустить пар. Забавно, ещё недавно она отговаривала Гарри прогуливать прорицания — абсолютно бесполезный предмет, хотя причина друга — доклад о ядах для профессора Снейпа — была многим уважительнее, чем её непотребная переписка. И теперь, лёжа в постели с самым трагичным видом на бледном лице, укутанная в одеяло по самый подбородок, Гермиона бесконечно журит себя, пока девочки собираются на астрономию. Стрелки часов медленно ползут к отметке «полночь», — в отличие от её многострадальных нервных клеток. — Гермиона, ты уверена, что тебе не нужно в больничное крыло? — обеспокоенно спрашивает Лаванда, складывая пергаменты в сумку. — Со мной всё в порядке! — раздражённо уверяет Гермиона, но тут же поправляет себя нарочито слабым голосом: — Точнее, не в порядке, но мне достаточно просто выспаться. Иди, Лаванда, а не то опоздаешь на урок! — Она даже приподнимает голову, вцепившись в края одеяла — удостовериться, что Лаванда уходит. Браун напоследок скользит по ней грустным взглядом и выскальзывает из комнаты, закрыв за собой дверь. Гермиона отсчитывает до десяти. Скидывает одеяло. И резко вскакивает с постели. Но дверь открывается, и Гермиону силой магического притяжения тянет обратно в кровать, совсем как и одеяло летит к ней по воле волшебной палочки. В спальню вбегает Парвати. В спешке, почти нервозно она шерудит на полках, роняя вещи, что-то находит и вылетает из комнаты. Гермиона лежит с закрытыми глазами. Вспоминает, что не дышит, только когда начинает задыхаться. И делает глубокий шумный вдох. Осторожно открывает один глаз, затем — второй. Прислушивается. Тишина. Прекрасно. На этот раз поднимается она спокойно, убирает одеяло на край кровати, достаёт из сумки тетрадь, перо, чернила, раскладывает их на постели. Кусает заусеницу на указательном пальце. Что-то ещё? Может, ей нужно переодеться? Раздеться? Нет, это уж слишком! Ещё три минуты до условленного времени, а у неё начинается паника! Коленки дрожат, ноги подкашиваются, а ладошки леденеют и потеют, словно ей предстоит сдавать первый в жизни экзамен. Гермиона принимается фланировать по комнате и трясти руками, точно может таким образом вытряхнуть из себя всё волнение. Спокойно, спокойно! Всего лишь переписка! Ничем не отличающаяся от других вечерних рандеву. Ну, может, чуток отличающаяся… Гермиона замирает. Поворачивает голову. На постели Лаванды сидит Живоглот — недвижимо, совсем как статуэтка. Большие янтарные глаза на приплюснутой морде горят живым разоблачением на грани осуждения: я знаю, чем ты собираешься заняться вместо урока астрономии; прикинулась больной, чтобы предаться интимной переписке с каким-то призраком из прошлого. И не только переписке! Мерлинова борода, это невыносимо! Простонав от бессилия, Гермиона подхватывает возмущённо пискнувшего Живоглота и выносит его из спальни. Кот, приземлившись на лапы, недовольно мяукает, пытаясь юркнуть обратно в комнату, но Гермиона, скандируя слова сожаления, захлопывает перед его любопытным носом дверь. — Прости, Живоглот, но тебе лучше побыть в гостиной! У меня важные дела, требующие максимальной концентрации и уединения! Да что ты говоришь, — снова понукает излишне ехидный в последнее время внутренний голос. И в этот момент тетрадь шевелится, шурша на смятой простыне… Вот и всё. Гермиона медленно подходит к разобранной ложе, забирается, открывает тетрадь, расфокусированным взглядом смотрит на одну и ту же строчку не меньше минуты. Ланселот: «Итак. Моя леди Гвиневра изгнала всех подданных из своей опочивальни?» Гвиневра: «Кажется». Какой ужас, как же сильно пляшут буквы! Она и одного слова не в силах написать ровно! Гвиневра: «А ты?» Ланселот: «Старостам на последних курсах выделяют отдельные спальни. Я в твоём полном распоряжении». Гвиневра: «Прекрасно». Гвиневра: «Как прошёл твой день?» Ты ведь просто тянешь время; сама же ему написала о свободном уединённом часе, и на что ты его тратишь? Ланселот: «Должен признаться, в приятном предвкушении. Я даже ни на кого не наложил взыскание». Ланселот: «А твой?» В ужасе от своей неопытности, — отвечает про себя Гермиона. Она понятия не имеет, что делать, а потому, чтобы не выдать волнение, пытается проявить инициативу. Гвиневра: «Начнём? В отличие от тебя я предоставлена для тебя всего на один час». Ланселот: «Устами леди глаголют истину». Ланселот: «Что на тебе надето?» Гермиона едва простодушно не отвечает на этот вопрос самой что ни на есть правдой — пижама. Но вовремя одёргивает себя, понимая, что стоит за этим вопросом… Всё, уже началось. Что ответить? Что вообще отвечают в таких случаях?! Мать её Моргана, она — лучшая студентка на своём потоке — зависла на первом же интимном вопросе, словно настоящая двоечница, если бы искусство обольщения считалось по праву школьной дисциплиной. Сказать, что она без одежды? Не слишком ли резко, быстро и пошло?.. Придумать что-то красивое и волнительное — вроде шёлковой сорочки?.. Не слишком ли искусственно? Будь что будет… Гвиневра: «На мне только нижнее бельё». Как если бы тетрадь могла уличить её во лжи, Гермиона сбрасывает ночную футболку и хлопковые брюки, — морозец кусает кожу, но внутри она вся объята пламенем. Ланселот: «Хорошо. Твоя палочка — она рядом?» Гвиневра: «А она мне понадобится?» Ланселот: «Возможно. Набрось на двери заглушающие и запирающие чары, чтобы ничто тебя не отвлекало». Гермиона перегибается через спинку кровати за мантией, из кармана которой послушно достаёт палочку и накладывает на дверь нужные чары. Как же она сама не догадалась, как неосмотрительно с её стороны! Гвиневра: «Готово». Ланселот: «Хорошо. Что бы ты хотела ощутить? О чём обычно фантазируешь, когда ласкаешь себя?» Гермиона закрывает тетрадь и откладывает в сторону. Падает ничком на кровать и начинает со всей силы хлопать раскрытыми ладонями по матрацу. Это фиаско! Зря она согласилась, зря назначила время! Ей так не хочется ударить лицом в грязь, но в голове её — пустота! Впервые в жизни! Ничего, кроме волнения на грани паники! Он подумает, что она — глупая наивная соплячка, решившая поиграть во взрослую! А тем временем, на той же странице появляется новая строчка. Ланселот: «Я слишком напорист?» Гвиневра: «Нет-нет! (хотя в душе Гермиона кричит «да-да»). Просто я ещё не привыкла. Не знаю, как успевать всё: писать, делать, чувствовать. А ведь тебе тоже нужно… В голове просто хаос». Ланселот: «Не думай о моём удовольствии. Давай сегодня сосредоточимся только на тебе. Хорошо?» Гвиневра: «Хорошо». Ланселот: «У тебя было что-то помимо поцелуев?» Гвиневра: «Если честно, нет». Ланселот: «Но тебе бы хотелось?» Ланселот: «Отпроситься с урока. Притвориться, что тебе срочно нужно в больничное крыло. Но пойти вместо этого на четвёртый этаж, к статуе рыцаря, спрятанного в тени ранних сумерек, где тебя поджидал бы я — твой личный рыцарь». Ланселот: «Я бы увлёк тебя в свою тень, укрыл мантией и приник бы к твоим губам. Сначала невесомо и осторожно. Но ты позволила бы углубить поцелуй?» Гвиневра: «Да. Я бы ответила на поцелуй и обняла бы тебя крепче, прижавшись всем телом». Гермиона удивляется, как легко она пишет эти строчки, — не задумываясь. Ложится удобнее на живот, размещает перед собой тетрадь, на страницах которой возникают всё новые и новые волнительные предложения. Ланселот: «Я бы ни за что не выпустил тебя из объятий, зарылся бы рукой в твои волосы... Какого они цвета?» Гвиневра: «Каштановые». Ланселот: «Зарылся бы рукой в твои каштановые локоны, углубляя поцелуй, касался бы нежно языком твоих мягких губ, податливого языка. Мне не нужен кислород, пока я могу целовать тебя. Только ты». Гермиона сильнее сжимает ноги, низом живота прижимаясь к матрацу, — приятная истома потихоньку наполняет её, словно дым — лёгкие. Ланселот: «Я бы разорвал наш нежный, долгий поцелуй, только чтобы изучить губами каждую чёрточку твоего лица. Провёл бы невесомо языком по скуле, чтобы остановиться за твоим ушком, прошептав тёплым дыханием «Моя леди Гвиневра». Гермиона непроизвольно двигает бёдрами вперёд и тихонечко стонет. Ланселот: «Я бы медленно, пуговицу за пуговицей, расстегнул бы твою рубашку, провёл бы тыльной стороной ладони по прохладной коже. Уверен, по ней бы пробежали мурашки — совсем как сейчас». По спине бисером рассыпаются мурашки. Дыхание перехватывает. Пальцы сжимают сильнее мягкий переплёт тетради. Ланселот: «Прижав тебя к стене, укрыв ото всех, даже призраков, я бы медленно потянул твою юбку вверх, продолжая целовать за ушком. Моя рука коснулась бы тебя между ножек, сквозь колготки. Ты сжала бы мою руку, чтобы почувствовать меня ещё ближе?» Дрожащей рукой Гермиона тянется за пером и нечаянно переворачивает чернильницу. Чёрное, как мазут, пятно расплывается на белоснежной простыне. В панике гриффиндорка мечется по постели, находит в складках одеяла, которое сжимала всё это время между ног, палочку и применяет очищающее заклинание. А после найденным пером отвечает совсем поплывшими буквами. Гвиневра: «Да, я хочу почувствовать тебя ещё ближе. Не останавливайся». Ох, какая же, наверняка, сейчас самодовольная ухмылка красуется на его лице! Ей даже мерещится над ухом тёплое дыхание, за которым раздаётся высокомерный смешок, как если бы она и в правду была прижата Ланселотом к стене, а его рука находилась между её ног, поглаживая сквозь тонкую ткань колготок, пока губы продолжали бы оставлять печати невесомых поцелуев. Ланселот: «Раз того желает моя леди. Я запустил бы руку под твои колготки, отодвинул бы край нижнего белья, чтобы почувствовать, насколько сильно ты меня желаешь. Потрогай себя. Скажи, ты уже мокрая?» Гермионе не нужно опускать руку, чтобы понять, насколько она там влажная. Изводящее, томительное желание превращается в настоящую пытку — ей будто хочется вырваться из собственного тела на свободу, и она пишет об этом Ланселоту, насколько может ровно и понятно. Гвиневра: «Я больше не могу». Ланселот: «Опусти руку в нижнее бельё, представь, что это мои пальцы, а не твои ласкают тебя. Только не спеши. Не думай о времени». Гермиона использует подушку в качестве подставки под тетрадь, а сама переворачивается и расслабленно вытягивается лёжа на спине, повернув голову к тетради — к волшебному тексту, который отныне вместо разума руководит её руками, телом и сердцем. Не спеша, как и наставляет Ланселот, она ведёт рукой от вздымающейся груди к животу, а следом за её рукой бегут искрами мурашки. Она скользит к резинке трусов, забирается под неё, чувствуя мягкие кудряшки волос и, застыв на несколько ударов сердца, опускает руку ниже. Щекочущие мурашки мгновенно сливаются в одно невыносимо острое ощущение, которое пронзает током, стоит дотронуться до чувствительного бугорка. Пальцы на ногах поджимаются. Веки невольно опускаются, пряча всё новые и новые слова, которые печатью горят на её теле. Нежно дотрагиваюсь до твоей груди. Гермиона опускает свободную руку на правое полушарие, ладонью чувствуя остроту соска. Поднимаюсь поцелуями от груди к шее, невесомо провожу языком по горлу до подбородка, пока вновь не нахожу твои губы в поцелуе. Лёгкий ветер из-за приоткрытого окна гуляет по её распалённой, покрытой по́том коже, имитируя прикосновения — влажные, томные, невесомые, почти невыносимые. Мои пальцы нежно проходятся по твоим складкам, растирая влагу. Я медленно, только на одну фалангу, ввожу в тебя средний палец, большим и указательным сжимая клитор. Гермиона удивляется тому, как легко она входит в себя — в тёплую, влажную тесноту. Ощущение настолько фантастическое, нереальное, непривычное, что её оглушает бешеным сердцебиением, из уголков глаз бегут непроизвольные слезинки. Она выгибается в спине, в его руках, приспускает до колен мешающее бельё, а все её тело, податливое и горячее, концентрируется в одной точке. Я продолжаю ласкать тебя, углубляясь, ускоряясь. Ты сжимаешься вокруг меня, и я ловлю губами твой стон, чтобы он достался только мне. Внизу живота расцветает сверхновая звезда — вспышка такая яркая, острая, сильная, что Гермиона вскрикивает, затылком упираясь в матрац. Ей так хорошо: она то сжимает бёдрами руку сильнее, то расставляет ноги шире — слишком сильно, пугающе незнакомо и невыносимо это чувство. Словно она стремительно взлетела на метле в небеса и так же резко рухнула, но столкнулась не с твёрдой, смертельно опасной землёй, а с тёплой и мягкой, как облако, периной. Какое-то время она даже не может открыть глаза — просто лежит, разбросав руки и ноги в стороны, и счастливо улыбается. Несколько ударов сердца. Минута. Две. Дыхание постепенно восстанавливается. Ноги снова смыкаются, где-то на щиколотках болтается бельё. Простынь под ней мокрая и горячая. Как и она сама. Гермиона тыльной стороной ладони стирает пот со лба, и, наконец, поворачивает голову к тетради с благодарной улыбкой — совсем как к любовнику. Ланселот: «Ты кончила?» От этого непривычного, прямолинейного и даже вульгарного вопроса у Гермионы снова бегут мурашки по всему телу. Она находит перо и не с первой попытки отвечает, всё так же лёжа на боку. Гвиневра: «Я как будто умерла и возродилась. С ума сойти! Никогда такого не чувствовала! Так хорошо!» Ланселот: «Добро пожаловать в мир приятных взрослых развлечений». Гермиона переворачивает страницу, чтобы ответить, и запоздало осознаёт, какой именно рукой трогает тетрадь. От этой мысли внизу живота снова приятно тянет, но тут она вспоминает, что совсем забыла о самом Ланселоте. Гвиневра: «А как же ты?..» Ланселот: «О, не переживай, я свою долю удовольствия тоже получил». Поняв, что именно имеет в виду Ланселот, Гермиона вспыхивает краской. Только сейчас она замечает, что, чем дальше писал её рыцарь, тем сильнее плясали его строчки, а местами и вовсе уходили вкривь, вероятно, из-за занятой иным делом свободной руки. От стыда Гермиона прикрывает лицо рукой и чувствует свой запах — немного терпкий и солоноватый, и невольно представляет, как её пальцы могли бы оказаться во рту у Ланселота, как его язык пробовал бы её на вкус. Она трясёт головой, отгоняя мысли. Смотрит рассеяно на часы. До конца занятия осталось пять минут! Гвиневра: «Мне нужно в душ! Скоро вернутся девочки!» Ланселота: «А мне можно с тобой?» Гвиневра: «Нет!» Гвиневра: «То есть, не сегодня!» Ланселот: «Но значит следующему разу быть?» Гермионе так и хочется съехидничать о риторическом вопросе, но времени — впритык. Она находит разбросанную одежду и все ещё облачённая в костюм Евы быстро отвечает. Гвиневра: «Устами рыцаря глаголет истина».

***

На следующий день Гермиона буквально светится от счастья, её походка лёгкая и бодрая, точно она готова порхать по замку как бабочка. Она так счастлива, что даже не против обнять Малфоя и поблагодарить за его проказу с провокационными вопросами. И ей доставляет отдельное удовольствие представлять его ошарашенное лицо от её благодарных крепких обнимашек. На первом перерыве Гермиона сама отдаёт конспекты по истории магии Гарри и Рону, хоть они и с ошибками ответили на её вопросы по теме «Выдающиеся добрые слизеринцы». На второй — не в силе противиться искушению, бежит вприпрыжку на четвёртый этаж, находит в конце коридора того самого рыцаря и краснеет до кончиков волос, спрятав лицо в ладошки. Время — прошлое и настоящее — сливается воедино в этом тёмном углу, спрятанном даже от призраков. Гермиона прислоняется спиной к стене и прикрывает веки, воскрешая, вспоминая каждое слово, каждое движение, каждый поцелуй — и ей кажется, что стена вот-вот исчезнет, и она упадёт в объятья человека, ожидающего её по ту сторону реки времени. Следующую лекцию Гермиона слушает с трудом, но всё же слушает, раздосадованная тем, что после того инцидента с Малфоем, отныне она вынуждена оставлять тетрадь в комнате. А ей так хочется написать ему прямо сейчас о том, как она стояла на том самом месте! На третьем перерыве Гермиона отправляется во дворик подышать холодным осенним воздухом, спешит укрыться за кронами деревьев и неожиданно слышит того, кого слышать бы сегодня хотела меньше всего… — Грейнджер, — весело и задорно окликает Малфой, в голосе его — тягучая леность. — Где твоя тетрадь, Грейнджер? Или она тоже тебя бросила? Гермиона сильнее сжимает ремешок сумки и старается пройти быстрее, не смотря в сторону слизеринцев, чьи ядовитые смешки в разнобой подхватывает ветер, окутывающий с головы до ног холодным смехом. — Я же рассказывал вам о том, что Грейнджер встречается с тетрадью? Кровь приливает к лицу — подобно языкам пламени её обжигает стыд. — Кстати, как некрасиво с моей стороны, — продолжает Малфой, повышая голос, словно она могла его не расслышать, — я же забыл представиться тетрадке. Может, мне стоит исправить это недоразумение? Как бы мысленно не успокаивала себя Гермиона, повторяя «Не обращай внимания», в конце концов, она резко оборачивается и стремительно идёт в сторону змеиного логова; на коряге дуба сидит Малфой, в руке которого тлеет сигарета. С его лица сходит самоуверенная ухмылка, на мгновение он даже бледнеет, и чем ближе приближается Гермиона, тем сильнее в его выражении читается испуг. Опавшие листья хрустят под ногами, но в этом приятном шелесте она слышит хруст костей конкретной личности. Малфой берёт себя в руки и картинно затягивается сигаретой. Рядом с ним возникает серое облако — оно стремительно принимает форму лисы, приобретая оранжевый, как закатное солнце, окрас, и мчится по воздуху, растворяясь у соседнего дерева. Рядом стоящая Пэнси, довольная произведённым эффектом, опускает сигарету. Вокруг Малфоя отборные сливки их курса. Не только его подхалимная охрана, состоящая из Крэбба и Гойла, и вечно заискивающая Паркинсон, но и сестра Астории, которая крутится по другую сторону от Малфоя на мыске правой туфли, точно её одолевает скука — на сердцевидном таинственном лице играют тени голых ветвей. На земле, прислонившись к стволу дуба, сидит долговязый Теодор Нотт; ветер треплет его тёмные кудри, с которых он убирает сухие палые листья. Чуть в стороне, быстро затягиваясь сигаретой, стоит Блейз Забини — с потерянным взглядом, как мальчишка, который боится быть застигнут преподавателем за непотребным занятием. Сигаретный дым, выдыхаемый каждым из них, принимает невообразимые формы. Серый клуб Дафны становится летучей мышью, тут же спрятавшейся в сенях шелестящей листвы. А следом эфемерный зыбкий тигр скачет прямиком на Гермиону, широко разинув пасть, — его выдыхает Драко, но она не отворачивается, позволяя пройти сизому хищнику сквозь себя. Внутри неприятно холодеет — нечто подобное она испытывала, когда сквозь неё пролетал резвящийся Пивз. Марево сизого дыма рассеивается: из него, как из тумана, появляется Малфой. Он продолжает затягиваться. Манерно. Со смаком. — Курение на территории школы запрещено, Малфой, — деловито замечает Гермиона, пересиливая желание прокашляться — в горле першит от попавшего в лёгкие дыма. — Мы во дворе, Грейнджер. — Вся эта территория принадлежит Хогвартсу и правила распространяются на каждый её угол, — учительским тоном отчитывает Гермиона и протягивает ладонь. — Как староста, я конфискую ваши сигареты, чтобы передать их профессору Снейпу лично. Но Малфой на её тираду только усмехается, оборачиваясь к друзьям, мол, посмотрите, какая важная. Они не воспринимают её всерьёз, вынуждая повысить голос: — Это нарушение школьных правил! Я наложу на вас взыскание! — Но ты тоже их нарушаешь, — делая очередную затяжку, ухмыляется Драко. — В каком смыс… Гермиона хмурится и не успевает договорить, как Малфой затыкает её рот сигаретой. От неожиданности она делает глубокий вдох, и горько-пряный дым терзает её горло, заполняет лёгкие вместе с паникой. И осознанием, что к её губам прикасается фильтр, который только что сжимали губы Малфоя; на папиросной бумаге его слепок — тёплый и влажный. Гермиона прикрывается ладошкой, её одолевает сильный кашель: тот немногий дымок, что слетает с её губ, взмывает к небу разноцветными переливающимися бабочками. Фоном звенит слизеринский ехидный хохот. Когда Гермиона стирает с уголков глаз крохотные слезинки, сигарета уже снова пляшет меж губ Малфоя. Та самая сигарета — он не выкинул её, напротив, сжал со всей силой, а когда сделал затяжку, — Гермиона готова была поклясться, — кончик его языка юрко прошёлся по фильтру. Стоящие за его спиной прихвостни шепчутся и посмеиваются. Кроме одного. Теодор Нотт стирает меж пальцев в порошок сухие листья и внимательно — его брови удивлённо подняты — следит за движениями Малфоя. В отличие от остальных и не скажешь, что ему весело. Гермиона и сама не может понять, отчего ей становится так дурно, но отступает — шаг за шагом. Подальше от рваных облаков дыма, от тонкой сигареты в полных губах и влажного затуманенного взгляда. — Не забудь передать от нас привет тетрадке, Грейнджер! — доносится его развесёлый голос. И Гермиона отвечает, пускай её голос и дрожит от волнения: — О, непременно, Малфой! Ему ведь нужно знать на кого именно наводить порчу! Смех обрывается. Гермиона довольно улыбается, постепенно замедляет шаг и выпрямляет спину — эта партия остаётся за ней. У балюстрады, в самой тени угла, стоит и курит ещё одна слизеринка. Астория. Взгляд её, отрешённый и усталый, устремлён вдаль. А застывшая у губ сигарета пеплом сыплется на цветы, вокруг которых летают пикси, недовольные пепельным дождём. Гермиона тихонько поднимается по ступенькам и тактично кашляет в кулак. Астория вздрагивает, поворачивает голову и быстро прячет сигарету за спину. Безобидная улыбка невольно растягивает губы гриффиндорки. — Всё в порядке, я не буду накладывать на тебя взыскание, — успокаивает Гермиона, останавливаясь рядом. Астория неловко затягивается. — А тебе разве можно? — осторожно спрашивает Гермиона, но тут же осекается. — То есть… Как ты себя чувствуешь? — Пока жить буду. Гермиона бледнеет, но Астория успокаивает её мягкой улыбкой. — Шучу. Всё в порядке, не переживай, и… Спасибо, что никому не рассказала обо мне. Ветер треплет их волосы, которые попадают то в глаза, то в уголки губ. — И тебе спасибо, что сказала Джинни, где искать меня. — Гермиона ёжится, складывая ладони на перилах балюстрады. — Ну о том случае. — Будем считать, что мы квиты. Не люблю оставаться в долгу, — пожимает плечами Астория. Они молчат какое-то время. И Гермиона не может определить насколько неловко это молчание. Ей стоит остаться? Уйти? Найти тему для разговора? Или просто молчать? То и дело она поглядывает на бледное лицо: у Астории довольно простая не запоминающаяся внешность, в отличие от её эффектной сестры. Раньше она и не примечала её в толпе, однако, Асторию нельзя назвать неинтересной: скорее, в ней сказывалась подростковая нескладность и угловатость, которые скоро опадут как осенние листья, раскрыв аристократическую английскую красоту. — Хочешь? — неожиданно спрашивает Астория, протягивая Гермионе свою сигарету. Гриффиндорка ретиво качает головой — ей хватило одной. Пожалуй, на всю жизнь. До сих пор в голове не укладывается, как Малфой после всех гадостей, какими он её нарекал, так спокойно, да ещё и со смаком затянулся сигаретой, к которой она притрагивалась губами. — А что это за сигареты? Я видела точно такие же у Драко и твоей сестры, — спрашивает Гермиона. Сигаретное колечко кружится над ними меняющим цвета хамелеоном. Астория краснеет. — Я стрельнула одну из сумки сестры. Их выпускают деловые партнёры отца. Они пользуются большим спросом в Косой аллее. — Вот как… — Ты правда меня не сдашь? — Не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы. Зная Снейпа… — Профессор Снейп довольно добр к нам. — О, не сомневаюсь! — саркастично восклицает Гермиона, закатывая глаза. — И как преподаватель он очень хорош. К тому же, ваша профессор Макгонагалл тоже довольно предвзято к нам относится. Гермиона хмурится. — Не может быть. — Ещё как может, — кивает Астория и гасит сигарету о перила. Гермиона задумывается. — Поверить в то, что Снейп может быть заботливым так же трудно, как и в то, что Малфой милый. — Но Драко правда милый! — живо возражает Астория, голос которой наполняется бодрыми нотками. Гермиона удивлённо смотрит на слизеринку: та густо краснеет, смущается и тараторит с придыханием, проглатывая слова: — То есть. Я хотела сказать. Он довольно обаятельный, умный. Прекрасный ловец! Если бы ты видела его на квиддичном поле… — Я видела его на квиддичном поле, — возражает Гермиона, которая не разделяет энтузиазма собеседницы. — Он правда шикарно играет! Если бы не Поттер, кубок по квиддичу был бы гарантирован Слизерину каждый год! — Ну да, а ещё он заносчивый засранец и расист. — Ну да, есть за ним такое. — И он стравливает факультеты. Астория теряется, ища контраргумент в защиту Малфоя, и тут Гермиона догадывается: по этому смущённому румянцу на щеках, по блуждающему юркому взгляду, по мечтательным интонациям; и потому, как не хватает Астории воздуха, но как хватает слов для комплиментов тому, кто их не достоин — несчастная влюблена в паршивца. И этот печальный, даже шокирующий факт находится за гранью понимания Гермионы. — Понимаешь, — примирительно начинает Астория, поправляя спутанные ветром волосы. — Драко — принц Слизерина, неудивительно, что он задаёт основной тон в настроении факультета. Просто… У него своя точка зрения и он считает, что прав. — И я не собираюсь уважать его неправильное мнение, если оно вредит мне и моим близким, — строго обрывает Гермиона. — Драко на самом деле довольно интересный собеседник. Понимаю, в это с трудом верится, но это так. С ним можно интересно поговорить. — Не поверю, пока не услышу этими самыми ушами, что он способен произнести хоть что-то, кроме оскорбления и порчи, — фыркает Гермиона. Астория задумчиво молчит и скребёт ногтями, окрашенными в нежно-сиреневый цвет, отсыревшую краску на перилах. — А что, если бы ты увидела сама? — Увидела что? — Драко в спокойной обстановке. Гермиона непонимающе смотрит на хитро улыбающуюся собеседницу. — Как насчёт того, чтобы увидеть Драко чужими глазами?