***
Занятия в Выручай-комнате проходят исправно. Гермионе удаётся отвлечь внимание ребят от Крепос Делюмоса с помощью других заклинаний, которыми с ней поделился Ланселот. Обучать других оказалось довольно любопытной практикой. С первых же минут она входит в роль наставницы и не только с большим прилежанием, но и с удовольствием объясняет друзьям движения палочки, с расстановкой повторяет правильное ударение в заклятиях. Когда они думают о мишени, та появляется возле книжного шкафа, точно стояла там всё это время. Соломенное чучело они ставят посередине комнаты и направляют в него то снопы красных искр поражающего заклинания, то сковывающие тело верёвки. Такие же верёвки сковывают душу волшебницы. Злые, жестокие слова портретов оставили рану. Не такую глубокую как от меча, скорее — царапину. Но болезненную. Зудящую. Рискующую оставить заметный след. После занятий Гермиона не спешит вернуться в гостиную — ей хочется побыть наедине, в тишине, чтобы задать Ланселоту вопрос, который стоило бы написать ещё год назад. Даже не вопрос. Нет, не так. Утверждение. Слово, которым она гордилась, которое ни от кого ранее не таила. Но спрятала от него — человека, которого ей точно не стоило бояться. Или стоило? — Это тетрадь Арбакейна? — доносится из-за спины мечтательный, с нотками лености голос Полумны. Гермиона спешно пытается спрятать тетрадь в сумку — она так и не решилась оставить сообщение, но Полумна присаживается рядом на ступеньку и, наклонив голову к плечу, точно шарнирная кукла, вглядывается в обложку. — И вправду она, — заключает Полумна, приближая любопытное, но при этом беспристрастное лицо ближе. Гермиона предусмотрительно отводит тетрадь в сторону и осторожно спрашивает: — Но откуда тебе?.. — Её создатель Гвидо Арбакейн, — легонько пожимает плечами когтевранка, — он один из самых выдающихся выпускников Когтеврана, его портрет висит в нашей гостиной, а тетрадь относят к артефактам факультета. Вот только её строптивый характер не позволяет ей нигде долго задерживаться. Никогда не знаешь, в какой момент и в каком месте время решит сыграть с тобой шутку. — Строптивый характер? — со скептическим пренебрежением уточняет Гермиона, прищуриваясь, — слишком уж одушевляют речи Полумны безобидные страницы. — Отец говорил, что тетрадь жива, в ней заключены частички душ всех, кто успел оставить в ней свой след… Большие голубые, как небо, глаза Полумны обращаются к потолку, где реют ветра. Гермиона готовится вставить колкое замечание, каким часто обрывает ту чушь, которую несёт когтевранка во время тренировок, но прикусывает язык, когда слышит: — Чем больше души человек вкладывает в дружбу, тем ярче след и крепче связь. И строчки исчезают медленнее. Гермиона молчит, смотрит в открытую тетрадь, куда ещё недавно был направлен взгляд Лавгуд — к незыблемым чернильным свидетельствам разорванных временем душ. — Отец предупреждал меня о ней. — Полумна пропускает светлые пряди сквозь пальцы, взгляд её направлен прямо — в некий потусторонний мир, скрытый от простых смертных. — О том, что я могу найти её в Хогвартсе, и должна быть с ней очень осторожна. — Правда? А твой отец?.. — Он переписывался с её помощью с пуффендуйкой из девятнадцатого века. Совсем недолго — он смог вовремя преодолеть её чары, но успел взять интервью у своей собеседницы из прошлого и даже издал его через несколько лет в своём журнале. Оно называлось «Беседы с прошлым», ты читала? — Нет, конечно, — как само собой разумеющееся, отвечает Гермиона, хмурясь. Чтобы она и читала такую чушь, как «Задира». Да никогда! — А с кем ты ведёшь переписку? С прошлым или будущим? — Полумна приваливается боком к стропилам лестницы и лениво теребит кисточку на тёплой толстовке от капюшона. — С прошлым, — тихим голосом отвечает Гермиона и ёрзает от холода, прошедшегося по их лестнице сквозняком. — И, должна признаться, мы переписываемся уже год… — И ты не знаешь кто твой собеседник? — Нет… но… Гермиона осекается, неуверенная, стоит ли продолжать развивать щекотливую тему, о которой не решалась заговорить даже с самыми близкими. Нечто всегда останавливало её: желание владеть тайной, только её тайной, которую страницы и то сохранить не могли навечно. Но сколько сомнений, сколько мыслей терзали её в последние дни, по правде, она хотела уже во всем сознаться Джинни, попросить совета, но была уверена, что подруга отреагирует импульсивно, настояв избавиться от тетради. Полумна, кажется, нотации ей читать не собиралась, при этом явно готова была примерить роль внимательной слушательницы. Как странно, что самые пугающие тайны тяжело поведать своим близким, но как легко они слетают с языка, стоит спросить о них первому попавшемуся волшебнику. И Гермиона произносит вслух то, в чём не решалась признаться даже в мыслях: — Я подозреваю, что передо мной встала моральная дилемма, и мой собеседник может оказаться одним из тех, с кем наша команда готовится однажды столкнуться. — Ты думаешь, он Пожиратель смерти? — Она так спокойно об этом спросила. Ни удивления, ни страха, ни даже осуждения. Обуявший холод покрывает душу лазурным инеем — таким ледяным, что у Гермионы немеют руки, а губы, обезвоженные страхом, мелко дрожат. Вот те два слова — совсем как для других «Воландеморт», так для неё «Пожиратель смерти», — что заставляют Гермиону внутренне сжаться. Полумна в своей непринуждённой манере произнесла вслух то, что боялась даже в мыслях признать Гермиона, отмахиваясь от истины, как от назойливых пикси. — Ещё нет, — осипшим голосом отвечает Гермиона и опускает голову, прячась за каштановой копной волос. — Но, возможно, всё идёт к этому. И я не знаю, что мне делать. Прервать переписку или попробовать его… переубедить, изменить, не знаю. Как не знаю, есть ли в этом смысл. Ведь всё уже предопределено? Всё, чтобы он ни сделал, точнее не собирался сделать, для нас уже свершено. Я ведь не могу своими словами изменить ход истории. Это безумие. Это создаст временной парадокс. Под конец Гермиона нервно смеётся, смотреть в глаза Полумне не решается, но чувствует её взгляд, скользящий по тому, что не видно обычному человеческому взору. — Но что, если предопределено как раз то, что ты попыталась его отговорить? И если не попробуешь, то создашь временной парадокс, и наше настоящее изменится, — предполагает когтевранка всё тем же беззаботным тоном. — О, Мерлин! — Гермиона не выдерживает и смеётся, наконец смотрит в глаза Полумне — сейчас они кажутся ей удивительно мудрыми. — Это всё… так сложно! — Знаю, поэтому отец и говорил держаться от тетради подальше. Человек, даже маг, не способен укротить время и смерть, как бы ни старался. — Ты ведь не расскажешь никому? О тетради. — А для чего ещё нужны друзья? — И лицо Полумны озаряет тёплая, как весенний день, улыбка.***
Перед тем как вернуться в гостиную, Гермиона решает всё-таки проверить догадку: надевает шляпу-невидимку и отправляется на шестой этаж западной башни. По дороге она успевает проскользнуть мимо мило беседующего со своей кошкой Филча — содержание беседы, правда, далеко от определения «милый», ведь в ней успевают промелькнуть и дивные воспоминания о порке учащихся в былые времена, и подобострастные комплименты Амбридж, и грандиозные планы самого Филча, которыми он собирался поделиться не только с миссис Норрис, но и с самой министерской жабой. Затаив дыхание, Гермиона, пытаясь не представлять на себе всю красочность упомянутых наказаний, на цыпочках проходит мимо, и, когда гулкое эхо шагов стихает, быстро семенит к парадной, откуда взлетает на шестой этаж западной башни. Сердце отсчитывает секунды. Шляпа работает всего двадцать минут. Если Гермиона не ошибается, последнее послание должно быть спрятано «там, где всё началось»: в рыцаре, за которым таилась интимная тайна, известная лишь тетради. Лунный свет играет бликами сквозь витражные стёкла на доспехах безмолвного стража. Гермиона всматривается в забрало шлема, осторожно дотрагивается до нагрудника, пытаясь понять, где, как и главное — каким образом спрятано послание из прошлого. Пока она щупает стальную кожу и применяет заклинание, проверяющее, не наложено ли на него проклятие, рыцарь неожиданно приходит в движение: механизмы потрескивают и скрипят, рука, точно заржавевшая, медленно поднимается и обнажает из ножен на поясе меч. Рыцарь замахивается, и Гермиона едва успевает отскочить в сторону — лезвие попадает по остроконечной шляпе, срывая невидимый покров с нежданной гостьи. Гермиона пятится к стене, наставив на рыцаря палочку; тот замирает с вытянутым мечом — оба выглядят так, словно готовятся к схватке. — Поразительные меры предосторожности, — комментирует Гермиона, не до конца понимая — восхищена ли она задумкой Ланселота или, напротив, возмущена. Мог бы и предупредить о подобного рода защите, если не хотел лишиться собеседницы. — Прекрасно. Кажется, я на правильном пути, только бы не потерять голову теперь ещё и в буквальном смысле. Рыцарь не шевелится. Когда Гермиона отступает и для вида убирает палочку, страж послания и сам приподнимает меч, чтобы вложить его в ножны. Но стоит Гермионе сделать несколько шагов вперёд, он снова приходит в движение, принимая грозную позу. — Алохомора, — произносит Гермиона с апломбом, но ничего не происходит, тогда она пробует снова и снова: — Апарекиум! Депримо! Рекулос! Но ничего не происходит. Рыцарь не позволяет приблизиться ни на миллиметр, а когда Гермиона использует взрывающее заклинание, чтобы «разбить» его, срабатывают защитные чары, и заклинание рикошетит прямо в Гермиону. Ей чудом удаётся увернуться, и красный луч, попав в стену, осыпает штукатурку. — Ну это уже слишком! — вспыхивает Гермиона. Здравый рассудок призывает развернуться и уйти, но упрямство, огранённое любопытством, не позволяет уйти так просто с пустыми руками. Время наверняка давно перевалило за девять вечера, она запросто может попасть в лапы Филчу, но если уйдёт прямо сейчас, не узнав, что же таит в себе последнее послание, не сможет уснуть и целый день будет вялой, что скажется на учёбе. А значит… — Давай думать логически. Ланселот не тот человек, который стал бы что-то прятать так, чтобы это можно было достать только физической силой. Должен быть какой-то элегантный способ показать не только силу своей магии, но и острый ум и креативность, — размышляет Гермиона. Несколько минут она стоит в тишине, слыша только собственное дыхание. Лунный свет тускнеет, облака затягивают ночное небо. Темнота то сгущается на шестом этаже, то вновь отступает. Гермиона постукивает кончиком палочки по губам, а затем, хитро сощурив глаза, снова указывает древком на рыцаря, а точнее — в центр его доспехов на груди, и произносит:Если бы хотя на миг двумя крылами
Я был природой награждён,
К тебе б я вольной птицей полетел.
Увы, их нет; с бесплодными мечтами
В бессильи оставаться мой удел.
Несколько мгновений рыцарь не шевелится, но неожиданно изнутри снова раздаётся треск. Свободной рукой безмолвный страж тянется к нагруднику, чуть левее от центра жёлтым светом озаряется небольшое пространство, принимая форму маленькой дверцы — именно её и открывает рыцарь, ныряет в собственное нутро, где должно быть сердце, и извлекает оттуда маленькую коробку. Меч он опускает, а коробочку протягивает ей. Гермиона и сама первое время не шевелится, не верит в происходящее, оглядывается, а затем осторожно, очень медленно подходит ближе и протягивает руку, боясь, что рыцарь может снова попытаться снести ей голову. Кончиками пальцев она задевает бархатную коробочку и быстро тянет ту на себя. Отскакивает. Рыцарь закрывает зияющую пустоту в сердце, прячет меч в ножны и снова застывает в вечности. Гермиона отступает, смотрит то на рыцаря, то на коробочку. Подбирает шляпу, взгромождает её на голову, но понимает, что больше «вредилка Уизли» не работает как надо: руки её мерцают, точно за полупрозрачной занавеской, — и ей предстоит в таком полупрозрачном виде добираться до гостиной. Безумие. Но ей удаётся. На цыпочках она подходит к портрету. Полная Дама тихонько посапывает, сложив ручки на коленях и склонив голову к плечу. Волшебница тактично кашляет в кулак, но портрет не реагирует, тогда она стучит по раме, и разбуженная женщина издаёт удивлённый возглас, оглядываясь вокруг. Гермиона прикладывает палец к губам — тсс. И шепчет пароль. — Что-что? — переспрашивает плохо расслышавшая Полная Дама. Да так громко, что её голос эхом разносится по всему этажу. Гермиона сжимает кулак и зажмуривается, призывая к себе все силы спокойствия, и повторяет пароль чуть громче. Вход отворяется, и она быстренько скользит внутрь. В гостиной довольно многолюдно. Кто-то корпит над домашкой, кто-то занят праздной беседой, а кто-то читает книгу в кресле. Гермиона подходит к близнецам Уизли и, поджав губы, стаскивает с себя шляпу. Фред, первый заметивший потрёпанный вид шляпы, подскакивает с дивана. — Ты что, сражалась в ней с Амбридж? — нервно смеётся он, оглядывая повреждения. — В каком-то смысле. — Гермиона сжимает коробочку в кармане мантии. Джордж, присоединяясь к осмотру шляпы, сокрушённо качает головой. — Ты пала в великом бою, не так ли, шляпка? — Её нельзя восстановить? — Ну, мы делаем новые. Рабочие шляпки на целый час, — неоднозначно говорит Джордж. — И ты, конечно, сможешь приобрести новую со скидкой, как первая владелица невидимой шляпы! — заверяет Фред, хлопая её по плечу. Гермиона, неуверенная, что рада такой чести, уходит к себе в спальню. Благо, девочек ещё нет, а потому она достаёт коробочку и, не тратя ни секунды на раздумья, открывает её. Внутри сверкает серебряная змея с изумрудными глазами. Когда Гермиона достает её, то обнаруживает, что змея — это брошь. Очень элегантная, не слишком вычурная, но говорящая своей изысканностью о статусе владельца. Несколько секунд Гермиона глядит ей в глаза, пока, наконец, не осознаёт, что несколько десятилетий назад её держал не кто иной, как Ланселот. И стоит этой мысли уколоть её вместо иголки на застёжке, как волшебница вскрикивает и от переизбытка чувств отбрасывает брошь на постель. Она переступает рубеж. Нематериального к материальному. Если раньше Ланселот казался чем-то эфемерным, далёким, нереальным, то сейчас он доказал своё физическое существование: он был, он есть и, возможно, ещё будет в её жизни. Если она вовремя не остановится. У их переписки есть последствия. И Гермиона не может понять, что именно ощущает: восторг, страх, эйфорию, возбуждение, злость — они переполняют её через край, она не выдерживает и сама запрыгивает на кровать и начинает подпрыгивать, точно ребёнок, радующийся долгожданному подарку. А брошь под её толчками подпрыгивает вместе с ней. Разбуженный Живоглот испуганно вскакивает и шипит, не понимая, что происходит. Гермиона падает на бок и стучит ногами и руками, смотря на рядом лежащую змейку. Кот подходит ближе, принюхивается к подарку, а после начинает лупасить его лапой со всей силой. Гермиона прячет подарок и переворачивается на другой бок. Держит его в ладони, а ладонь прижимает к сердцу. Пытаясь успокоиться, лежит так несколько минут, закрыв глаза. Живоглот рядом выпускает когти и тревожно мяукает. Наконец, успокоившись, она достаёт тетрадь и пишет немного дрожащей рукой. Гвиневра: «Если ты хотел меня обезглавить, мог бы найти способ попроще». Время на часах показывает двадцать минут одиннадцатого. Она опоздала. Ланселот: «Рад, что моё заклятие верно охраняло подарок всё это время. Сколько бы ни прошло лет или десятилетий». Гвиневра: «Да. Но я не могу принять такой дорогой подарок — это слишком!» Ланселот: «В таком случае, чтобы отказаться от него, тебе придётся вернуть его мне в твоём времени». Гермиона запрокидывает голову и отчаянно стонет. Конечно, она не может пойти на такой шаг! И он прекрасно об этом знает. Гвиневра: «Надеюсь, ты хотя бы не проклял брошь?» Ланселот: «Если только на безбрачие, которое снять смогу только я». Гвиневра: «И всё же. Мне как-то не по себе. Такие подарки обязывают…» К чему? Гермиона мысль не заканчивает. Обрывает на полуслове саму себя. Никто ни к чему её не обязывает — они, разделённые временем, не знают имён друг друга. Ланселот: «Это сущий пустяк. Поверь. Обычная гоблинская ручная работа по индивидуальному заказу. Изумруды из фамильной коллекции. Высокая проба серебра. Тебе не о чем волноваться». Если это сущий пустяк, то даже богатого, неогранённого рамками воображения не хватит представить, что для этого невыносимого человека означает «дорогой подарок с размахом». Гвиневра: «Ты прав. Если это сущий пустяк, который тебе ничего не стоил, я могу оставить его себе со спокойной душой. А в будущем вложить, как инвестицию с твоей стороны, в мой будущий комитет по защите прав домашних эльфов». Ланселот: «Прошу, скажи, что ты шутишь». Гвиневра: «Это ты сможешь проверить, только найдя меня в моём времени». Гвиневра: «Но…» Перо замирает на мгновение. Гвиневра: «Спасибо. Правда спасибо. Брошь очень красивая. Мне никогда не делали таких подарков». Ланселот: «Значит, не находились достойные спутники». Гермиона хочет поспорить, но сдерживает себя. Падает на подушку и, подогнув ноги, использует коленки как подставку под тетрадь. Гвиневра: «Жаль, я не могу подарить тебе свои скромные объятия в благодарность за скромный подарок». Ланселот: «Только объятия?» Гвиневра: «А ты бы что сделал на моём месте?» Гвиневра: «Если бы мы встретились по-настоящему?» Ланселот: «Как минимум я заслужил бы скромного поцелуя». Гвиневра: «Почему бы тебе не заслужить его у девочек из твоего времени?» Ланселот: «Неожиданно заманчивое предложение». Ланселот: «Что тебя натолкнуло на эту мысль?» Ланселот: «Только не говори, что старухи с портретов успели перемыть мне косточки, мучаясь от скуки вечности». Вспомнив, как портреты страшились проклятия, которое способно было нанести им не только прошлое, но и настоящее, Гермиона не уверена, что ей стоит продолжать этот диалог. Гвиневра: «Что бы они не сказали, уверена, они просто констатировали факт». Ланселот: «За который мне стоит проклясть их на несколько сотен лет?» Гвиневра: «Прекрати. Не будь таким жестоким». Ланселот: «Во мне жестокости не больше, чем в злых завистливых языках». Ланселот: «Не для них прятали подарок, вот они и злятся». Гермиона отвлекается от тетради. Рядом, к боку, пристраивается Живоглот, недвусмысленно намекая, что пора и ему получить порцию хозяйкой ласки: чтобы почесали под подбородком, почухали за ушком. Гвиневра: «А ты злишься, потому что не можешь получить мой поцелуй». Ланселот: «В реальном времени эта проблема легко поправима». Гвиневра: «Но наша разница составляет два десятка лет. Я гожусь тебе в дочери. Тебя это не смущает?» Ланселот: «Значит, таков наш временной разрыв?» Гермиона замирает. Эта цифра всплыла совершенно случайно. Подсознательно. Но не без причины. Кубок, в котором был спрятан пергамент, датировался 1971 годом. А сплетничавшие портреты упоминали о выросшем в худшую версию отца сыне. Невольно перед глазами всплыл Винсент Крэбб — да так живо и ярко, что Гермиону передёрнуло. Вот уж была бы трагическая потеха — переписывайся она с отцом одним из этих скользких змеюк, отравляющих жизнь не только всему факультету, но и ей самой. Нет, это просто притянутая за уши теория. Единственное, что она знает наверняка — 1971 год для него уже наступил. Кубок мог стоять там несколько лет, прежде чем в него попало послание. Он сделал это намеренно, чтобы она сама проболталась, дала ему лазейку. Может, их разница составляет всего пять лет? Ты ведь понимаешь, что занимаешься самообманом, Гермиона Джин Грейнджер? — журит внутренний голос. А на странице, тем временем, в насмешку над её мыслями пульсирует последняя строчка: Ланселот: «Цифра — это условности».***
— Мне нужно в библиотеку, позаниматься с подругой, — быстро бросает Гермиона, закидывая в и без того тяжелую сумку ещё несколько книг. — Но Джинни здесь, — удивляется Рон, бросая взгляд в сторону стола, за которым сидит его сестра вместе с девочками с её курса. — Не с Джинни, — мямлит Гермиона, неуверенная, готова ли раскрыть им детали социального эксперимента по сближению со Слизерином. Она поправляет ремешок сумки на правом плече и пронзительно смотрит Рону в глаза: — Это Астория. — Астория? — Рон морщится, буравя взглядом потолок, тем самым вызывая ассоциации с её бывшими магловскими одноклассниками, которые частенько искали ответы где угодно, но только не в своей голове. Видимо, он изо всех сил пытается вспомнить хоть кого-то с таким именем, если не с их факультета, то с Когтеврана или Пуффендуя, и когда в его памяти всплывает нужная информация, в глазах немедля отражается неверие. — Погоди. Астория. Из чистокровной семьи Гринграсс? Та малявка из Слизерина? — Она не малявка! — важно поправляет Гермиона, оскорблённая именно этим замечанием. — Но она младше нас на два года! О чём тебе с ней общаться? — не унимается Рон. Гермиона вспыхивает: ей неприятно, что кто-то(или даже её невидимый друг) может так же думать о ней — как о малявке. — Между прочим, Рон, я тоже старше вас на год! Так что же мне теперь не общаться с вами?! — Гермиона скрещивает руки и самодовольно выгибает бровь, замечая, как теряется Рон. Тот, не зная, какой ещё призвать аргумент в свою защиту, оборачивается к Гарри — друг тоже недовольно хмурится, губы его угрюмо поджаты, и он, не глядя на них, небрежно бросает: — Мы думали, ты шутила про сближение со Слизерином. — Не думала, Гарри, что произвожу именно такое впечатление. — Но это ужасная затея. Она чистокровная. Слизеринка. Вдруг её семья связана с Воландемортом. Не думала, почему она с тобой общается? — Потому что ей со мной интересно? — цедит Гермиона, оскорблённая до глубины души. Гарри нервно стучит ногой, всё так же хмуро глядя в учебник, содержимое которого, уверена Гермиона, сейчас не способно заполнить его мысли — кажется, ещё немного, и он вспыхнет новым скандалом. — Ты ведь ни о чём таком не болтаешь с ней? — Конечно, Гарри, в первый же день мы сразу обсудили с Асторией её потенциальное вступление в ОД! — саркастично замечает Гермиона, массируя виски — вот поэтому она и не хотела говорить им до последнего. — Серьёзно?! — в ужасе округляет глаза Рон, и Гермиона не верит, что её сарказм могли принять за прямолинейный ответ. Такая реакция друзей шокирует. Мало того, что они считают, будто имеют право решать, с кем ей дружить, так ещё думают: она совсем дурочка, болтающая со всей школой об их отряде, особенно — со слизеринцами. Гермиона только поджимает губы, мальчишки так и смотрят на неё оторопело, совершенно не понимая, что не только сморозили глупость, но и задели её чувства. Поэтому она молча разворачивается и уходит в библиотеку — сил снова спорить с ними просто нет. Как говорил Ланселот: ей следует научиться уважать чужое неправильное мнение, не вступая каждый раз в полемику с глупцами, даже если эти глупцы — её лучшие друзья. Её нервы не стоят того, чтобы объяснять очевидные вещи. Благодаря искусственному карамельному свету библиотека кажется самым уютным местом в Хогвартсе. Здесь всегда тихо и спокойно. В отличие от гостиной Гриффиндора, где творится самый настоящий бедлам. Порой даже ночью. За столиком у одной из книжных полок её ожидает Астория. Гермиона быстро достаёт нужные книги, скидывает сумку под стол и открывает учебник по заклинаниям — сегодня она обещала помочь с левитационными чарами. — У тебя всё в порядке? — осторожно спрашивает Астория и вздрагивает, когда Гермиона с громким хлопком приземляет увесистый пыльный томик на стол. — Абсолютно, — уверяет Гермиона, и они приступают к занятию. Через полчаса декоративная крыса Астории свободно парит над столом. Гермиона подбадривает слизеринку улыбкой, и мысленно хвалит саму себя: из неё, и правда, получился бы неплохой педагог. Недавно им выдали брошюры, описывающие различные магические учреждения, в которых они после школы смогут найти своё будущее. Многие наверняка бы подумали, что такая умница, как Гермиона Грейнджер, знает не только чего хочет от жизни, но и что в эту жизнь привнести. В реальности Гермиона понятия не имела, кем хочет стать, когда окончит школу. А от одной мысли о будущей профессии голова каждый раз шла кругом. Может, ей стоит задуматься о профессорской карьере? Улыбаясь своим мыслям, она не сразу замечает, что за ними следят. Два пронзительных льдисто-серых глаза. Листая книгу у книжного шкафа, Малфой, угрюмый и недовольный, пристально наблюдает за их столиком. Гермиона перестаёт улыбаться и отводит взгляд. Они не делают ничего преступного, не стоит обращать на него внимания. Последний скандальный матч по квиддичу принёс слишком много проблем их факультету: слизеринцы устроили травлю Рону, сочинив отвратительную песню, которую голосили всю игру, чем ужасно отвлекали нового, и без того неуверенного в себе вратаря. Гриффиндор хоть и выиграл злополучный матч, но какой ценой: Малфой спровоцировал Гарри, и тот, не выдержав набросился на змеюку с кулаками. Всё закончилось разбитым носом Малфоя, из-за которого Гарри навсегда отстранили от игр, прихватив с факультета заодно очки. Одно в удручающей истории радовало: Малфой, получив по холёной роже, заметно стих, даже свои скользкие шуточки про тетрадку оставил в прошлом, потеряв к троице, особенно к ней, на время интерес. А может всему виной была такая же загруженность, как и у неё самой, что время на травлю не оставалось даже у такого как он?.. Астория подняла крысу выше, и в этот момент мимо их столика проскользнул Малфой. Их взгляды с Асторией пересеклись на мгновение, но этого хватило, чтобы щёки слизеринки порозовели, рука дрогнула, а несчастная крыса ударилась о стол, болезненно пискнув. Драко, как ни в чём не бывало, исчез за книжными шкафами. А растерявшаяся Астория попыталась снова поднять питомца в воздух. Гермионе искренне жалко девчонку — быть влюбленной в Малфоя худшее, что может случиться с адекватным, здравомыслящим человеком. Но как гласила старая магловская пословица: «Любовь зла — полюбишь и козла». И не ей развеивать розовую дымку ложного сказочного образа по-настоящему ядовитой змеи. Гермионе хочется верить, что всё пройдет само собой, как только Астория немного повзрослеет, но, с другой стороны, её тревожит, как бы слизеринка, повзрослев, но не поумнев, не попала бы в его список «отработанного материала». Мерзость. — Время так быстро пролетело. Скоро уже Рождество, — волнуясь, говорит Астория. Она чуть запинается на словах и пытается сгладить неловкую ситуацию непринуждённой беседой, чтобы хоть немного успокоить нервы. — И то верно. И наш уговор подходит к концу. — Ну, если тебе понравилось помогать мне с домашним заданием, так и быть, могу позволить заниматься со мной и дальше, — шутит Астория и нервно смеётся. Гермиона отвечает ей улыбкой, а затем, чуть подумав, спрашивает: — Малфой так и встречается с твоей сестрой? — А… да. — С ума сойти. — Они даже идут на балет вместе. Драко пригласил её познакомиться с родителями. Дафна говорит с ними в одной ложе будет сидеть сам министр. — Да что ты говоришь. — Гермиона пытается придать голосу удивлённые нотки, как будто слышит эти слова впервые. А в голове, тем временем, глубоко в мыслях что-то щёлкает. Как же она раньше об этом не подумала. Корнелиус Фадж — этот обезумевший тщеславец — будет в одной ложе с Малфоями. Попахивает очередным давлением Пожирателей смерти на министерство. Вряд ли Люциус Малфой упустит такую возможность. — Везёт ей. Мне все каникулы придётся сидеть дома под присмотром домовиков. Меня с собой не возьмут ни на одно празднество, — продолжает Астория, припав щекой к обложке по чарам за третий курс. — Но это несправедливо, — хмурится Гермиона. — Тебя за что-то наказали? Астория пожимает плечами. — Нестрашно. Буду путешествовать по балам и другим странам через книги. Гермиона грустно улыбается. Ей это знакомо. До Хогвартса приключения в её жизни были только на страницах магловских книг. Она решает промолчать, что на Рождество едет с родителями в горы — не хотелось хвалиться в такой момент. — Может, мне подкинуть тебе парочку магловских книг на каникулы? — предлагает Гермиона абсолютно серьёзно. Астория ёрзает, подпирает кулаками бледные щёки и неоднозначно надувает чуть подкрашенные губы. — Не думаю, что моим родителям понравится, если они заметят у меня в комнате магловские книги… — Однако её глаза загораются живым интересом. Не выдержав, она спрашивает: — А что за книги? — Ну… — Гермиона теряется, не зная, как уместить многовековую историю магловской художественной литературы в один ответ. — Существует очень много жанров, как и в магической художественной литературе. Что бы тебе хотелось прочитать? Но не успевает Астория ответить, как их прерывает громкий скрип ножек стула о старый паркетный пол. Гермиона вздрагивает от неожиданности — к ним за столик подсаживается Дафна Гринграсс. Вместо стандартного галстука её рубашку и жилетку украшает галстук, завязанный в бантик. Перекинув распущенные волосы на правое плечо, она оборачивается к сестре, тем самым поворачиваясь спиной к Гермионе. — Астория, ты не слишком долго сидишь в библиотеке? Не устала? — спрашивает она, и хоть слова её выражают обеспокоенность судьбой сестры, но звучат они очень ровно и высокомерно. Астория молчит. На Гермиону больше не смотрит, опускает руки под стол и мнётся. — Всё хорошо, не нужно со мной так носиться. Мы просто занимаемся. — Занимаетесь? — по слогам переспрашивает Дафна, точно не замечает никого кроме сестры за столом. — Да, Гермиона объясняет мне как использовать левитационные чары на живых существах. — А почему не попросила о помощи меня? Я и сама могу объяснить тебе, как работают чары. Это же пустяк, — надменно фыркает Дафна, опираясь локтем на стол, практически закрывая собой Асторию. — Думаю, Астория и сама может решить, кого ей просить о помощи с домашним заданием, — не выдерживает Гермиона, удивляясь, когда слышит в своём голосе те же высокомерные нотки, что и у Дафны. Наконец, ей удаётся их отзеркалить, пускай и поздно. Гринграсс-старшая медленно оборачивается в её сторону, её серебристые длинные волосы скользят по спине. Гермиона выдерживает зрительный контакт: небесно-голубые глаза слизеринки кажутся ещё более холодными и пронизывающими до косточек, чем глаза Малфоя. Она смотрит на неё с таким презрением и отвращением, точно делает ей одолжение только тем, что просто поворачивается к ней лицом. Накрашенные нежно-розовой помадой губы всё-таки раскрываются, вот только слова с них слетают отнюдь не нежные: — Я не с тобой разговариваю, — то, каким надменным, ненавистным тоном она произнесла эти строчки, то, как чуть сощурились её глаза, а губы напряглись, почти снова раскрылись, утаив последнее, главное слово, которое Гермиона прочитала в её пронзительном взгляде. Поперёк горла встаёт ком. Эффект, который производит на неё Дафна Гринграсс, почти возвращает её на второй курс, когда впервые ножом по коже, венам и сердцу прошлось слово из двенадцати букв, причиняющих боль как от поражающего заклятия. Г-Р-Я-З-Н-О-К-Р-О-В-К-А. О, Дафна, как хищница, чувствует кровь, улыбается довольно, не хватает только плотоядно облизнуть губы, и гордая произведённым эффектом поднимается, сворачивая за Асторию её пергаменты. Младшая Гринграсс так и молчит, не решаясь встать ни на чью сторону. Быстро ловит взгляд выбитой из колеи Гермионы. Гриффиндорка кивает, мол, всё в порядке. — Передавай привет тетрадке, — последнее, что бросает высокомерным саркастичным тоном Гринграсс, выгнув подкрашенные брови, прежде чем увести сестру. Гермиона чуть наклоняет голову, волосы выбиваются из-за ушей, почти перекрывая обзор, но она всё равно видит: быстро семенящую на каблуках Дафну, в которую отчаянно хочется запустить связывающим заклинанием, чтобы верёвка переплела ей ноги, и девчонка растянулась на полу на глазах десятков студентов; Асторию, которая медленно плетётся за ней. В дверях стоит Малфой — он одобрительно кивает Дафне и пропускает сестёр вперёд, скрываясь следом. Гермиона закрывает глаза, и то, как ребята наверняка чувствуют меняющую температуру монетку галеона у себя в кармане, она ощущает, как просятся снова быть использованными во благо оставшиеся у неё в сумке в потайном кармане волосы Дафны Гринграсс.