Так низко падать Гермионе не представлялось еще никогда, но она упрямо уверяет себя, глотая сладковато-кислое оборотное зелье из пузатой колбы, что делает это во благо всей магической Британии. Морщиться от цитрусовых ноток до крохотных слезинок в уголках глаз ей приходится не впервые — это второй раз, когда Гермиона Грейнджер перевоплощается в одиозную слизеринку Дафну Гринграсс. Благо, разница в росте у них небольшая — несколько сантиметров, да и телосложение в целом схожее, поэтому трансформация проходит не так болезненно, но всё равно неприятно.
Гермиона скорее даже уменьшается: кисти рук становятся тоньше — на запястьях отчётливее проступают голубые венки; белая рубашка болтается на груди — у слизеринки она на размер меньше. Гермиона разминает шею, руки и ноги, привыкая к чужой плоти, и смотрится в зеркало. В его отражении, скрестив негодующе руки, щурится из-за очков нахохлившаяся Плакса Миртл, весьма недовольная тем, что её убежище постепенно становится пристанищем нахально вторгшейся гриффиндорки. Да не одной!
— Это возмутительно! — восклицает она, рея под потолком. — Сначала вы разводили здесь вонь своими зельями! А теперь ещё и тела прячете!
— Миртл, я не прячу тела, — протестует сбитая с толку Гермиона, — просто…
Она и сама не знает, как описать то, что творит. В другом конце туалета, под раковинами, на расстеленном на полу старом матрасе лежит Дафна Гринграсс, а рядом с ним, подбивая подушку ей под голову, хлопочет Добби, который этот матрас и притащил.
В эту авантюру домовика она втянула самым наглым образом, накануне вечером спустившись на кухню, где гремели кастрюли и шипело скворчащее на плите масло. Домовики суетись, шинкуя овощи и взбивая сливки, — вкуснейшие запахи будущих яств вызывали невольное урчание в желудке и лёгкое головокружение, Гермиона даже сглотнула скопившуюся вязкую слюну. Но когда эльфы заметили появление волшебницы, то устроили настоящий переполох, кто-то даже перевернул сковородку, из-за чего тут же принялся себя наказывать, набивая шишки на голове о плиту. Сердце гриффиндорки наполнилось тоской и сожалением: все её труды, все вечера, которые она вязала для эльфов, прошли даром. Кажется, никто так и не покинул кухни, оставшись в беспросветном рабстве. А все её носки, шарфы, шапки оказались нахлобученными на одном домовике — спешащем к ней Добби.
— Но почему? — спросила она тогда у домовика, и слёзы отразились в её глухом плаксивом голосе — она искренне не понимала, как можно отказаться от свободы.
Добби лишь раболепно склонил голову, сожалеющим, мягким, почти пугливым голосом попытавшись объяснить, что они не хотят свободы и оскорбляются, когда находят брошенные для них вещи. А Добби здесь по своей воле, но за все украденные шапки и носки он непременно понесёт наказание. Гермионе едва удалось остановить разбушевавшегося в самобичевании эльфа, оттянув того от плиты, о которую всё ещё бился другой домовик.
Она едва не забыла, зачем пришла, но вытерев слёзы с уголков глаз и шмыгнув носом, попыталась сосредоточиться на важном:
— Добби, мне нужно, очень-очень нужно, чтобы это зелье попало за ужином в кубок Дафны Гринграсс.
И без того огромные доверчивые глаза домовика расширились ещё сильнее, а уши заинтригованно затрепетали. Не успел он издать и звука, как Гермиона уверенно заявила:
— Это очень важно для Гарри Поттера! Это просто снотворное! Нам нужно, чтобы Дафна поспала несколько часов, пока я схожу за неё на одно мероприятие. Ты поможешь нам, Добби? А я свяжу для тебя ещё вещей: всё, что захочешь!
— Но Добби не знает, чего он хочет, мисс, — растерялся домовик, прижав уши к щекам.
— Тогда я подарю тебе что-нибудь на свой вкус! Как насчёт свитера?
— Конечно, мисс! Мисс так добра! Добби поможет Гарри Поттеру и его друзьям! Всё, всё, всё, что попросите! — И с этими радостными словами он протянул тщедушные ручки за зельем, которое украдкой ему вручила Гермиона.
Прежде чем покинуть кухню она окинула домовиков взглядом, полным грусти и неверия. Ужасно, насколько глубоко вросли отравляющие корни ложной мысли, которую им внушил магический мир, что рабство — это свобода. Кажется, ей предстоит долгий и непростой путь, в котором одним вязанием дело не решить. И то, что она задумала, приблизит её к тому, чтобы не допустить к власти ещё бо́льших безумцев, деливших мир на правильных и неправильных волшебников.
Ужин проходил в безумном волнении. Гермиона едва не забывала жевать: не могла оторвать глаз от слизеринского стола, следя за каждым движением Дафны. Она, самовлюблённая и счастливая, не переставала о чём-то щебетать с подругами и постоянно бросала кокетливые взгляды в сторону Малфоя, который отвечал ей в этот вечер многообещающей улыбкой. Рука её постоянно скользила мимо кубка, и только в конце трапезы, наконец-то, Дафна сделала несколько жадных глотков под учащённое сердцебиение своей «отравительницы».
Зелье, как и рассчитывала Гермиона, подействовало через час. Грейнджер заранее отправила ей волшебное оригами — записку, якобы от Малфоя, с просьбой встретиться на полчаса раньше в указанном в письме месте. Вместе с Добби они подкараулили спешащую на «крыльях любви» слизеринку в коридоре второго этажа. Дафна то и дело зевала в ладошку и покачивалась, цокая на каблуках, буквально засыпая на ходу. И когда её окончательно потянуло вниз, Гермиона успела использовать на несчастной левитационные чары, чтобы доставить в заброшенный туалет. Добби великодушно предлагал отнести ту в Выручай-комнату, где проходили тренировки отряда, но подниматься на восьмой этаж с парящей по воздуху Гринграсс Гермионе показалось не лучшей идей.
И повторяя про себя, что, нарушая магические и магловские законы, она совершает благое дело, Гермиона с помощью палочки избавляет Дафну от одежды — пальто и платье молниеносно летят к ней в руки. Гермиона аккуратно кладёт их на раковину и раздевается сама. Чужое платье на чужом теле сидит так, как и должно сидеть на Дафне Гринграсс. Голубой атлас струится кисеей от плеч до пола небесным шлейфом, золотой пояс окаймляет талию, а сверху лже-Дафна набрасывает белоснежное пальто с кроличьим мехом на воротнике. И натягивает белые тонкие перчатки, скорее дополняющие образ, нежели согревающие от декабрьской стужи. Волосы Гермиона приводит в порядок с помощью прихваченного зелья, рецептом которого с ней поделился Ланселот ещё год назад. Руки её так дрожат, что из ледяных пальцев выскальзывает тушь. Времени в обрез, а она не успевает сделать макияж. Тушь ей услужливо подаёт Добби и неожиданно предлагает:
— Мисс, Добби может помочь вам приготовиться к приёму. Добби не один раз готовил хозяйку к светским приёмам.
Гермиона неприятно ёжится. Не она ли выступала против эксплуатации домиков, разве не лицемерно с её стороны будет просить Добби помочь и с «вечерним туалетом»? Но времени так мало, а от волнения и паники её руки, хватающиеся то за тушь, то за расчёску, так дрожат, что в конце концов она сдаётся и позволяет домовику уложить её волосы. Благо, у Дафны они тонкие и укротить их не представляется особой проблемой.
Как последний штрих Гермоина переобувается в неудобные туфли на высоком каблуке и ныряет рукой в карман своей мантии, откуда достаёт брошь — платиновую змею с изумрудными глазами. Истинно слизеринский знак, доставшийся ей в подарок от сэра Ланселота. Гермиона прикалывает украшение на пальто у самого сердца — может, так она сможет почувствовать себя увереннее, если на сердце её будет частица рыцаря из прошлого.
— Спасибо, Добби. — Гермиона склоняется над домовиком, тот с удивлением косится на протянутую руку, как будто не понимая, что от него хотят. — Ты не мог бы приглядеть за Дафной?
Дафна, укрытая тёплым одеялом, спит крепко, лицо её, накрашенное более ярко, чем лицо Лже-Дафны, даже во сне выглядит высокомерным. Гермиона набрасывает на неё согревающие чары, чувствуя угрызения совести за то, что бросает её в таком виде в туалете.
— Конечно, Добби рад помочь друзьям Гарри Поттера. Не переживайте, мисс.
— Миртл, — теперь она обращается к призраку, безучастно плывущему над их головами, — пожалуйста, никому не говори о том, что здесь произошло. Пускай это будет нашей с тобой тайной.
— И что мне за это будет? — заносчиво интересуется мёртвая когтевранка с таким пренебрежением на лице, словно вот-вот готовится криком поднять всю школу.
— Я могу принести тебе книги.
— На кой чёрт призраку книги? — ревёт Миртл, молниеносно оказавшись прямо перед носом Гермионы. — Ты издеваешься надо мной?!
— Я могу почитать тебе… любовные романы, — находится Гермиона, и понимает, что попадает в яблочко, когда лицо Миртл разглаживается, и когтевранка расплывается в улыбке — лёгкой, мечтательной, почти смущённой.
— Ты не обманываешь меня?
— Нет! Конечно нет! Обещаю, я приду к тебе с книгой и прочту от корки до корки!
— Ладно, — ведёт она призрачным плечом. — Мне всё равно не нравится эта гадина! Она со своими противными подружками приходила два года назад швыряться в Миртл учебниками! Это же так весело!
— Мне жаль, что…
— А можно я нашлю на неё кошмары? — Миртл с важным видом сдувает чёлку с глаз, и хвостики качаются в такт движениям её головы.
Гермиона качает головой и, последний раз взглянув на отражение, — широко распахнутые глаза, подведённые чёрными стрелками на фоне серебристых теней и бледное от волнения лицо, — бежит на выход.
Всё просто. Ей нужно продержаться всего несколько часов. В её клатче спрятана фляжка с оборотным зельем, которое ей придётся принимать каждый час. Она даже вложила трубочку, чтобы незаметно пить прямо из клатча. И, к несчастью, такой способ невольно напоминал ей о лже-Грюме: о том, как он на парах, в коридорах Хогвартса, за столом в Большом зале постоянно прикладывался к похожей фляжке, потчуя себя оборотным зельем. Но если его цели имели характер тёмный, зловещий, то её, напротив, — светлый и добрый. Наверняка на этом вечере она сможет услышать столько, сколько не представится возможности ни одному члену Ордена Феникса. Где, как не в змеином логове в змеиной шкуре можно прознать о грязных тайнах играющих в добропорядочность Пожирателей Смерти.
Гермиона старается идти как можно тише, но непривычные, неудобные туфли цокают как дьявольские копыта. Время позднее — в такое можно получить взыскание от старосты. И она, староста, сама же правила и нарушает.
— Дафна.
Гермиона вздрагивает. Оборачивается. К ней, точно змея, очень тихо подкрадывается её коллега. Пэнси Паркинсон. Губы недовольно сжаты. Глаза метают завистливые молнии. В руке — волшебная палочка.
— Собралась на свиданку с Драко?
Гермиона запускает руку в карман — к приятному мягкому древку.
— Что-то не так, Пэнси? — тихо спрашивает лже-Дафна, а в груди сердце шумно стучит.
— Пришла помочь тебе закончить макияж.
Гермиона успевает среагировать прежде, чем заклинание Пэнси достигает её лица, — она быстро достаёт палочку и контратакует недавно вычитанным в Выручай-комнате заклятием.
Пэнси падает, но ожидаемого шума не происходит — та превращается в большого мокрого слизняка. Кажется, слизеринка пыталась набросить на неё заклятие гнойных прыщей. Безвкусица уровня третьего курса. Гермиона осторожно осматривает её, решает ничего не делать и семенит скорее к лестнице.
Когда она останавливается на первом этаже, из тьмы подземелья, из теней её лестницы доносятся нарастающие эхом шаги, а следом за ними их обладатель. Гермиона невольно ахает, что, несомненно, льстит причине её восхищения. Драко Малфой самодовольно улыбается и поправляет бархатную тёплую мантию, наброшенную поверх роскошного чёрного атласного костюма, тьму которого разбавляет слегка переливающийся нефритовым блеском галстук, спрятанный под тёмной жилеткой. Его волосы идеально уложены непривычным пробором на правую сторону. Лицо — свежее и сияющее.
Гермиона не решается высказать вслух мысль, нет, она не посмеет себе признать, сказать, что он может выглядеть красивым. Вместо этого она выдаёт совершенно внезапно:
— А где твоя охрана?
— Охрана? — удивлённо переспрашивает Малфой, явно желая услышать другое.
— Да. — Гермиона хаотично пытается вспомнить имена Крэбба и Гойла, но волнение подводит память. Ещё одно тихое эхо шагов разносится по коридору, обрываясь, когда рядом с Драко возникает Теодор Нотт, в безупречно тёмной, как ночь, мантии, расшитой золотыми нитями. Волосы его непривычно выпрямлены на манер Драко, точно пользовались они одним разглаживающим зельем. В отличие от Драко, его отрешённый вид производит впечатление человека незаинтересованного в этом вечере.
— Готовы? —вскинув бровями, спрашивает Драко и подставляет лже-Дафне локоть.
Невероятно волнуясь, Гермиона только кивает и пропускает руку, крепко сжимая сгиб локтя Малфоя. Они беспрепятственно проходят по коридору, никто: ни Филч, ни миссис Норис, ни призраки, ни любая другая живая или мёртвая душа не препятствуют их полуночному рандеву. Гермиону это смущает, и она спрашивает вслух:
— А это нормально, что мы так открыто перемещаемся по замку?
— Конечно, отец договорился с Амбридж, Дафна, — отвечает Драко, не без удовольствия кичась властью отца над таким цербером как Амбридж. — Она даже передала нам порт-ключ, чтобы мы трансгрессировали прямо в Лондон.
— Впечатляюще. — Гермиона не юлит, но в отличие от своих одобрительных интонаций в душе негодует. Мерзкая коррумпированная жаба всё-таки в тесных связях с Малфоями.
В замке по-жуткому тихо. Когда они выходят на улицу, где на ступени парадной лестницы падает тихий снег, Драко извлекает из-под мантии крохотную старинную книжку в кожаном переплёте, очень похожую на справочник, какие пишут мелким шрифтом. Он вытягивает её вперёд. Нотт хватается за правый край, Гермиона с некоторым зажимом неуверенно касается корешка.
— Крепче, Дафна, ты же не хочешь упасть на крышу какой-нибудь магловской халупы.
Гермиона сжимает корешок крепче, и стоит Малфою произнести «шалость или гадость», как их втягивает в безумный, головокружительный, серпантиновый водоворот. Всё вокруг кружится и сжимается до размеров точки, но в одно мгновение её как будто выталкивает наружу из узкой трубки, и она снова оказывается на ногах. От такой резкой смены пространства Гермиона, растопырив руки, едва не заваливается на спину, но её вовремя за запястье перехватывает Нотт.
— Ты чего? Как будто первый раз порт-ключом пользуешься, — удивляется Тео.
— Просто я на высоких каблуках, а здесь скользко, — быстро находится с ответом Гермиона, едва способная на членораздельную речь — кислород буквально выбивает из лёгких. Единственный раз, когда она пользовалась порт-ключом — лето прошлого года, и её даже тогда едва не вывернуло.
— Идём. — Малфой вновь подхватывает её под руку, и они ступают по пустой лондонской улице.
Гермионе знакомо это место. Восточная часть Вест-Энда, известная своими рынками, бесконечными магазинчиками для любителей шоппинга и туристическими достопримечательностями. Снег здесь падает крупными хлопьями. И температура как будто бы ниже. Улицу освещают холодным лунным светом фонарные столбы. Вокруг непривычно тихо и безлюдно. Совсем никого. Только припаркованные, брошенные у обочин возле старинных зданий автомобили, на которые неодобрительно косится Малфой. Тео смотрит на чудеса магловских технологий с флегматичным безразличием.
— Что за глупые жестяные коробки, — фыркает Драко.
— Это машины. С помощью них маглы перемещаются на длинные расстояния, — заумным тоном объясняет Гермиона и поздно спохватывается, задумываясь, а положено ли об этом знать Дафне.
— Это всё потому, что эти никчёмные грязнокровки не могут трангрессировать как мы, — бахвалится Малфой.
— Ну знаешь, мы до Хогвартса из дома тоже не через каминную сеть добираемся, — живо возражает Гермиона и хмурится сильнее — они прошли уже метров триста, но так и не встретили ни одного человека. А ведь в историческом центре Лондона многолюдно даже глубокой ночью. — А где все маглы?
— Балет проходит в Королевском театре Ковент-Гарден. Всех маглов специально отпугнули от этого места отряды министерства, чтобы волшебники могли беспрепятственно добраться до театра. Магловские службы что-то наплели про утечку газа, — объясняет Нотт.
— Как глупо. И нечестно. — Гермиона хмурится ещё сильнее. — Почему волшебники должны добираться окольными путями до театра, боясь быть обнаруженными?
Малфой издаёт задиристый смешок «ха!», и тут же подхватывает её мысль, но развивая её в иную сторону:
— Ничего. Скоро век сюсюканья с маглами подойдёт к своему печальному концу. И это они будут прятаться по норам и добираться окольными путями до театров, пока мы спим! Я бы превратил, пожалуй, парочку маглов в вешалки для наших мантий! Жалко, их всех разогнали!
— Только не это… — вымученно стонет Тео, обращая взгляд тёмных глаз к небесам.
— Что «не это»? — не понимает лже-Дафна.
— Опять Гре…
Но тирада Драко объясняет лучше ответа Тео:
— Грейнджер бы подошла роль вешалки, как думаете?
Теодор закатывает глаза. Гермиона краснеет от злости.
— Может, выйдем на другую улицу и превратим сейчас парочку маглов в вешалки? — предлагает Нотт, кажется, пытаясь отвлечь Малфоя от излюбленной, но набившей ему самому оскомину темы.
— Отличная идея! — тут же восхищается Малфой.
— Мне кажется, вашим родителям эта идея не понравится, — одёргивает Гермиона.
— Наоборот — отец будет в восторге! — настаивает Драко, которому не терпится пустить в ход волшебную палочку.
— То есть, ты это хочешь сделать только ради одобрения отца?
— Почему нет? Ты знала, что мой дед выжил в своё время маглорожденного министра?! Вот бы тоже провернуть нечто такое и выжить из Хогвартса всех грязнокровок!
— Да, это всё прекрасно, но ты сам говорил, что с нами будет министр магии. Ему точно такая головная боль не придётся по вкусу, — настаивает на своём лже-Дафна, крепче сжимая локоть Малфоя, точно физическое воздействие могло спустить его с небес на землю.
— И когда ты стала такой занудой? — недовольно шипит Малфой.
На их пути возникает огромный сугроб — снег падает с такой силой, что улицу успевает замести, а отсутствие маглов на снегоуборочных машинах создаёт настоящее препятствие для пеших прогулок. Особенно для Гермионы на каблуках Дафны. Не уверенная, что стоит доставать свою палочку, — всё-таки по ней её легко будет разоблачить, — она замедляется и кусает губу. Придётся или мочить подол платья, или просить этих змеюк растопить снег. Но неожиданно её подхватывают на руки, она даже возразить не успевает, только удивлённо поворачивает голову, глядя на профиль Малфоя. На его лице играет довольная мальчишеская улыбка, её можно назвать даже по-искреннему доброй, а щёки на морозе непривычно алеют. Гермиона, не зная куда деть руки, сначала держит их на весу, но понимая, как глупо выглядит со стороны, одну пристраивает на его плечо, а другой хватает за воротник мантии, что выглядит больше как попытка придушить, чем обнять. Позади них Тео топит сугробы с помощью согревающего заклинания. Снег моментально тает, расступаясь под его ногами.
— Выпендрёжник, — фыркает Нотт, и Гермиона не может с ним не согласиться. Но к своему удивлению, понимает, что не против такого выпендривающегося Малфоя.
Они подходят к светлому монументальному зданию, у которого толпятся стайки важных, богато одетых персон. На первый взгляд их не отличишь от маглов, но присмотревшись можно заметить несвойственные обычному миру детали: слишком ярко сверкающие блёстки на волосах, практически слепящие глаза; экзотические шкуры и меха волшебных созданий; летающих вокруг театра фей, которые своими сияющими крыльями вместе с фонарями освещают площадку.
Малфой с важным видом спешит ко входу, расталкивая прохожих. Лже-Дафна и Тео следуют за ним. Они вплывают в ставшие бестелесными стекла и попадают в фойе, наполненное тёплым жёлтым светом. Кругом царит гвалт. Приятный ажиотаж. Волшебников так много, что Гермиона теряется и невольно хватает за локоть Драко — его такая реакция радует, и он расплывается в самоуверенной ухмылке.
Билетёрша принимает их билеты, просовывает каждый в рот живой остроконечной шляпы, очень похожей на ту, что распределяет первогодок в Хогвартсе — та оставляет своими острыми зубами метки, и женщина приглашает ребят подняться по пустой особой лестнице, где им никто не помешает.
Весь путь у Гермионы колотится сердце. Стыдно признаться, но в Королевском театре она впервые — и его шикарное убранство, благородный алый, сочетающийся с царственным сверкающим золотом вызывают у неё ассоциации с настоящим королевским приёмом. На красных коврах, по бокам лежат волшебные нетающие и сверкающие сугробы. На нужном этаже их встречают феи, которые тоненькими писклявыми голосками просят следовать за ними.
На мгновение Гермиона застывает у порога: кураж от окружающей роскоши спадает, когда они входят в королевскую ложу, расположенную в верхней части балкона, прямо напротив сцены. За обитыми золотом красными креслами в два ряда висят в воздухе фуршетные столы. Стоящие на них бокалы волшебным образом наполняются шампанским, пена подходит к самому краю хрусталя, но не успевает перелиться через край. Один из таких бокалов подхватывает мистер Малфой, занятый светской беседой с незнакомым ей волшебником. До Гермионы доносится обрывок их разговора.
— Спешка делу не поможет. Я не могу рисковать своим статусом, если кто-то заподозрит мою связь с рождественским подарком
. В отделе тайн и так околачивается слишком много лояльных к Дамблдору волшебников.
Гермиона украдкой глядит в спину мистера Малфоя, который и произносит эту фразу усыпляющим спокойными нотками бдительность голосом. Она старается замедлиться, чтобы услышать больше, но Драко ведет её дальше, и она успевает уловить только начало ответа его собеседника:
— Ты слишком осторожен, Люциус. Если твой план с дьявольскими силками провалится, и он вспомнит…
Драко подводит лже-Дафну к зрительским рядам — у балюстрады в
тёмно-синем, отороченном белым мехом платье
стоит миссис Малфой, разглядывающая через бинокль собирающихся в соседних ложах зрителей. Она отводит бинокль от лица и оборачивается, со сдержанной улыбкой и гордо выпрямленной спиной подходит к Драко, но вместо ожидаемых объятий ласково гладит сына по плечу. Гермионе становится не по себе: такое холодное приветствие сильно разнится с тем, что она привыкла видеть каждое лето в семье Уизли — в их бедной, но уютной, по-своему живой «норе».
— Мама. — Драко весь светится от счастья, и, держа лже-Дафну за руку, подводит её к матери ближе. — Моя девушка Дафна. Я писал о ней в письмах.
Гермиона теряется: она совершенно не продумала, как вести себя в подобных моментах. Есть определённые правила, что можно говорить, а что говорить не следует? Может, ей и вовсе нужно исполнить реверанс — кто их, чистокровных, поймёт? От нервов её руки холодеют, слова и вовсе не желают слетать с языка, путаясь в несуразном приветствии:
— Здравствуйте, миссис Малфой. Благодарю за приглашение.
Нарцисса одаривает её снисходительной улыбкой, которая, судя по довольному лицу Драко, может означать одобрение. В последний раз Гермиона видела мать Малфоя перед четвёртым годом обучения на чемпионате мира по квиддичу, и впечатление она оставила после себя крайне одиозное — Гарри даже шутил о её пренебрежительном выражении лица, точно ей под нос сунули нечто вонючее. Но, кажется, так она отреагировала именно на них. Сейчас в более спокойной и приемлемой обстановке, Гермиона не может отрицать того, что в этой женщине присутствует необычайная, холодная красота, роднящая её с образом снежной королевы из магловской сказки: её безупречная осанка, застывшее гордое выражение лица и сама манера держаться. Даже её взгляд заставляет кровь стынуть.
Идеальная чета для такого человека, как Люциус Малфой. Когда Гермиона слышит его голос, более тепло приветствующий Драко, то невольно вздрагивает — столько неприятных воспоминаний и ассоциаций он пробуждает в её и без того полной смятения душе.
— Полагаю, это и есть твой приятный сюрприз, о котором ты писал, Драко.
Люциус ставит бокал на левитирующий поднос, а затем медленно и ленно подходит к ним, с головы до ног окидывая «приятный сюрприз» оценивающим взглядом. Гермионе становится не по себе, совсем как тогда на чемпионате по квиддичу, она смущается и на мгновение отводит взгляд, чтобы найти в себе силы вновь посмотреть прямо в льдисто-серые глаза, в отличие от сыновьих, будто срывающие с неё все покровы, включая чужую плоть.
— Прекрасно выглядите, мисс Гринграсс, — заключает Люциус, ловя не только её взгляд, но и ручку, чтобы оставить невесомый поцелуй на тыльной стороне ладони, обтянутой перчаткой.
— Спасибо, вы тоже, — с волнительной хрипотцой отвечает Гермиона и кусает нижнюю губу, понимая, какую глупость сморозила. Она только минуту в окружении врагов, а уже ведёт себя как несуразное, несмышлёное дитя.
Люциуса её ответ откровенно забавляет, но он только снисходительно ухмыляется и отпускает её руку. Весь он — олицетворение пугающего, леденящего морока: в тёмном сюртуке, обшитом пурпурными нитями, каждая деталь его костюма, будь то брошь-змея или запонки на рукавах, будь то золото или серебро, переливаются ярче рождественского снега.
Волшебник, с которым он говорил до этого, увлёк Тео в разговор о том, как они добрались, — вероятно, то был его отец: темноволосый, смурной мужчина средних лет, чьи виски уже тронула седина.
Остальные минуты Малфои занимают беседой о «школьных новостях», Драко буквально меняется на глазах, с радостью и гордостью делясь последними впечатлениями, что не может повеселить даже Гермиону, которая старается занять себя фуршетными канапе со всего одним — ничего ведь страшного не случится — бокалом шампанского.
— В этом семестре по всем предметам у меня «Превосходно». Даже по Уходу за магическими существами. Всего-то нужно было избавиться от этого придурка Хагрида. Я же говорил, что он занижал мне оценки, чтоб выслужиться перед своим любимчиком Поттером.
— Отрадно слышать, — с вежливой улыбкой одобряет Люциус.
— И профессор Снейп сказал, что я лучше всех приготовил успокоительное зелье. Почти такого же качества, как варит сам профессор!
Лже-Дафна закатывает глаза и залпом вливает в себя шампанское — кажется, ей самой следовало выпить успокоительное зелье.
— А что с квиддичем? — неожиданно спрашивает Люциус с некой хитрецой в голосе, даже глаза чуть прищуривает.
— С квиддичем? — Драко бледнеет. Гермиона едва не давится канапе с чёрной икрой, вспоминая, как Гарри на последней игре познакомил лицо Малфоя со вкусом своего кулака. Несколько раз.
— Да, слышал, Гриффиндор снова обыграл Слизерин, — нарочито лениво тянет слова Малфой, и Гермиона готова поклясться, что он прекрасно знает, что произошло, но ждёт, когда об этом расскажет сам Драко. Но тот молчит, прочищает горло, тянется за бокалом, но пальцы промахиваются.
— Это всё Поттер, отец. У нас было больше очков, пока этот ублюдок не поймал снитч.
В глазах Люциуса Малфоя — скука и разочарование. Не это он желал услышать от сына.
— Драко, — обманчиво мягко начинает он, пока глаза выдают в нём откровенное раздражение, — ты тратишь все летние каникулы на тренировки. Каждый год я покупаю вашей команде новые мощнейшие мётлы. Половина мётел Гриффиндора не годится в качестве метёлок, чтобы подметать Малфой-мэнор. Ты сам попросил меня, чтобы тебя сделали ловцом, дабы утереть нос Поттеру. Но за четыре года ни разу так и не поймал у него из-под носа этот треклятый снитч, — последние слова он чеканит, постукивая указательным пальцем по бокалу.
— Но Когтевран и Пуффендуй мы…
— Мы говорим о Гриффиндоре. Не перебивай меня. — Люциус властно приподнимает руку, Драко смолкает. — Полагаю, Поттеру, как и Хагриду, нужно исчезнуть из школы, чтобы, наконец, твоя игра получила оценку «Превосходно». Я правильно понял?
Драко молчит, сжимает губы в тонкую линию, а его взгляд тускнеет — он словно улитка уходит в себя, в свой непроницаемый отчуждённый панцирь.
— Не пойми меня неправильно, — Люциус кладёт руку на плечо сына, в его голосе и улыбке снова симулякр заботы, — я не давлю на тебя. У тебя был последний год, чтобы утереть мальчишке нос. Ты ведь и сам знаешь. Жаль. Зато в следующем году победа Слизерина над Гриффиндором гарантирована.
Гермиона хмурится. Что значит «у него был последний год, чтобы утереть нос мальчишке»? Но разговор на этом прерывается. Отец с сыном только смотрят друг другу в глаза, точно ведут немой диалог. На мгновение ей даже чудится, будто общаются они с помощью легилименции.
— А тот приём Саловано был очень впечатляющим, — неожиданно говорит лже-Дафна, и Малфои удивлённо оборачиваются к ней, словно забыли о её присутствии. — Ты так лихо пролетел над землёй, уйдя в крутое пике. Это ведь уровень международного игрока.
— Откуда ты знаешь? Ты ведь говорила, что не разбираешься в квиддиче, — удивляется Драко, в глазах которого плещется так много эмоций: злость на Поттера, разочарование из-за отца и удивление из-за неё — подделки Гринграсс.
— Теперь разбираюсь, — кокетливо усмехается Гермиона. Кажется, шампанское немного бьёт ей в голову. Лицо Драко, до этого понурое и бледное, озаряется благодарной улыбкой.
Всё же не зря она вполуха слушала все эти годы разговоры Гарри и Рона о злополучном квиддиче, да и Астория, восхищаясь последней игрой Драко, упомянула о том самом приёме.
Кажется, ей удалось разрядить обстановку. Словно и не было одиозного диалога, которого не миновали ни одни отцы и дети, они возвращаются к непринуждённой беседе.
— Так значит, ты уже смог открыть ту комнату? — интересуется Драко.
— Ещё нет. Всё оказалось несколько сложнее, чем я думал, нужно время. — Они как будто бы поменялись местами: теперь мистер Малфой нехотя признавал за собой некое поражение, кривя губы как будто бы не от этого факта, а от неудовлетворяющего его требованиям шампанского.
— Но тебе не о чем беспокоиться. Лучше скажи, как обстоят дела с Гермерами? Они придут к нам на званый ужин в январе?
— Да, никаких проблем, их сын оказался довольно сговорчивым.
— А остальные факультеты? Пресса работает как надо?
— Они все считают, что Поттер слетел с катушек. Когтевран и Пуффендуй ему не доверяют. Даже в Гриффиндоре многие относятся к нему по-прежнему настороженно. Даже из его близкого окружения.
— Чудесно. Наконец-то «Ежедневный пророк» начал оправдывать те ассигнования, которые их главный редактор получает из нашего благотворительного фонда, — довольно заключает мистер Малфой.
— Кстати, о золотом трио. Отец, представляешь, Грейнджер встречается с тетрадью, — подавляя рвущийся смешок, Драко взбалтывает жидкость в бокале. — Наконец-то нашла себе достойную партию — потрёпанная старая тетрадь.
— Да что ты говоришь, — апатично реагирует Малфой-старший, глядя на дно своего бокала. Его лицо принимает непроницаемое выражение скуки.
— Они о таких глупостях переписываются, что аж тошно. А ещё так и носится со своими эльфами. Она шьёт им вещи. Уму непостижимо.
— Откуда ты это знаешь? — Лже-Дафна едва сдерживает недовольные нотки в голосе, но Гермиона в ней рвётся наружу.
— Так ты мне сказала, — удивляется Малфой.
Несколько мгновений они смотря в глаза друг другу. Гермиона заправляет прядь за ухо и бросает «ах, да», позволяя ему продолжить перемывать кости самой себе. Люциус слушает с вежливым интересом, моргая, как сова.
Гермиона пытается вспомнить, как, каким образом эта информация могла попасть к Малфою. Да, об этом знал почти весь Гриффиндор, она особо не скрывала род своих вечерних занятий — одежда лежала практически на каждом углу. Кто-то мог сказать когтевранцам или пуффендуйцам, а так сплетня добралась и до слизеринцев. С другой стороны, почему информация дошла именно до Дафны?
Спину кусает морозец: ужасно, но Гермиона вспоминает, как рассказывала о своих планах по освобождению эльфов Астории, та слушала её с энтузиазмом бо́льшим, чем Люциус — сына, но идею слизеринка вслух никогда не критиковала, даже если в душе и не соглашалась. Что, если она рассказала Дафне? И не только об этом. Нет, она не может обвинять Асторию, не подтвердив своей теории, — у неё нет доказательств.
— Отец, купишь мне Грейнджер, когда Тёмный лорд придёт к власти?
Услышав эти безумнейшие слова, Гермиона выплывает из мыслей. Люциус смотрит на Драко, как на избалованного ребёнка — плод своей вседозволенности, — и тяжело вздыхает.
— Я использую на ней заклинание окаменения и поставлю в свою спальню вместо статуи, — продолжает Драко, горделиво вздёрнув подбородок, словно эти слова должны были возыметь на отца именно такой эффект. А потом он быстро оборачивается к Гермионе. — Как тебе идея, Дафна?
Гермиона едва не давится и благодарит вселенную за то, что сейчас она сама занята канапе с лососем.
— Хорошо, — устало соглашается Люциус, — если она будет лотом на аукционе, я куплю тебе Грейнджер. Делай с ней всё, что хочешь.
Это звучало так жестоко, безумно, но в то же время инфантильно, что Гермиона не верила в реальность самого разговора. Как можно говорить подобные вещи о живом человеке? Насколько нужно не считать маглов за людей?! На первом курсе он выпрашивал у отца метлу, а на пятом — её — ненавистную грязнокровку. Волна ярости охватывает её точно холодный декабрьский ветер. Гермиона ставит бокал со стуком на столик, чтобы не разбить его об ухмыляющуюся физиономию Малфоя. Да что уж говорить — обоих Малфоев. И она еще пыталась защитить его в глазах Малфоя-старшего! Мерлин, какая же она дурочка!
Драко снова обращает внимание к ней, его довольная улыбочка, которую она мечтает стереть заклинанием пропажи губ, исчезает.
— Дафна, почему ты так странно смотришь на меня? — скорее настороженно, нежели удивлённо спрашивает он.
— Восхищаюсь твоей гениальной идеей, — лжёт Гермиона, стараясь придать голосу нотки искреннего восхищения, взгляд, возмущённый и злой, и так выдает её с поличным.
Тем временем Нарцисса вновь глядит в волшебный бинокль и издаёт удивлённый, с придыханием возглас:
— У миссис Забини, кажется, новая жертва. Интересно, по какой на этот раз причине овдовеет чёрная вдова: неуправляемая метла или нечаянно попавший в ужин мышьяк?
Гермиона подходит к балюстраде и замечает в двух пролётах от них однокурсника Драко — Блейза Забини. Но Нарциссу Малфой, кажется, интересует больше его семья. Блейз замечает их, и Гермиона поднимает руку — тот машет им в ответ. Драко презрительно фыркает:
— Зачем ты ему машешь?
— Эм. — Гермиона впадает в ступор от странного вопроса. Что такого странного в том, чтобы помахать своему «однокурснику»? — Просто по-дружески.
— По-дружески, — передразнивает он, усаживаясь в кресло. Гермиона остаётся у балюстрады, вглядываясь в миссис Забини, — кажется, её шею украшает синяя шкура вепря. Зрелище жуткое и крайне жестокое.
— Учитывая, что её будущий покойный супруг итальянец, делаю ставку на удушье проклятыми макаронными издельями. В последнее время миссис Забини растратила творческую жилку. Ничто не затмит второй по счёту несчастный случай, — комментирует мистер Малфой, когда подходит к супруге, чтобы взглянуть на обсуждаемую семейку.
— А что было во втором случае? — невольно спрашивает Лже-Дафна, наклоняясь к Драко.
— Его вывернуло наизнанку, —
весело отвечает тот.
Гермиона в ужасе холодеет. Драко пожимает плечами.
— Она так со всеми мужьями поступает. Живёт за счёт этого.
— Тебя, Драко, может ожидать то же самое, если женишься на ком-то вроде Паркинсон, — замечает Тео, картинно расправляя мантию, чтобы занять место рядом с Малфоем.
— Я и не собираюсь на ней жениться. Наверное, — добавляет в конце Малфой с хитрой улыбкой.
— А ничего, что я сижу рядом с вами, и вы обсуждаете это при мне? — возмущается лже-Дафна
— А ты собираешься выйти замуж за Драко и отравить его? — ухмыляется Нотт, откидывая голову назад, чтобы посмотреть на Дафну.
Гермиона едва сдерживает себя, чтобы не ответить: она готова это сделать, минуя пункт брака.
Дубовые двери ложи вновь открываются, и собственной нескромной персоной появляется министр магии — Корнелиус Фадж. Этот невысокий, седовласый чиновник с гордо выпрямленной спиной своим появлением превращает семейство Малфоев в искусных льстецов, чьи речи слаще мёда обтекают министра, довольно поправляющего лацканы своего полосатого костюма, совершенно не вяжущегося с ярко-лиловыми ботинками и галстуком, к которому цепочкой прикреплены внушительные золотые часы — знак его крайней занятости и пунктуальности.
Подумать только. Первый и последний раз, когда Гермиона сидела вот так — бок о бок с Малфоями и министерскими чинушами, — был чемпионат мира по квиддичу летом прошлого года. Кажется, с тех пор прошла целая вечность. Но тогда, среди громогласных, заполненных болельщиками трибун, с ней были Гарри и Рон — оплот её безопасности. Сейчас она оцеплена врагами со всех сторон. И если что-то пойдёт не так, как бы она ни пыталась об этом не думать, «несдобровать» окажется самым мягким эпитетом тому, что её ожидает.
Свет потихоньку гаснет. Зрители занимают места. Голоса смолкают.
Не успевает начаться представление, как Гермиона чувствует прикосновение: наглая, проказливая рука опускается на её коленку и ползёт выше, точно змея. Вспышка гнева. Мимолётная. Нельзя доставать палочку — хотя, откровенно говоря, Гермиона могла бы выколоть ей глаз Малфоя, не прибегая к магии. Но вместо этого она перехватывает его руку, скользящую уже по бедру, и грубо спихивает с себя. Рядом доносится смешок. Ему ещё и смешно. Наверняка он воспринимает её действия как наивное кокетство — ухмыляется, делая вид, что смотрит вперёд. Гермиона сжимает кулаки, пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица, и ловит взгляд Люциуса, который только что искоса глядел на те баталии, что разворачивались у её коленок, — нет сомнений, он всё заметил. Но как Драко не намеревается так просто убирать руку, так и его отец не отводит тяжелого пристального взгляда. Гермиона краснеет. И отворачивается сама. Ей всегда было не по себе от взгляда этого человека. И если раньше она думала, что это высокомерное презрение он испытывает только к ней, грязнокровке, то сейчас, будучи Дафной Гринграсс, она убедилась, что режет, вскрывает и сжигает он каждый предмет, каждого магла или мага. Квиддич, кабинет директора, ложа театра — место не важно. Эффект один — горло сжимается, а по телу пробегают кусачие мурашки.
Зал погружается во мрак. Музыка вступает в свои права. Занавес отступает в стороны, открывая волшебство сцены. Декорации кажутся живыми, в каждом дереве, в каждом зачарованном цветке слышится дуновение ветра. Они меняются сами собою: деревья становятся колонами в замках, цветы — картинами на стенах. Даже наряды солистов меняют свои цвета, свои фасоны одним мгновением, не отвлекая от повествования истории через танец. Кордебалет исполняет партию с искусной синхронностью, словно единый организм. Дирижёр в оркестровой яме самозабвенно и восторженно управляет инструментами, играющими по власти лишь одной его палочки. Вероятно, тоже волшебной. История Гермионе кажется знакомой. Вероятно, магическая интерпретация «Ромео и Джульетты», где вместо враждующих семей выступают непримиримые миры магии и маглов.
Но даже красота и изящество волшебного танца не позволяют Гермионе полностью расслабиться. Она очень переживает. Все два часа. Зелье, усовершенствованное за эти дни, действует всего полтора часа. Через каждый час ей нужно принимать один глоток, чтобы её тело не начало таять, как мороженое, на глазах сотни волшебников. Поэтому она спрятала небольшой бутылёк в клатч, засунув в него невидимую трубочку. Темнота — её пособница — скрывает от любопытных взоров, обращённых сейчас к сцене. Гермиона тихонечко открывает клатч, вытаскивает трубочку и, отвернувшись, наклоняется, делая вид, что смотрится в зеркальце — вместо этого она быстро обхватывает невидимую трубочку губами и втягивает кисловато-пряное зелье, глотая гадость залпом.
Кто бы мог подумать, что она, маглорожденная подруга Гарри Поттера, опустится до уровня Барти Крауча-младшего, Пожирателя Смерти, глотавшего целый год оборотное зелье из старой фляжки. Сколько раз она лично видела, как жуткого вида «бывший аврор» прикладывался к той на занятиях, морщась и слизывая остатки с губ. И никто ничего не заподозрил. Крауч играл Аластора Грюма год, а ей нужно продержаться всего вечер.
Сквозь музыку Гермиона слышит голоса. Прислушивается. К шепоту мистера Малфоя и глубокомысленным вздохам министра, слушающего волшебника с охотой бо́льшей, чем классическую музыку.
— Ходят слухи — мой сын это неоднократно подтверждал, — что мальчишка собирает вокруг себя «кружок» по интересам. Как вы можете догадаться, Корнелиус, интересы эти вызваны гнусными сплетнями о том, что Тот-кого-нельзя-называть вернулся. Несчастные дети боятся глупых сказок и слушают его с открытым ртом.
— Кто бы мог подумать, а ведь я был лучшего о нём мнения! Заявлять! Подобное! До сих пор не приложу ума! — возмутительно вспыхивает Корнелиус Фадж. Гермиона оборачивается: министр магии, скрестив пальцы на коленях, выглядит насупленным и оскорблённым, его брови сведены к переносице, а на лице написан благоговейный трепет к словам, которыми его потчует Люциус Малфой, чей голос, вкрадчивый и пафосный, вливает яд в сознание волшебника.
— Я вас предупреждал, Корнелиус. До добра сюсюканье с мальчишкой не доведёт, все факторы сложились для помутнения рассудка: потеря родителей, воспитание в семье маглов, звёздная болезнь. Мальчику явно не достаёт внимания. А Дамблдор этим вероломно воспользовался.
— Вы абсолютно правы, Люциус! — Голос министра звучит слишком громко, Нарцисса гневно оборачивается. Люциус ловит её взгляд и чуть отодвигается от Фаджа, но разошедшегося возмущённого министра уже не остановить: — Может быть, если бы не влияние Дамблдора… Точно, он же сразу и поддержал эти безумные слова о воскрешение Сами-знаете-кого. Не удивлюсь, если он мальчику это всё и внушил! Министерству стоило раньше заняться Хогвартсом. — Фадж понижает голос и сам наклоняется к Малфою: — Столько тревожных звонков: некомпетентный преподавательский состав, опасные существа на территории школы! Думаете, мальчишка тронулся умом и его нужно показать целителю?
— Не думаю. — Цокнув языком, Люциус кривится. Волшебный свет падает красной тенью на его лицо, глаза дьявольски сверкают. — Даже целители бессильны перед таким недугом, как патологическая ложь.
— И то верно. — С важным видом Фадж кивает и вздыхает. — Думаю, мисс Амбридж сможет навести порядок в Хогвартсе.
— Будем надеяться, Корнелиус. Но пока Дамблдор в стенах школы, ни о каком порядке не может идти и речи.
Нарцисса дотрагивается до руки супруга и стучит по ней указательным пальцем — Люциус отвлекается. И тут Гермиона осознаёт, что мать Драко смотрит на неё — девчонку, проявляющую явно неположенный интерес к чужим беседам. Лже-Дафна не успевает вовремя отвернуться, Люциус замечает её и притворно улыбается — приходится отзеркалить улыбку и медленно обратить взор обратно к сцене.
История постепенно достигает своей кульминации. Балерина — хорошенькая волшебница, пачка которой переливается всеми цветами: яркими, насыщенными, но при этом нежными — всё выше и выше поднимается в воздух, исполняя пируэт, — кажется, что она никогда не закончит кружиться. Свет, исходящий от её наряда, струится по всему залу, достигает их ложи, прознает своим прохладным ветром. У Гермионы по спине пробегают мурашки. Невольно она хватает Драко за руку и сжимает. В его сторону не смотрит, но чувствует, как он переплетает их пальцы и сжимает её руку в ответ сильнее. Кордебалет кружась, точно цветы на ветру, поднимается следом. Весь зал становится их сценой — масштабной, бескрайней. С потолка, с этого тёмно-синего звёздного неба спускается солист-волшебник, вместе с «маглорождённой» балериной они сливаются в движениях, он поднимает её одной рукой, а после, когда музыка внезапно, как раскат грома, стихает, они исчезают во вспышке аппарации. Кордебалет трансфигурируется в цветы и медленно, точно снег, оседает на сцену — там, где двое замирают, украденные смертью, подарившей им вечный покой вдали от чужих войн.
***
Гермиона находится под таким ярким впечатлением, что почти не слышит о чём говорят Малфои. Они преодолевают лестницу, выходят на улицу, но душой она всё ещё в королевской ложе.
— Драко, позволишь украсть твою девушку на несколько минут?
Гермиону такое предложение не прельщает — она сильнее вцепляется в рукав Малфоя-младшего. Драко и сам кажется растерянным, но позволяет отцу увлечь за собой свою спутницу. Люциус, приглашая, подставляет локоть. Гермиона отпускает Драко и пропускает руку под локоть его отца. Он тут же отводит её на улицу, чуть поодаль от здания — к расчищенной гравийной дорожке, украшенной по бокам заиндевелыми розами. Какое-то время они идут в тишине. Слышен только скрип их шагов по тонкому слою снега.
— Мисс Гринграсс, — обращается мистер Малфой, выводя Гермиону из ступора: вся ситуация, в которой она — воплощение всего ненавистного этой семье — идёт под руку с её главой, заставляет её внутренне сжиматься от страха. — Надеюсь, Драко не забывает о хороших манерах.
— Всё прекрасно, мистер Малфой, — отвечает лже-Дафна то, что, вероятно, от неё желали услышать.
— Поверьте, вам нечего опасаться. Драко воспитан достаточно хорошо, чтобы не позволять себе лишнего, — продолжает Люциус всё тем же неторопливым, размеренным тоном, заставляющим прислушиваться. Гермиона хмурится, не понимая, к чему этот диалог. — Думаю, вам стоит быть к нему чуточку теплее.
Гермиона начинает понимать: кажется, мистеру Малфою не пришлось по вкусу, что его золотому, избалованному сыночку не позволили облапать чужие коленки, как только на зал опустились удобные сумерки. Мерлин, эти люди вообще знают, что такое слово «нет»? Вряд ли оно входило в лексикон воспитания хоть одного отпрыска этого спесивого семейства.
— Благодарю за ваш мудрый совет, мистер Малфой. Впредь я постараюсь быть к Драко теплее.
Ведь заклинание огня, пущенного в его сыночка, тоже можно посчитать за теплое отношение.
— Как вам представление?
Он что, и правда собирается ходить вокруг театра, топча снег, ради светских бесед — как вам балет? Гермиона удивлённо смотрит на него, пытаясь понять, в чём подвох. Но может его и нет, ведь Драко привёл «свою милую девушку» просто познакомиться с родителями. А значит, ей нужно предстать в лучшем свете. Или, напротив, назло и Малфою, и старшей Гринграсс всё испортить, выдав что-нибудь безумное — такое, что заставит папочку Драко поседеть, несмотря на платиновый цвет волос? Нет, она выше этого. Да и рисковать не стоит ради маленькой пакости.
— Невероятно красиво, — искренне отвечает лже-Дафна. — Признаться, у меня почти всё представление бежали мурашки по телу. Благодарю за ваше приглашение, это был бесценный опыт.
— Неужели ваши родители ни разу не брали вас с собой в театр?
Гермиона осекается. Она совершила оплошность: конечно же, Дафна ходила на подобные представления, возможно, они даже пересекались с Малфоями. Нужно быть осторожнее.
— Конечно, брали. Но раньше искусство не вызывало во мне такого восторга. Вероятно, я была слишком мала, чтобы проникнуться им.
— Постановка, и правда, не может оставить равнодушным. Хотя её серьёзно
облегчили в наше время. А жаль, её поучительной сути, к чему могут привести связи магов и маглов, так не хватает в наше время. Есть вещи, которые лучше не разбавлять водой.
— Вы правы, — ни разу несогласная бесстрастно бросает лже-Дафна.
— Подумать только, одно нечаянное слово способно разразить целую войну. Les grands embrasements naissent de petites étincelles.
— И правда. Серьёзные пожары рождаются из маленьких искр, — задумчиво повторяет Гермиона дословный перевод.
Люциус удивлённо смотрит на Дафну Гринграсс, его тонкие губы растягиваются не в ухмылку, а скорее в улыбку, заключающую в себе одобрение на грани восхищения.
— Мисс Григнрасс, вы владеете французским? Вы полны сюрпризов.
— Очень поверхностно. Со словарём. У моей матери очень далёкие французские корни. А я, стоит что-то услышать, быстро запоминаю информацию и не могу потом от неё отделаться.
— Чудесно, когда дети чтят свои корни. Драко наотрез отказался обучаться французскому. Вероятно, моё упущение.
— Наверное, ему просто не хватает стимула. Положительного подкрепления.
— Положительного подкрепления? — Люциус произносит странную, незнакомую фразу так, словно прозвучала она на иностранном языке.
— Да, положительное подкрепление, некое поощрение, приятная цель, которая стимулирует работу или учебный процесс.
Люциус воспринимает этот совет с видом человека, который в качестве положительного подкрепления может представить только Аваду Кедавру.
— С другой стороны, в том, что Драко не хочет учить французский, нет ничего зазорного. Он проявляет себя в других дисциплинах, — Гермиона едва сдерживается, чтобы нервно не рассмеяться, — квиддич, зельеварение. Chaque personne a sa propre voie.
Гермиона не уверена, правильно ли произнесла фразу — одну из строчек Ланселота. Даже если она и облажается, что с того? Это проблемы Дафны Гринграсс, а не её, если папочка Драко не одобрит её в качестве достойной
пассии.
Люциус молчит. Мелкий, точно перемолотый алебастр, снег медленно оседает и тает на тёмной, словно зимнее небо, мантии; платиновая змея скрепляет отороченные чёрным мехом вороты. Гермиона оглядывается на здание театра — они отошли слишком далеко, а она даже не заметила; становится не по себе, ладошки холодеют, и волшебница прячет их в широких рукавах белоснежной мантии, почти сливающейся с переливающимся в свете фонарей снегом.
— Как чувствует себя Астория?
От неожиданного вопроса Гермиона даже останавливается и смотрит прямо в льдисто-голубые глаза. Впервые она выдерживает длительный зрительный контакт со злым колдуном. Малфой не улыбается, но в его взгляде присутствует нечто саркастичное, далёкое от искреннего участия. Что ей ответить? Что стоит за этим вопросом? Он ведь задаёт его не из вежливости? Да и Гермиона, хоть и общалась с Асторией, не могла назвать себя близким человеком, компетентным отвечать на подобные вопросы.
— Неплохо, — нейтрально отвечает лже-Дафна и не успевает продолжить, как Люциус тут же перебивает, продолжая их тихое движение.
— Ужасная, прискорбная новость, кто бы мог подумать — проклятие.
Внутри Гермионы сворачивается ледяная змея, ей кажется, что маска уверенности спадает с её лица, разбиваясь хрупкой хрусталью.
— Слышал, даже приглашённые из Америки колдомедики оказались бессильны. Могу предположить, что это чёрная родовая магия, которую способен снять либо потомок наложившего проклятие, либо уникальный, могущественный маг, которого не видал свет…
В том, что она идёт под руку с Малфоем, есть свои положительные стороны: иначе бы ноги — ватные, бессильные — давно свалили бы её в холодный снег. Точно под властью Империуса лже-Дафна продолжает переставлять онемевшие ноги и слушает чужие, скрытые за красивым фасадом тайны.
— Боюсь, магический мир, который мы знаем, не способен помочь вашей милой младшей сестрёнке. Ограниченный, боязливый. Слабый. — Люциус выделяет последнее слово и снова смотрит в глаза лже-Дафне. Гермиона чувствует, как посинели её губы, а пальцы, мёртвой хваткой вцепившиеся в чужую чёрную, как ночь, мантию, не гнутся. — Что ваша семья думает о слухах, распространяемых мальчишкой Поттером?
Что думает её семья? О, Мерлин! Неужели весь этот лоск, всё это театрализованное представление с приглашением, знакомство с родителями на самом деле было прикрытием для вербовки семьи Гринграсс на сторону Воландеморта. И ей, человеку, находящемуся по ту сторону баррикад, предстоит вести диалог от лица чистокровной семьи, которая… Которая что? На чьей они стороне? Судя по тому, что она слышала от Астории, по тому, как вела себя сама Дафна, Гринграссы придерживались традиционных чистокровных взглядов. Но достаточно ли этой веры, чтобы по первому свистку Малфоев молниеносно прибежать к ноге Того-кого-нельзя-называть?
— Моя семья считает, что тратить время на сплетни и выносить решения, основываясь только на слухах, не слишком разумно. — Кажется, такой ответ должен прозвучать максимально нейтрально.
— Понимаю. — Лёгкий кивок головой, недолгая пауза. — Всегда считал нейтралитет разумнейшим из решений. Однако приходят времена, когда невозможно остаться бесстрастным даже к слухам, приходит час, в который нашим близким следует определиться со своей позицией. Буду откровенен, мисс Гринграсс, — Люциус останавливается и смотрит ей прямо в глаза, — я прекрасно знаком с такой тонкой материей, как родовое проклятие, и поверьте, снять его сможет только такой могущественный волшебник, как тот, чьё имя боится произносить большая часть магической Британии.
Гермиона не может пошевелиться. И она уверена, что в такой же ступор впала бы даже Дафна Гринграсс. Кажется, Люциус Малфой полностью удовлетворён: её пониманием, её страхом и её покорностью. Уголки его губы прочерчивают уверенную улыбку, а в глазах — торжество.
— Да, мистер Малфой, вы правы. Я передам родителям ваши слова.
— Конечно, обязательно передайте. Считаю, было бы неплохо встретиться семьями в непринуждённой обстановке. Вы и Драко уже в том возрасте, когда стоит задуматься о будущем. Вы умная, красивая, происходите из благородной чистокровной семьи, вам стоит быть только чуточку потеплее, и кто знает, быть может, наши семьи в будущем смогли бы скрепить прочный союз не только на поле брани.
Гермиона вежливо улыбается. Получается не очень. Губы дрожат. Да и вся она застыла, словно её тело оплела, сжимает, душит огромная кобра. Ответить ей мешают панические мысли, вставшие словами поперёк горла. Нужно принять зелье! Который час? Что ей делать со всей этой информацией? Как закончить диалог? Она бы сейчас всё отдала, чтобы оказаться в своей спальне! Пока она пытается совладать с мыслями, как со стаей пикси, надменный, но удовлетворённый взгляд Люциуса скользит с её лица на ворот мантии, да так и застывает. В жестоких, холодных глазах мимолётно пробегает искра заинтригованности, он чуть прищуривает их и придвигается к ней.
— Позвольте-ка взглянуть. — Мистер Малфой подходит вплотную, дотрагивается рукой в перчатке до горностаевого меха. Гермиона опускает взгляд и видит, как тот проводит большим пальцем по броши, лишая её остатков личного пространства.
— Какая любопытная вещица. — Угол его губ подрагивает, взгляд так и прикован к броши, а тёплое дыхание опаляет лицо волшебницы. — Очень похоже на почерк одного гоблинского мастера — отец часто делал у него заказы. Могу я узнать, где вы делали заказ?
Бесконечный поток хлёсткого ветра из пугающих слов: предложение военного союза, предложение брачного союза, проклятие Астории — всё это настолько сбивает Гермиону с ног, что мысли в её голове путаются, как клубок ниток. Она ищет ответ. И сипло, растерянно отвечает:
— Родители подарили на прошлое Рождество. Кажется, купили в антикварном магазинчике Элиота Вайта.
— Да что вы говорите…
— Что-то не так? — осторожно спрашивает лже-Дафна, делая шаг назад, но только шаг — путь ей преграждает трость, что упирается в спину, набалдашник давит на косточки позвоночника, Гермиона морщится, но терпит.
— Нет-нет, ничего такого.
Его взгляд — долгий и пристальный — заставляет поёжиться. Этот взгляд холоднее снега, льда, самой зимы. Трость исчезает из-за спины. Он снова подаёт ей руку, и она боязно берёт его под локоть, продолжая путь. Оба идут в пугающем молчании. Гермиона настолько опустошена, что ей просто хочется упасть, зарыться лицом в снег и остаться здесь до самой весны, пока маглы не обнаружат её под растаявшими сугробами. Она мимолётно переводит взгляд на Люциуса — удивительно, но тот, непривычно задумчивый, глубоко ушёл в себя. Взор его, несмотря на то, что был устремлён вперёд, казался пустым, точно смотрел маг в никуда.
В полном молчании они доходят до входа, скользят по ступеням в вестибюль, где их ожидают Драко и Нарцисса. Люциус на прощание целует ей руку. Нарцисса обходится благосклонной улыбкой, — кажется, она довольна выбором сына. Чета Малфоев вполне могла бы показаться нормальной и даже идеальной, если бы не их безумная одержимость чистой кровью.
***
В Хогвартс они возвращаются прежней дорогой, трансгрессируют ко входу замка и размеренным, неспешащим шагом идут к подземелью. Гермиона в диалоге не участвует. Ей хватило на весь оставшийся вечер разговора со старшим Малфоем. Любой бы заметил, что на ней лица нет. Но только не её сопровождение.
— Жалко, что они зацензурили постановку, — возмущается Драко, и стены эхом подхватывают его голос. — Отец рассказывал, что раньше в концовке грязнокровку сами же маглы сжигали на костре, и это при том, что у неё не было никаких магических способностей. Представьте, если бы сейчас существовала инквизиция, и Грейнджер где-нибудь в Америке сожгли на костре.
Внутри Гермионы вспыхивает фейерверк: злость, которую она искусно подавляла в себе весь вечер, наконец поджигает фитиль терпения. Дрожь, как речная рябь, проходит по всему телу, и Гермиона перестаёт сдерживать себя:
— У тебя на… Грейнджер нездоровая зацикленность, Драко! — кричит она, останавливая его за локоть. Глаза Драко удивлённо округляются. — Тебе ещё не надоело перемывать ей кости?! Что ты к ней пристал? Почему именно она? В школе полно других маглов, но придираешься ты именно к ней!
Нервный смешок вырывается сквозь стиснутые зубы, Драко косится на её пальцы, сцепившиеся браслетом на его плече.
— Потому что ей место на моей кухне, а не в стенах Хогвартса! И нет у меня на ней никакой зацикленности! — Он вырывает руку и разглаживает смявшуюся ткань.
— На твоей кухне? — окончательно вспыхивает Гермиона, но быстро берёт себя в руки, чтобы не показаться подозрительной: её саркастичный голос и так дрожит слишком нервозно для беспристрастной Дафны. — Вот именно об это я и говорю, Драко! Ты мог сказать: на кухне Хогварста, в темнице, где угодно, но ты подчеркнул, что именно на твоей кухне!
— Да что ты к словам придираешься? — закатывает глаза Драко, пытаясь придать голосу беспечность и безынтересность, точно диалог высосан из пальца. — Это просто к слову было сказано!
— Чего я придралась?
Да, чего? Ну же, Гермиона, думай, чтобы это выглядело логичным. Какое Дафне дело до его слов о Гермионе Грейнджер? Если только не приписать банальную ревность… Точно. Полностью вернув самообладание, она уверенно расправляет плечи и придаёт тону высокомерные, оскорбленные нотки:
— А твоей матери бы понравилось, если бы твой отец постоянно говорил о какой-то грязнокровке?
Последнее слово слетает с лёгким испугом, почти как имя Того-Кого-Нельзя-Называть. Гермиона едва не прикусывает кончик языка — с остротой лезвия, прошедшегося по запульсировавшей совести.
Драко застывает, молчит некоторое время, только моргает, а затем расплывается в неожиданно довольной улыбке.
— Дафна, ты ревнуешь меня? — Он приобнимает её за талию, точно хочет поцеловать в щёку, но Гермиона игриво уворачивается, разыгрывая новую роль. — Да ещё и к грязнокровке? О, это очень мило с твоей стороны.
— Возможно, немного, — врёт Гермиона, пытаясь придать голосу нотки обиды.
— Ты же понимаешь, как глупо это звучит? Ревновать к грязнокровке? Уже через год такие, как она, будут чистить наши туфли и, если я прикажу, своим языком!
В шутку Малфой наклоняется и проводит языком по её нарумяненной щеке, от неожиданности Гермиона пищит, точно её укусила змея, и, зажмурившись, наклоняется вбок. От падения её спасает только крепкое объятие — она буквально прогибается в руках Драко и пересекается взглядом с Теодором, который стоит рядом и, скрестив руки, с научным интересом поглядывает на разыгранную сцену. Гермиона стучит Драко по плечу. Тот оглядывается.
— Тео, какого дракла ты стоишь тут и пялишься? — рычит Малфой. Они так и застыли в неудобной позе — полупадении.
— Вообще-то, это вы про меня забыли, — пожимает плечами Тео и поправляет картинно воротник мантии.
— Так, а чего не пройдёшь мимо?
— И пропустить такую драму? — Тео чешет щёку смущённым жестом. Но когда видит, что сцена не собирается «отмирать», пока он не уйдёт, шутливо кланяется Драко и Дафне и медленно шаркает к проходу слизеринской гостиной. Драко провожает его взглядом и, всё ещё держа Дафну в объятиях, неожиданно спрашивает:
— Дафна, ты разве не поговорила с Асторией?
— Насчёт чего? — Гермиона опирается на каблуки и, сильнее сжав атласный ворот мантии, потихоньку выпрямляется, возвращаясь в горизонтальное положение.
— Как насчёт чего?! О её болтушках с грязнокровкой! Я видел их: они снова сидели за одним столом в библиотеке!
— А, ты об этом... Да там ничего серьёзного. Они просто пару раз делали вместе домашку. Ты же знаешь, какая Грейнджер добрячка. — Нервный смешок: как же забавно говорить о себе в третьем лице. — Подсела, увидела задание, предложила помощь. Астория решила, зачем отказываться…
— Это на неё похоже. — Гермиона не совсем понимает, кого именно имеет в виду Драко, но не уточняет, он и сам отвечает на незаданный вопрос: — Вечно ко всем лезет со своей помощью. И это раздражающее высокомерное выражение лица. Как будто она выше всех, и это позволяет ей прощать весь магический мир, не принимающий её как равную.
Гермиона внимательно следит, как меняются эмоции на заострившемся лице, которое в конце предложения окончательно перекашивает. Ей бы и должно быть противно слушать о себе нелицеприятные вещи, да шампанское, адреналин и лёгкая усталость притупляют даже банальную злость. Обидно становится даже не за себя — за себя уже давно нестрашно, — а за Асторию: что ей, безобидной девчонке, могут устроить бойкот из-за социального эксперимента с миром, дружбой и гармонией, устроенным во имя прекращения вражды Гриффиндора со Слизерином.
— Драко, ты не злись на мою сестру. Не придирайся к ней слишком сильно. Ты ведь знаешь, как ей несладко. — Гермиона хватает его за локти и делает паузу, проверяя реакцию, знает ли он что-то, — наверняка, его отец ему всё рассказывает. Драко легонько кивает, намекая, что в курсе. — Пускай болтает с кем хочет…
— Она же ничего ей не рассказывает лишнего?
— Нет, конечно! Как ты мог такое подумать о моей сестре?! Говорю же, это было всего пару раз и по учёбе…
Но Малфой всё равно перебивает, тоже в ответ хватая её за локти. Его взгляд непривычно серьёзен и строг.
— Слушай, Дафна, я же это не со зла говорю. Я не собираюсь гнобить твою сестру за общение с этой грязнокровкой. Ты и сама должна понимать: когда Тёмный лорд окончательно придёт к власти, он не пощадит изменников. Этих поганых предателей крови — Уизли — казнят первыми же по списку. Общение Астории с Грейнджер может скомпрометировать всю вашу семью. Понимаешь?
Заигрывающая улыбка с эффектом успокаивающего зелья вянет на лице Гермионы. Сама лже-Дафна в ужасе бледнеет, не в силах даже кивнуть. Её взгляд рассеяно скользит по лицу Малфоя и останавливается сначала на спине Нотта, который так далеко и не ушёл, а затем на зависшем в воздухе полтергейсте. Пивз, подперев голову в шутовском колпаке руками, лежит на животе под потолком и пялится на них во все глаза — как на театральную любовную сценку. Не хватало только, чтобы неугомонное приведение подняло шум. Гермиона опускает взгляд и легонько кивает. Драко принимает её реакцию за понимание и самодовольно ухмыляется. И тут в беседу вклинивается Теодор, как бы пытаясь разрядить обстановку:
— А всё-таки жаль, что Грейнджер не чистокровная, может, попала бы к нам на факультет. Тогда бы у Гриффиндора не было бы и шанса. — Он внимательно смотрит на Драко, меняющегося в лице — растерянного и даже смущенного. Нотт усмехается и поясняет: — Она же буквально единственная клетка мозга на весь факультет.
От нервов Гермиона начинает смеяться: сначала тихо, только немножечко прыснув, но потом её смех становится всё громче и заливистее, — это скорее истерика, нежели искреннее веселье. Следом смеётся Нотт, а за ним и Драко. Каждый смеётся с чего-то своего. Но Гермиона не может не признать, что это так похоже на то, что бывает у них с Гарри и Роном.
В конце концов, они проходят через расщелину стены, погружаясь в болотный свет слизеринской гостиной. Тео машет на прощание и молча отправляется спать. Гермиона рассчитывает все варианты отступления, чтобы не оказаться в женской спальне. Чем дальше она заходит на их территорию, тем сложнее будет выбраться. А действие зелья вот-вот закончится: осталось каких-то двадцать минут.
— Знаешь, ты сегодня другая. Совсем не такая, как обычно. — Голос Драко врывается в её мысли, и Гермиона запоздало замечает, что её рука находится в его ладони, и они движутся к арке, за которой располагается женская спальня. — Даже смех такой красивый.
— Драко…
Неожиданно он целует её — так резко и порывисто, что Гермиона едва не падает, но Малфой успевает подхватить её под талию и прижать к себе. Поцелуй вместо шампанского бьёт в голову, тусклый зелёный свет кажется невероятно ярким и слепит глаза, заставляя опустить веки. Она пытается отступить и понимает, что с её отступлением идёт и наступление: Малфой шагает вместе с ней, пока она не упирается ногами в диван. Он тянет её вниз, и Гермиона, не удержавшись, падает на холодную скользкую обивку.
— Даже целуешься по-другому, — шепчет он в полузабытье, опускаясь к её полыхающему лицу. — Мне нравится.
— Драко, ты с ума сошёл, завтра на…
Малфой прерывает её, снова целуя стремительно и дерзко, от неожиданности Гермиона не успевает сомкнуть губы и вздрагивает от соприкосновения языками. Шок парализует. Тело отказывается шевелиться, конечности ей кажутся деревянными, как у куклы. Но больший ступор наступает оттого, что Гермиона вопреки здравому смыслу не испытывает должного отвращения. Только панически мечется в мыслях, пытаясь вспомнить, сколько осталось минут до окончания действия зелья. Да и в такую щекотливую ситуацию она попадает впервые. Виктор никогда не позволял себе подобное: не зажимал в углах, не придавливал к дивану, не распускал руки, как Малфой, который пускай и неуклюже, но пытается полапать её за ягодицы. Перехватив его руку, Гермиона пытается задать свой тон агрессивному поцелую — постепенно он становится более спокойным и нежным, она сама проводит языком по его языку, и тогда, пользуясь расслабленным состоянием противника, она отвешивает ему сильную затрещину. Малфой прикусывает её нижнюю губу и резко отстраняется, в шоке хватаясь за затылок.
— Малфой, я же сказала, завтра нам на занятия! Быстро иди спать!
Вряд ли Люциус Малфой, когда просил «быть понежнее», имел в виду затрещины. Но поздно. Драко, сидя верхом на ней, удивлённо смотрит то на руку, которой только что трогал затылок, то на неё — причину болевых ощущений. Устав ждать, когда осознание того, что он только что, вероятно, впервые в жизни получил затрещину, дойдёт до его затуманенного гормонами разума, Гермиона спихивает негодника с себя и расправляет подол платья.
— Я устала и иду спать. Спокойной ночи, Драко. Спасибо за чудесно проведённый вечер.
— Стой, Дафна!
В его голосе нет гнева, только возбуждённое веселье. Но Гермиона уже бежит к башне девочек — с громким визгом, способным перепугать и поднять всё подземелье, даже призраков. Она успевает взлететь по пяти ступенькам — Драко за ней, и тут же лестница превращается в крутую горку, по которой Малфой скатывается вниз с новым протяжным воплем. Гермиона крепко держится за перила, ждёт, когда горка вновь примет форму лестницы. Снизу причитания, охи и ахи Драко резко смолкают.
— Драко? — осторожно зовёт Гермиона, и медленно опускает ногу на вновь появившуюся ступеньку. В ответ — тишина.
Время поджимает. У неё нет возможности стоять здесь до утра, ждать, когда Малфой змеёй уползёт в свою комнату. Приходится тихонько спуститься и осторожно выглянуть. У подножия спиральной лестницы лежит Драко — без сознания, бледный, с широко раскинутыми руками. По-театральному утрировано.
— Драко, прекращай эти игры, несмешно, — нарочито серьёзным тоном отчитывает лже-Дафна, и полы её голубого платья шелестят по ступеням, волной накрывая недвижимую руку, на среднем пальце которой поблёскивает перстень.
— Драко, — нетерпеливо повторяет она, всматриваясь в застывшее секундным мучением лицо, раздражённо выдыхает и, подобрав атласную юбку, опускается рядом. Успевает только дотронуться до его лба и наклониться к лицу, чтобы почувствовать тёплое дыхание, как её тут же ловят в капкан. Чёртов притворщик сгребает её в охапку и валит прямиком на себя. Гермиона снова визжит и стучит ногами. Но попытка изогнуться не спасает её от юркого поцелуя в губы. Удивительно, как весь факультет до сих пор летучими мышами не слетелся поглядеть, что за шум сотрясает всё подземелье. Гермиона перестаёт уворачиваться, переносит весь вес на нижнюю часть тела, седлая Малфоя и сжимая его бёдрами, а в следующую же секунду запускает руки под его бока и прибегает к беспроигрышному приёму: начинает щекотать. Драко вздрагивает и пытается выскользнуть из-под неё, поддавшись назад, но Гермиона сильнее сжимает бёдра и усерднее щекочет противника, который заходится безудержным хохотом, запрокинув голову.
— Что ты делаешь? — заикаясь, сквозь смех выталкивает слова Малфой.
— Щекочу тебя, — заливаясь торжествующим хохотом, отвечает Гермиона, сдувая выбившуюся прядь волос. — Тебя никогда не щекотали?
— Нет, зачем? Это же глупо. — Драко отвечает паузами, необычно повеселевшим голосом, лицо его совсем красное принимает совершенно незнакомое Гермионе выражение: что-то светлое и уютное.
На сердце у Грейнджер разливается тяжесть. Эта простая ребяческая выходка, которая в детстве для неё была всегда частью игры, для Малфоя оказалась неизведанным заморским развлечением. Он вяло пытается перехватить её руки, скорее в шутливой манере, чем всерьёз, но Гермиона останавливается сама и кладёт руки на тяжело вздымающуюся мальчишескую грудь, затянутую чёрным шёлком.
Проходит несколько минут, отголоски смеха ещё разносятся под сводчатым потолком, где качаются заколдованные свечи с болотным пламенем. Постепенно их накрывает тишина. Только грудная клетка всё ещё беспокойно вздымается под руками, затянутыми в белоснежные перчатки, а озорная краснота проступает небольшими красными следами на щеках. Гермиона сама тяжело дышит, точно подстраивается под его дыхание.
— Драко, можно личный вопрос? Только обещай не уходить от ответа, — тихо просит лже-Дафна, и чувствует, как его ладони скользят по её перчаткам к локтям.
— Как же я уйду, когда ты сверху.
Но Гермиона пропускает пошлую шутку и пускает точно поражающее заклинание вопрос:
— Почему ты так зациклился на той троице? Я о золотом трио Гриффиндора…
— Золотое трио, — передразнивает Драко, недовольный поднятой темой, лицо его тут же искажается неприятными чертами. — Святой Поттер, Грязнокровка и Предатель крови — вот уж и правда, золотое трио. Что тут можно не понимать?
— Не понимаю. Что тебе сделала Грейнджер? Она не единственная грязнокровка. Но цепляешься ты только к ней.
— Ей здесь не место. — Драко хмурится и пытается вывернуться, но лже-Дафна не пускает.
— Хорошо. Допустим, с Грейнджер и Уизли понятно. Но откуда столько ненависти к Гарри? Не припомню, чтобы он что-то сделал тебе…
Драко ёрзает, приподнимается на локтях, чтобы восстановить зрительный контакт, его ухмылка приобретает тень злостного оскала, портящего образ «слизеринского принца».
— Ты правда не понимаешь? Мы с самой колыбели росли на рассказах о мальчике, который выжил. Всё детство я только и слышал истории о Гарри Поттере, о будущем великом тёмном маге, который сплотит вокруг себя чистокровных волшебников. — Наконец, он скалится по-настоящему и запрокидывает голову, не в силах сдержать горлового смешка. — Мой отец бредил этой безумной надеждой, но что я увидел в первый же день: нахальный полукровка, невежда, который мнит себя выше всех чистокровных и якшается не пойми с кем. Святой Поттер, держащийся на плаву только за счёт списывания у грязнокровки и подачек Дамблдора. Центр вселенной, вокруг которого обязан вращаться весь магический мир. — На мгновение кажется, что голос, ставший глухим и тяжелым, начинает дрожать. — Даже сейчас: в собственном доме я пустое место, меня не замечают, когда Поттер на первом плане, его имя эхом разносится в стенах поместья. Это несправедливо. И унизительно. Чтобы я ни делал, это не сравнится с фактом самого существования мальчика, который не сдох.
Гермиона слушает притаившись, не шевелится, впитывает каждое слово, пропитанное ядом чужой правды. Никогда она не задумывалась о том, как Гарри видят со стороны, и проблема состояла вовсе не в том, что Малфой заблуждается, а что таковы его искренние, живые чувства. Ему больно и обидно. По-своему. Его шипованный цветок злости произрастает на опасных семенах, посаженных в детстве из предубеждений и ужасного воспитания. Но они настоящие.
— Ты не пустое место, — уверенно заявляет Гермиона и медленно пересаживается на пол, подгибая ноги. — И ты не обязан пытаться переплюнуть кого-то, чтобы заслужить одобрение отца. Ты самостоятельная личность. Никто в здравом уме не позавидует судьбе Гарри Поттера. Думаю, он хотел бы родиться обычным мальчиком, чьи родители живы. Трагедия — не то, чему стоит завидовать.
— Я не завидую, — цедит Драко, не глядя ей в глаза. Кажется, ему неловко от минутного откровения, о котором он теперь жалеет. Гермиона мягко смыкает пальцы на его запястье, чтобы не дать ему закрыться.
— Почему ты не можешь просто быть собой? Мне ты нравишься таким. Знаешь, встречаться с человеком, чья судьба — пуп магической вселенной, очень утомительно. — Она пытается сгладить неловкость кокетливой шуткой и непринуждённым тоном, но Драко по-прежнему не смотрит ей в глаза и напрягается лишь сильнее. Кажется, говорить вот так откровенно не в чести их хладнокровной семьи. Но что страшнее, Гермиона даже не юлит: ей правда нравится такой Драко. Драко, который смеётся и краснеет от щекотки. Драко, который разыгрывает обморок, чтобы украсть ещё один поцелуй. Драко, который выражает свои чувства — настоящие, живые чувства живого человека.
— А ты не пробовал поговорить с отцом? — немного подумав, спрашивает Гермиона и придвигается чуть ближе.
— Поговорить? — изумлённо переспрашивает Драко, и от шока даже смотрит ей в глаза.
— Да. О том, что тебя ранит такое отношение…
— О чём ты говоришь, Дафна? — фыркает он. — Отец никогда не будет выслушивать подобные бредни.
— Почему это?
— Это странно и неловко.
— Нет, это разумно и взросло, Драко, — настаивает Гермиона. — Проговаривать проблемы ртом, пока есть возможность.
— Можно подумать, ты откровенно говоришь со своими родителями.
Он ловит её на слове. Её отношения с родителями тоже нельзя назвать откровенными, наверное, любые отношения детей и их родителей выглядят такими: сложными и неловкими. Но ей есть с кем поделиться сокровенным, попросить совета. А у Малфоя нет иного мнения кроме мнения его отца, по которому плачет Азкабан.
— Слушай, может, тебе стоит оставить их в покое? И имею в виду трио. То, как ты их постоянно задираешь, выглядит уже глупым. То есть… — Гермиона осторожно подбирает слова, когда видит, что Малфой недовольно кривит губы. — Слишком много им чести: уделять столько своего времени и эмоций. Особенно Грейнджер. Мне было бы приятно, если бы ты стал чуточку меньше уделять ей столько внимания. — И добавляет игриво, сильнее сжимая его запястье: — Ты сделаешь это для меня?
Драко вздыхает, поджимает губы и неопределённо пожимает плечами.
Откровенные беседы — это, конечно, хорошо. Но Гермиона, к своему ужасу, вспоминает, что, если она сейчас же не уйдёт, то мизансцена грозится превратиться в настоящую трагедию. Для неё. Она колеблется между тем, чтобы быстро сбежать и закончить вечер как подобает, наконец приходит к согласию и быстро целует Малфоя в щёку. Драко так и сидит ошарашенный на полу, точно всё это время находился под действием Империуса, которое только-только спало, оставив за собой множество вопросов, сводящихся к одному: «А что это было?»
Лже-Дафна тянет его за руку, он поднимается следом, смущённо поправляет мантию — видеть его таким растерянным даже приятно — и, вернув самоуверенную ухмылку с пожеланием спокойных снов, полных его образов, уходит в сторону спален мальчиков.
Гермиона для виду идёт в «свою сторону». Когда слышит звук хлопнувшей двери, стремительно бежит к выходу, к ужасу понимает, что платье в груди ей становится тесным, а волосы, спадающие на плечи, больше не серебристые, а каштановые. По подземелью, лёжа на спине, плывёт Пивз. Запрокинув голову, он провожает её ошалелым взглядом и, кажется, вот-вот закричит — уже даже руками начинает махать, переворачиваясь в горизонтальное положение, но Гермиона накидывает капюшон на голову и прибавляет скорости, несясь к убежищу Плаксы Миртл.
На полу, на расстеленном матрасе, укрытая одеялом, сладко спит настоящая Дафна. Из-за двери кабинки показываются скрытые за очками глаза Плаксы Миртл. Добби, уснув у стенки, сладко пускает из носа пузыри. Гермиона опирается о раковину и смотрит на своё отражение: её лицо тает на глазах, как мороженное, принимая привычные, знакомые ей очертания. Процесс неприятен, в прошлый раз ей не было так скверно, должно быть, сказывается смесь оборотного зелья и шампанского: кости ломит, мышцы спины и живота тянет. Не выдержав, Гермиона опорожняет желудок, слыша, как Миртл произносит брезгливое «фи». Холодная вода немного приводит в чувства, волшебница умывает лицо и полощет горло, её всё ещё подташнивает и немного трясёт. Трансформация заканчивается, и когда она поднимает голову, из отражения на неё вновь смотрит Гермиона Грейнджер.
С помощью Империуса она внушает проснувшейся Дафне события, произошедшие за вечер, убеждая, что это Гринграсс, а не она провела эти часы в обществе четы Малфоев, а после приказывает вернуться в подземелье, лечь спать и проснуться на утро с приятными воспоминаниями. С тоской Гермиона глядит, как слизеринка надевает своё платье и, цокая каблуками, словно в тумане выходит из туалета. С её воспоминаниями.
