Погибший росток

Снедающие сердце гнев, обида и презрение, так больно раздирающие ее, внезапно пропадают. Более она не чувствует удушающего страха, нависшей угрозы и невыносимой боли от черного огня. Вместо этого был изнуряющий жар, объявший ее тело, но тот не был порождением огня или какого-нибудь горячего предмета. Последний раз подобное она ощущала, когда непогожим днем решила окунуться в широкую реку. Переохладилась, — сказал ей тогда мастер Тигнари, а после отчитал, как глупого ребенка, которым она, собственно, и являлась, и занялся ее лечением. — Она горит, — сказал чей-то неуверенный голос. — Нужно сбивать температуру... Вот как? Лихорадка. Это очевидно, но не в ее состоянии, когда тело кажется совершенно неподъемным, а голову будто сдавливает стальной обруч, причиняющий невозможную боль. Все ее мысли будто слиплись, превращаясь в один единый крупный неоформленный комок, содержащий в себе жалкие обрывки погибших нейронов. Этот комок мешал, раздражал и злил, наполнял и вместе с тем опустошал черепную коробку. — Господин?.. С кем он говорит? Она не видит. В помещении темно, да и зрение словно расфокусированное, словно затянутое мутной дымкой. Она видит сбоку невысокий тонкий силуэт в белом, но где второй, она не представляет, хоть и ощущается блеклое присутствие еще одного человека. — Сбивай. Лучше бы она не задумывалась о третьем. Дотторе. Где-то совсем рядом. Она не видит, но дыхание резко перехватывает от паники. — Будет жаль, если ее белки денатурируются. Девочка ощущает ладонь в кожаной перчатке на своем лице. Пальцы с отвратительной нежностью огладили ее пылающую щеку, словно успокаивая. Доктор мягок, аккуратен и будто бы сострадателен, но для больной девочки его касания были равносильны пытке — освежеванию без милосердной анестезии, вивисекции. — Убери... — девочка дискоординировано взмахнула рукой, остро жаждя сбросить с себя ладонь. Вот только эта самая мужская ладонь ухватилась за девичье запястье и бережно уложила ослабшую конечность на грудь. Дотторе стоит слева. Прямо напротив ее лица нездорового цвета. Фиалковым глазам крайне тяжело далось разглядеть Второго Предвестника, взиравшего на нее сверху. Он не снимал маски, но по приподнятым уголкам губ, можно было догадаться о злобном огоньке в алых глазах. Где-то в темноте послышалась возня другого человека. Звякнуло что-то стеклянное, а потом тихо хрустнуло, как если бы что-то намеренно сломали. Ей не нравятся эти звуки. Их она слышала бесчисленное количество раз еще до момента, когда все стало просто и емко хорошо. Грудь наполнило щемящее и почти тошнотворное чувство тревоги и бесхребетного ожидания. Даже не мучайся она от лихорадки, то все равно не сумела бы ничего противопоставить. — Ох, Коллеи, не плачь. Это последнее, что тебе нужно при лихорадке. Крупные горячие слезы вытирают мягким шелковым платком, который к щеке показался невыносимо холодным и приятным, в отличие от рук Доктора. Коллеи не хотела плакать, но глаза резко защипало, а слезы сами хлынули из припухших век. Как же отвратительно она себя чувствовала, будучи в темном помещении рядом с лекарем и его неизвестным помощником, единственные черты которого — белый халат и молодой неуверенный голос. Он был намного мягче Дотторе. Когда отбросили в сторону теплое одеяло, под которым она лежала, и задрали подол сорочки, обнажая бедро, Коллеи сдавленно всхлипнула. Сжав руку Доктора, которую тот так и оставил на ладони девочки, она задрыгала ногами, не позволяя завершить то, что начал неназванный мужчина. — Я не хочу!.. Прекратите... — нет, пожалуйста. Она не хочет снова чувствовать иглу под кожей и страшную боль от введенного чужеродного вещества. Как и не хочет, чтобы опять обнажали против ее воли. — Умоляю... К жалобным всхлипам никто из двоих мужчин не прислушивается. Потому бедро придавливают к постели, резко пахнет спиртом и чувствуется влага на горячей коже ноги. Ладонь неизвестного обрабатывает операционное поле, после под плачь проникает иглой в мышцы. Чувствуется сильная боль, пропавшая также быстро, как и возникла. Она продолжает терзать руку Доктора, сжимая сильнее, чем та могла осознать, но слишком слабо, чтобы мужчине было больно. Ее порыв определенно оценен по достоинству, хоть и сохранялось неприятное молчание. Никто из двух белых халатов больше ничего не сказал, не руша влажные всхлипы девочки и едва ли слышимый скулеж, как у побитой дворовой собаки. Доктор выпутал свою ладонь из пальцев Коллеи, так крепко сжимающих его, и снова позволил себе смахнуть горячие слезы с пушистых ресниц. Девушка что-то прорыдала, стараясь отбросить руку противного, но мужчина лишь снисходительно усмехнулся, накрыв одеялом ее сгорающее от лихорадки тело. Кажется, Дотторе что-то тихо сказал, но адресовалось вовсе не ей — голос был тверд и лишен каких бы то ни было елейно-глумливых ноток, какие были привычны ушам больной. Хлопнула тяжелая входная дверь за покинувшим комнату человеком, но другой остался рядом. Разумеется, Доктор остался подле нее, чтобы наблюдать за слабостью и болезненными метаниями пораженной девочки. Коллеи, превозмогая себя, решилась раскрыть красивые фиалковые глаза, повернуть голову в сторону мужской фигуры и посмотреть на закрытое черным материалом лицо. Ей совершенно не ясно, о чем этот мужчина думает. Как и не ясно почему он снова складывает платок, и мягко вытирает ее слезы. Почему он это делает? Почему этого ненормального ученого бросает из крайности в крайность, а его касания то колюче ледяные, то удушающе мягкие. Уничтожив ее тело, решил перейти на относительное моральное равновесие, что так долго и трудно выстраивалось долгими годами? Как же он ей противен, ужасно отвратителен и ненавистен всей обоженной им же душой. Она страшится его и панически не переносит мысли о том, что мог подготовить для нее Доктор в дальнейшем, для своих экспериментов. Так почему же сейчас, лежа непонятно где и позволяя вытирать свои слезы, она испытывает абсолютно ненормальные и двойственные чувства по отношению к лекарю. Нежелательная благодарность за выхаживание, но вместе с тем и отрезвляющую ненависть за «вскармливание перед убоем». Это лучше, чем умирать от высокой температуры, истощения организма и непосильной боли в мышцах. Препарат, введенный в тело немногим раньше, начал постепенно работать, понижая температуру и снимая истязающую боль. Больше не было сил враждебно взирать на Доктора уставшими, слегка покрасневшими глазами, которые, к слову, по прежнему были на мокром месте. Влажно всхлипнув, девочка плотно сомкнула глаза, погружаясь во мрак. Ужасно хотелось спать. Но спать в присутствии Доктора — одна из самых ужасных затей. Просто лечь спать под чужим наблюдением трудно и неприятно, а под цепким взором ученого... Будто линчуют. Ощущения совершенно не поменялись с самого ее заключения в подземном исследовательском комплексе много лет назад. Сейчас она не может знать точно, где находится, однако это не отвращает факта неприязни. Благо, что сонливость и общая истощенность почти полностью пожирали тревогу. Опустошенная эмоционально, она быстро провалилась в сон, отдаваясь блаженной тьме. Перед глазами мелькали битые неясные образы, словно ее мозгу не хватало сил на детальную прорисовку, а потому и нельзя было их различить. Одним лишь Архонтам ведомо, о чем те просили и что говорили ее спутанному сознанию, помутненному высокой температурой. Кто-то куда-то бежит и что-то говорит, не раскрывая рта. Не открывая глаз, смотрит на нее и интересуется здоровьем. Будто то не блеклый фантом в ее голове, а старый друг, истосковавшийся за время долгой разлуки. По какой-то причине при виде «этого» становится тяжелее дышать, а тело будто окатывают кипятком и заставляя потеть. Как в жаркий летний день, когда не помогает ни тень деревьев, ни купание в реке, и все тело становится неприятно скользким и липким. Девочка отчетливо чувствовала насколько, мокрыми становятся ее спина, ложбинка между небольших грудей, сгибы локтей и коленей. Коллеи пытается лечь поудобней, но тело ощущается совершенно чужим, словно она не его хозяин, а недавно назначенный неумелый кукловод, с ужасом взирающий на подвластную ему марионетку. Слишком душно, и она отбрасывает одеяло куда-то в сторону. Тут же становится холодно, голова снова зверски болит. Тонкая одежда, мокрая насквозь, неприятно липнет к коже и морозит ее до мурашек. Ее обратно накрывают одеялом, поправляют простыни и аккуратно касаются лба ладонью, проверяя температуру. С тяжелым вздохом убирают мокрые пряди волос, прилипшие к взмокшей коже и, промокают пот. Она не раскрывает глаз, не смотрит на незнакомую «сиделку», но четко понимает, что чужая ладонь едва ли больше ее собственной. Длань безликого намного теплее, чем ледяные кисти Доктора. Коллеи толком не понимает, хочет ли избавиться от чужого человека или нет. Он не Дотторе, но и личность незнакома девочке. Девушку ужасно мутит, и она не раскрывает глаз. Но чувствует, как ее тело раздевают и одевают, обтирают от пота, снова колят острыми иглами и стараются напоить бессознательную больную. От ужасной усталости и постоянного напряжения истощенного пирогенами тела она не реагировала должным образом на все проводимые с ней манипуляции. Ей действительно тошно от чьих-то рук на своей коже и вещества, вводимого ей с того самого момента, как та почувствовала пальцы Доктора на лице. Была деталь и куда более важная: почему так давно не слышно Предвестника? Где он? Коллеи точно была уверена, что тот примет непосредственное участие в ее лечении, не позволяя никому постороннему касаться его дорогого объекта экспериментов, созданного еще в далеком прошлом. Раз Дотторе так «дорожит» ей, то почему он ее ни разу не посетил и не позволил себе едкую усмешку? Черт, почему она вообще задумалась о мужчине, когда нужно думать о себе? Доктор наверняка, как обычно, «приятно» проводит время в лаборатории за исследованиями, в то время как сама она изнемогает от болезни, видя перед глазами самый настоящий лихорадочный бред. Нет, нельзя расслабляться. И мысли о Дотторе нужно продолжать держать в голове, чтобы в самый неподходящий момент не получить сокрушительный удар по незащищенному разуму. А этот мужчина мог. Он изощрен, коварен, просто ужасен и прикрывается фарисейской улыбкой, ведя свои грязные дела во имя Царицы. До сих пор не верится, что повернутый лекарь способен делать хоть что-то не ради себя, а ради сильнейшей организации под руководством Крио Архонта. Это просто смешно. Доктор ненавидел богов и все божественное. Он это отторгал в своей привычной манере глумился над духовностью и над верующими глупцами. Мужчина так агрессивно настроен против «глупых умов», что порой может походить на бешеную собаку, брызжущую пенной слюной. Дайте ему собачий хвост и уши, и тогда Доктор ничем не будет отличаться от дворовой псины с паршивым характером. Он бы наверняка лаял на каждого прохожего, пускал зараженную слюну так, чтобы обрызгать всех неугодных, в том числе и себя. По какой-то причине Коллеи почувствовала на своих собственных губах, которые, к слову, были не в лучшем состоянии, что-то мокрое, а на языке живительную влагу. Она рефлекторно сглатывает, смачивая ужасно сухое горло, раздираемое болями. Ей не хотелось думать о природе влитой в нее жидкости. Ей просто невыносимо сильно хотелось пить, даже если бы глоток означал мучительную погибель. Послышался тихий звон стекла, а затем влага текла по губам больной девушки прямо в рот. Должно быть, неизвестный использует стеклянную пипетку, какие она видела у мастера Тигнари на столе рядом с мерными колбами. Идентичные она видела не только на столе ее наставника. Коллеи с огромным усилием открывает глаза после недолгого сна, разорванного бредом, и видит перед собой все тот же мрак, рассеиваемый светом из приоткрытой двери. Она заторможенно промаргивается, чтобы раздраженные болезнью глаза привыкли к утомляющей работе, и повернула голову в бок, откуда слышала позвякивание стекла. Рядом с ней был человек в белом халате, но то был вовсе не Доктор — слишком уж худощавая фигура была у человека рядом. Одежда на нем смотрелась иначе, чем на Дотторе. На мужчине все смотрелось безупречно и не к чему было придраться. Нельзя было даже разглядеть и малейшего пятнышка. Но на присутствующем все, что было надето, смотрелось мешковато и как-то неряшливо. Почему это было первым, на что она обратила свой помутненный взор, Коллеи не знала и сама. Но убедившись в том, что это не проклятый лекарь, на душе стало одновременно и спокойно, и тревожно. От того в разуме и возникла уйма вопросов: кто этот человек? Почему он рядом вместо Доктора и с такой аккуратностью выхаживает ее? Девушка стискивает простынь во влажной руке, чтобы с тихим кряхтением и ломотой в суставах приподнять голову и натолкнуться на пугающе знакомый цвет глаз. Красный.

***

Маленький кусочек грифеля быстро стачивался о бумагу, выводя беспорядочные линии рисунка. На белом листе виднелись сбитые неясные образы, словно те были нарисованы рукой психбольного в период обострения душевной болезни. Коллеи была здорова, но рисунки не выходили. Она не умела рисовать людей. Потому и выходили кривые образы обезображенных людей. Они словно были поражены неизлечимыми болезнями, вроде ее собственной, и стенали с неестественно открытыми ртами, а их глаза источали непередаваемый ужас. Девочка убрала пальцы от пишущего кусочка. Фаланги были вымазаны черной пылью и красиво блестели в холодном свете ее белой пустующей комнаты без окон. Она устало вздыхает, откладывая изрисованные ничем толковым листы, и смотрит пустым взглядом в стену. Четыре совершенно одинаковых белых стены окружали ее и давили, пригвождая усталостью к постели. Небольшой туалетный столик выглядел также уныло, как стены, как и любая другая немногочисленная мебель — кровать и металлический манипуляционный стол с печальным стаканом и графином с водой. Больше у нее ничего не было, и даже зеркало на столике было простым цельным куском отражающего стекла. Ей не нравилось смотреться в зеркало ни в Сумеру, ни сейчас. И если в ее обретенном доме ей не нравилось из очаровательной стеснительности и кротости, то тут, в Снежной, из-за истощенного вида. Она потеряла необходимый живой огонь внутри, посерев и телом, и душой. Под глазами залегли сизые тени от ужасного сна и накатывающей из ниоткуда усталости. Неудивительно, что ей снятся не самые приятные вещи после всего, что на нее обвалилось в настолько короткий срок. Но видеть сны вновь было странно. Должно быть, причина в том, что она покинула территорию, подвластную Дендро Архонту, и освободилась от того, что блокировало сны. Коллеи определенно не нравятся эти сны. Сны, где все идет крахом, словно по мановению ее узкой кисти. Взмах — и больше нет привычной оживленности, есть лишь разрушения, яркое пламя огня и чужие искалеченные тела. Зато есть руки на шее, прерывающие ее деструкцию личности под тяжестью вины. Каждый раз, просыпаясь, она в панике хваталась за ноющее горло, захлебываясь в собственных слезах, и не могла сразу избавиться от липкого ужаса, потрошащего изнутри. Забавно, ведь она давно не видела причину ее ночных истерик и крупных горьких слез. Доктор словно исчез. И будет странно признавать, но Коллеи намного спокойней видеть его перед собой и напряженно следить за движениями мужских рук, чем не видеть его вовсе и гадать чем тот занят. Примечательно здесь и то, что подчиняющиеся Дотторе Фатуи, которые приносили девочке все необходимое, по мнению начальника, не отвечали ей. Те лишь удостаивали ее едва ли заметным покачиванием головы, так и говорившими: «не задавай нам вопросов». Складывалось впечатление, что он отдал приказ не говорить с ней... А она была бы рада любому общению, даже если это будет он. Слишком уж долго она сидит в четырех белых стенах и выполняет несложные действия по расписанию: принять пищу, получить лекарственные препараты для полного восстановления здоровья после болезни и прочие малозначимые вещи в нынешней ситуации. Порой девочка говорила сама с собой, начиная слишком уж неловко и заканчивая внутренними переживаниями, которые та говорила в слух хриплым шепотом, чуть ли не плача. И если проблему с общением можно было решить хотя бы таким образом, то другую она никак не могла решить, сколько бы над этим не размышляла. Ее тело будто покидали жизненные силы, а струпья неумолимо начали свой рост вновь. Коллеи слишком ярко чувствовала, как увядает с каждым днем все сильнее и сильнее, уподобляясь слабому цветку в теплице. Вместе с тем пропало и желание просыпаться. Какой в этом смысл, если ее до сих пор не использовал Доктор в ужасающих опытах и она не понимает течение времени. У нее нет даже чертовых окон, чтобы видеть восход солнца, знаменующий о новом дне. Какая же бессмыслица. С каждым пробуждением она с ужасом чувствовала, будто она сходит с ума. Абсолютная, почти стерильная чистота бесила ее, тишина убивала, а пустота просто медленно разрушала. Ежедневные «обряды» давно стерлись, став единым серым пятном. Пища, вызывавшая до этого удивление и отторжение, своей студенистой формой и специфическим вкусом стала пресной и безвкусной. Не было и послевкусия, словно она и не ела ничего. Есть тоже не хотелось — аппетит напрочь пропал. Как и тот худощавый человек, выходивший ее. Ни лица, ни особенных черт она не запомнила в полубредовом состоянии. Но красные глаза, подозрительно схожие со свежей кровью, она точно запомнила. Они не были холодны, скорее наполнены печальным состраданием. Коллеи точно не уверена... Вдруг это ее помутненный рассудок не распознал истинный мотив незнакомца? И вообще, что если то был вовсе не незнакомец, а ненавистный ученый?

***

— Я не буду есть. Подчиненный Дотторе в простенькой одежде рядовых Фатуи остался неподвижен, по прежнему стоя у открытой двери. В руках он держал металлический поднос с парой мисок с цветным содержимым. — Сказала же, я не стану есть, — горько выдохнула Коллеи, обращая раздраженный взгляд на пришедшего. — Почему Вы не уходите? Фатуи ненадолго опустил голову, будто размышляя над тем, как ему поступить, а после уверенно шагнул внутрь комнаты. Завернув к манипуляционному столу, он оставил поднос и второпях покинул напряженную девочку в светлых одеждах. Дверь снова заперлась, а присутствие другого живого существа мгновенно пропало. — Почему вы все молчите, травите меня тишиной и безразличием? Коллеи прошептала в холодную пустоту, поджимая колени к груди и пряча в них свое бледное, измученное лицо. Может, это новая издевка Доктора — пытка игнорированием и пренебрежением? Черт, почему же она так сильно тянется к любой живой душе, как мотылек на огонь световой ловушки? Не могла же она быть так зависима от разговоров и присутствия подле нее хотя бы одного живого существа?.. Слишком тошно. Она точно понимает, что дезориентирована и потеряна в этой белой коробке, куда изредка заходят гости с ненавистной едой и лекарствами. Коллеи плавно поднимается с края кровати и неспешно подходит к столу, куда поставили ее поднос. Снова цветное желе в виде кубиков и нарезанные фрукты в соседней миске. Как же она устала. — Ненавижу, — без тени эмоций говорит она. — Ненавижу... Коллеи берет в руки миску со студенистыми кубами и с размаху бросает в некогда чистую стену. Миска с противным грохотом отскакивает от стены — весьма предусмотрительно со стороны Доктора не давать девушке ничего, что могло бы разбиться. Пища пачкает белый цвет в грязно-бурый и оранжевый. Разводы выглядят как спекшаяся кровь. Она не слышит, как срывает голос в крике, хватаясь за собственную голову, но ощущает слезы на щеках. Как же все осточертело, еще не начавшись. Нестерпимо хочется говорить и слушать другого, принимать обычную пищу и выходить за пределы этого места куда-нибудь кроме ванной комнаты неподалеку. Девочка хватается за поднос и швыряет его со всей силы в дверь, когда слышит торопливый стук нескольких пар подметок о плитку на полу. Слыша, как Фатуи о чем-то переговариваются между собой, Коллеи хватается за зеркало, вызвавшее в ней настолько яркую агрессию собственным отражением, и с противным треском опрокидывает на пол. Зеркало легко разбивается, дробясь на острые осколки стекла, один из которых девочка и поднимает, чтобы броситься на вошедших в ее «темницу». Осколок легко рассекает плоть не подготовленного Фатуи, и кровь неприятным теплом попадает на руку девочки. Кричащую Коллеи скручивают, как презренного психбольного. Ей заламывают руки, не взирая на жестокие крики, и выбивают из руки осколок, успевший коснуться чужой плоти. — Почему даже сейчас вы молчите?! — все никак не унималась девушка, дергаясь в болезненной хватке Фатуи. — Я не могу больше этого выносить! Хватит! Пожалуйста!.. Она захлебывалась в плаче, сотрясаясь всем телом, когда совершенно отчаянным взглядом металась по лицам скрытыми масками. — Поговорите со мной!..

***

Сидеть на полу холодно, но намного интересней, чем на мягкой постели — смена позиции в комнате для нее уже небольшое событие. Комната стала более пустой, чем была до этого: ни зеркала, ни какой бы то ни было посуды с едой больше не было. Даже графин сменили на холодный металл, чтобы она не сумела его разбить и использовать острые осколки стекла. Коллеи больше не хочет рисовать. Она выбросила потасканный грифель, который нашла под кроватью, а листы порвала. Девочка с тех самых пор больше ни к чему не притрагивалась, если говорить о вещах, скрашивающих заточение в четырех белых стенах. Потускневшие полуприкрытые глаза без особого интереса прослеживали мелкие бороздки на полу в местах стыков белых плит. Даже такие маловажные места были чистыми в цвет всего остального в комнате. Не осталось не то что грязных пятен от ее «трапезы», но и крохотных, почти микроскопических осколков зеркала. От великой скуки и апатии она как-то раз решила опуститься на пол и, ползая на четвереньках, исследовала его. Зачем это было сделано? Девочка и сама не знает, не взирая на весь унизительный абсурд. Ни один из дней, хотя в ее случае будет лучше сказать «пробуждений», не отличаются друг от друга. Сон, пробуждение, кормежка, как у домашнего животного, ванна... И так бесконечно много раз по кругу. Бесконечно много раз тьма перед глазами, неопределенного вкуса желе во рту, и столько же раз ощущается вода на коже. Надоело. Страшно утомило. Эта неопределенность медленно убивает ее, сжирает изнутри, пуская густые грязные слюни от яркого вкуса внутренностей. Сколько бы она ни мылась, у нее не выходит отмыться от этих вязких выделений. — Доктор, где же Вы... — Коллеи коснулась своими руками осунувшегося лица и в бессилии растерла на порядок побледневшую кожу. Насколько она сильно потеряла голову, раз ее рассудок помутнился настолько, что уже чуть ли не молит Богов о визите Доктора? До чего же отвратительна она стала не только самой себе, но и, должно быть, другим. Но любой бы начал об этом думать на ее месте, верно?.. — Я не плохая... Я... Ужасна. То, чего она сейчас жаждет более всего на свете ни разу не ради спасения тех несчастных. Не ради защиты Академии. Коллеи вздрагивает и устремляет пронзительный взор фиалковых глаз на запертую дверь, когда совсем вдалеке слышит чужие шаги. К ней столько раз заходили и так долго восстанавливали поврежденные льдом Доктора ноги, что пора было бы и привыкнуть к постороннему шуму, кроме ее дыхания. Но она не смогла. Как не сможет и привыкнуть к агентам Фатуи, хранящим мертвое молчание. Сейчас не время ее почасовых процедур. Так что же им от нее нужно? — Мисс Коллеи. Голос. Чужой мужской голос. Это не ее собственный, и даже не внезапно объявившегося Дотторе, а голос безликого агента. Все существо девушки будто бы пронзило разрядом Электро, посылая мелкое покалывание в кончики пальцев. Изнутри словно перевернулись все внутренности, обменялись местами, вывернулись наизнанку и упали к самым ногам, став непосильно тяжелыми, чтобы сохранять анатомически верную ориентацию. — С сего дня Вы вольны покидать свою комнату и самостоятельно перемещаться, — Фатуи сделал шаг к вскочившей на ноги девочке. — Однако указание обязывает нас сопровождать Вас. С ней говорят. Ей позволят выходить. Коллеи судорожно тянет ртом воздух. — Лорд Дотторе приказал отдать Вам это. Рука в черной перчатке исчезает за внутренней частью двубортного пальто всего лишь на мгновение, а после появляется с запечатанным конвертом. Коллеи пронзительным взглядом смотрит на запечатанный пергамент, переводит взор на Фатуи, говорившего с ней, а после на стоявших позади и осторожно принимает конверт. Он шероховатый, не смятый и едва ли теплый, сохранив частичное тепло владельца пальто. Коллеи осторожно рассматривает конверт и проводит пальцами по красной сургучной печати: — Где... — она осекается. Собственный голос кажется ужасно хриплым. — Где Доктор? Девочка мнет в руках идеально ровный конверт, погибая от сильнейшей тревоги внутри. От сильного волнения и длительного напряжения начинало подташнивать. Должно быть, ее лицо уже приняло идентичный волосам оттенок. Слишком дискомфортно находиться в обществе нескольких незнакомых мужчин, скрывающих лица, и спрашивать их о еще одном, менее приятном человеке. Который давно еще должен был заняться ей, пренебрегая прочими обязанностями. Именно так, как было тогда. — Лорд Дотторе временно отсутствует по служебным обязанностям.

***

Босые ноги совсем тихо шлепают по чистому полу, и холод камня отрезвляюще обжигает. Коридоры бесконечно длинные и извитые, будто человеческая кишка. Вот только не видно пальцеобразных выростов, увеличивающих поверхность всасывания. Все, что здесь есть — это гладкие стены, закрытые двери и абсолютная тишина. Удивительная структура коридоров и большое количество «палат», которые на деле являлись не иначе как тюремными камерами, впечатляли. Впечатляло и отсутствие видимого выхода из этого адского места. Позади слышались размеренные твердые шаги Фатуи, сопровождавших тонкую девичью фигурку. Они обыденно молчали, не смея подать голос, следуя за ней, будто приведения. Коллеи перестала на них обращать внимание после пары подобных прогулок. Они почти не отличались друг от друга: все одинаково сильно слепили глаза, стены отражали любые звуки, белая легкая хлопковая одежда тихо шуршала на каждом шаге, и трое агентов безмолвно следовали позади, будто сопровождали аристократическую особу. Коллеи остановилась. Позади остановились и ее сопровождающие. Фиалковые глаза с усталостью обвели окружение, подтверждая ее кажущиеся в начале абсурдные догадки. Помимо того, что коридоры длинные, они оказались проложены по кругу и анастомозировали друг с другом, уподобляясь сосудам. — Будто попала в самое сердце этого... — девочка тяжко вздохнула, оборачиваясь полубоком к мужчинам. — Какое сейчас время суток? Немного помедлив, ей твердо отвечают, как на приказ, но она рада чужому голосу: — Поздний вечер. Полдесятого. Так вот почему утомленность ощущается острее, чем в ее первую прогулку после пробуждения. — По распоряжению... — Лорда Дотторе Вы должны быть у себя до одиннадцати часов. Я знаю, — Коллеи не позволила агенту закончить мысль, выученную не за единственный ее выход в сеть коридоров. Ее смешила эта напыщенная официозность, и удручал узкий диапазон фраз присутствующих Фатуи. Словно те были вовсе не людьми, а пустыми куклами на сцене Второго Предвестника. Она не сомневалась, что нечто подобное и правда может оказаться истиной, исходя из его натуры. Поэтому она будет относиться к ним нейтрально, больше не пытаясь навредить своим смотрителям острыми осколками или чем-то еще, что может оказаться под рукой. Эти Фатуи еще не сделали ей ничего дурного, а подчинение вышестоящему начальнику — лишь служебная обязанность. Что-то вроде ее безукоризненного послушанию Мастеру. Вот только она не состояла в военной организации и не подчинялась монстру в маске. Удивительно, что после того покушения отношение к ней почти не изменилось. Безусловно, ее около трех дней, по ее личным относительным расчетам, обкалывали невесть чем. От нового препарата ужасно хотелось спать, а тело будто бы немело, безвольно «растекаясь» по постели. Это продлилось недолго, да и большую часть она не запомнила ввиду почти постоянной бессознательности. Размышляя, Коллеи не заметила, как оказалась у порога своей комнаты. На мгновение замявшись, она поспешила зайти внутрь, оставив сопровождающих вне ее скромных угодий. Агенты Фатуи коротко кивнули, когда девушка развернулась к ним, склонив голову к плечу. С недавних пор это стало их маленькой традицией — прощаться подобным образом. С одной стороны, это несколько успокаивало девочку и давало призрачные надежды на идентичную встречу с живыми людьми, а с другой, она даже не была уверенна в том, что ее смотрители — это одни и те же люди. Но все они строго следуют инструкциям Доктора и не смеют предпринять ничего лишнего по отношению к ней, в каком бы та состоянии не была. Когда тяжелая дверь захлопнулась, а ключ провернулся в замочной скважине, она осталась наедине со своими мыслями. Ее не нагружали работой и не утомляли, но она чувствовала смутное облегчение, стоило остаться одной. Да, она не может выносить длительного одиночества и не может говорить лишь сама с собой, уничтожая себя. Но и не может долго находиться в обществе Фатуи под тяжелыми взглядами за мрачными масками. Коллеи не была уверенна, куда были устремлены несколько пар глаз во время ее "выгула", но черные зрачки наверняка замечали то, как изменились ее движения — со сравнительно плавных на более ломанные и даже неуклюжие. Наверняка эти зрачки, опущенные в пол перед могущественным лордом, рассказывали об изменениях через обычно закрытый рот. Коллеи чувствовала разрастание струпьев и с ужасом ощущала эти змееподобные чешуйки под подушечками пальцев. Те непростительно быстро прогрессировали, ползли по коже, как плесневидный гриб на пропавшей еде. Такое сравнение вызывало нервный смех и вымученную улыбку на убитом переживаниями лице. Тогда ее "лечил" Дотторе, а сейчас его нет и ее пичкают неизвестно чем. А то письмо, что она получила из рук мужчины, было самой настоящей насмешкой, подорвавшей на время ее сравнительно уравновешенное спокойствие, если таковое можно было так назвать. "Прибереги свои блистательные перформансы до моего визита." Проклятый витиеватый почерк резал глаза, а черные чернила были по цвету схожи с вороными перьями на его плече. И черт бы с этой издевкой, если бы не факт того, что Доктор не забыл о ней. Более того, ему докладывают о состоянии его пациентки, о ее поведении и мелких, а местами не очень, происшествиях. Он знает. Находится неизвестно где и занимается неизвестно чем, позволяя Коллеи нравственно разлагаться в своей лаборатории под тяжестью мятежных мыслей и умирающего тела. И ведает обо всем, что даже не в поле его зрения, а может, и полномочий. Даже сейчас, когда девочка позволила себе опуститься на собственную постель и вытянуть усталые ноги, она не уверена, что Предвестник не знает и об этом ее мелком шаге. Его алые нечеловеческие глаза растут словно отовсюду: из потолка, узких щелей между плиток на полу, складок на одеяле, одежды... Доктор — воплощение всех ее ночных кошмаров, душащих по ночам уродливыми изувеченными руками. Но даже те чуть ли не бесследно пропали, а все, что напоминает девушке о его существовании — это лаборатория, в которой она содержится, да мягкий шёлковый платок под подушкой. Коллеи затруднялась ответить, почему не избавилась от ткани с идеально вышитыми инициалами. Собственно, как и ответить на вопрос об "игре" с ним из чистой скуки. Кажется, что расправлять злосчастную ткань и долго, без какого-либо смысла, выводить на ней круги кончиками пальцев не стало для нее чем-то отторгающим. Эта ткань, принадлежавшая лекарю, мягко впитывала ее слезы, когда она впервые раскрыла глаза после потери сознания, будучи загнанной в капкан двумя гончими Царицы. И он сам промакивал те бесцветные соленые капли... Доктору чуждо снисхождение и сострадание, потому Коллеи отдаст платок при удобном случае. Если Доктор решит почтить визитом, конечно. На счет чего она стала уже сомневаться. Оно и к лучшему, хоть короткое сообщение Дотторе говорит точно наоборот, закладывая в душу девочки гнетущее ожидание и элементарный трепет перед чудовищно сильным неприятелем. От мыслей о лекаре уже тошнило. Какой смысл думать о нем, если она не сумеет ничего ни предпринять, ни изменить. Потому, поудобней перевернувшись на бок и подтянув колени к груди, она накрылась одеялом и сомкнула глаза. Сон — одна из немногих вещей в этом месте, которая может временно вырвать ее сознание из губительного водоворота мыслей. Потому она так легко поддается слабости в теле. Слепящий свет по прежнему горел, но девушка успела к нему приспособиться. Более того, его отключали в определенному времени, чтобы люди, содержащиеся в камерах, сумели отдаться сну. Но других людей кроме нее самой Коллеи не видела, даже через маленькие зарешеченные окошки в двери. Складывалось впечатление, что она единственный подопытный в угодьях Доктора. Свет погас, и комната погрузилась во мрак импровизированной ночи. Коллеи не до конца понимала, что из себя представлял свет, так болезненно режущий глаза. То были элементальные силы? А может разработка технологичного Фонтейна? Не важно. Главное, что теперь она может спокойно уснуть. Но, не взирая на всю утомленность и болезненную сухость глаз, сон, как бы то ни было смешно, не приходил. Не критично. Она до сего момента переживала бессонницу не раз, но это определенно выводило из себя и, кажется, злило. Хорошо, что нигде по близости не было карманных часов, потому что без них она точно не будет знать, сколько времени бессмысленно лежала, ворочаясь и сминая простыни. Она глубоко вдохнула и, сосчитав до четырех, выдохнула, повторяя нехитрую операцию по нескольку раз. Этому ее научил мастер Тигнари, когда та просыпалась среди ночи в слезах, без возможности набрать воздуха в легкие. Сейчас, когда кошмары практически отступили, а сама она может беспрепятственно дышать, Коллеи провалилась в сладостную полудрему. Щелкнул замок, железная дверь отворилась, и в комнату проник свет извне. Почти спящая Коллеи вздрогнула всем телом, сонно раскрывая глаза, приподнявшись на локтях, но после лишь снова опрокинула голову на нагретую подушку, толком не рассмотрев незваного гостя. То все равно наверняка был агент Фатуи, что время от времени заглядывал в ее скромную обитель сменить воду в сосуде и немногочисленную посуду в лице единственного металлического стакана. Сейчас снова послышатся тяжелая поступь крупного мужчины, неприятный звон и журчание воды. Вот только ни мужской поступи, ни посторонних звуков не слышалось. Вместо них — легкие шаги и глухой стук каблуков о плитку. Нет. Некто остановился, так и не дойдя до нее. Девочка в ужасе вскочила с мягкого матраца, всматриваясь в него глазами загнанного в угол зверя, страшась увидеть в человеке того, кого не ожидала видеть сейчас. Вошедший встрепенулся и в спешке выбежал из темной комнаты, являя свой хрупкий от части детский силуэт в свете коридора. Коллеи, замявшись на пару секунд, до конца отбросила с себя не только одеяло, но и остатки сонливости и, спотыкаясь, выбежала в освещаемый коридор. Болезненно шипя из-за яркого света, девушка старалась сориентироваться и если не увидеть того человека, то хотя бы услышать сквозь возникший гул в ушах. Кажется, она услышала чьи-то обеспокоенные возгласы справа, заглушающие эхо по левую сторону. Проклятье! Сейчас совсем не до оказавшихся рядом агентов. Ей нужно бежать вслед тому человеку, если тот таковым являлся, конечно. Пол привычно холодил голые стопы заплетающихся с резкой нагрузки ног, а легкие, впервые с пребывания в Сумеру, обожгло от бега. Отсутствие физических нагрузок, какие она получала сполна в лесу, где вела дозоры, слишком уж сильно ударили по ней. Но нет, ей нельзя отступать из-за какой-то легкой боли, в сотни, а то и в тысячи раз слабее той, что она когда-то испытывала за свою недолгую жизнь. Эхо спереди и эхо сзади напрягали, от чего тело почти немело от адреналина и чуть ли не падало, распластавшись глупой грудой конечностей в коридоре. Будь она в силах и при Глазе Бога, то непременно выставила бы пару Дендро преград позади себя, чтобы выиграть себе время для утомительного преследования. — Стой! — надрывно вскричала Коллеи, когда почти нагнала тонкий силуэт, оказавшийся скорее подростковым. Окликнутый человек, а точнее мальчик, лишь ускорил бег. Подросток с небесно-голубыми волосами, которые показались Коллеи до ужаса знакомыми, ловко юркнул за угол при первой же возможности. Собираясь свернуть там же, девушка будто бы забыла о хвосте из крепких мужчин позади и была легко схвачена за предплечье железной хваткой Фатуи, из-за чего по инерции влетела спиной в почти что каменный стан безликого. — Не трогай меня! Пусти! — затравленно кричала она в попытке увернуться от чужих неприятных рук, так крепко сжимающих ее разгоряченное после бега тело. — Нет! Она не придумала ничего лучше для защиты, чем болезненно укусить взрослого мужчину и оттолкнуться дрожащими, перенапряженными от страха ладонями от груди. Не обращая ни капли внимания на болезненный стон и гневное шипение, девочка ловко отступила от теперь уже ее преследователей, но по иронии судьбы запуталась в собственных ногах и рухнула на пол, как раз на желаемый несколькими секундами ранее поворот. — Не думал, что в мое отсутствие сон по расписанию сменили на позднюю пробежку и борьбу. И без того испуганная Коллеи, способная ощутить каждый напрягшийся мускул своего тела от угрозы, вмиг побледнела и ощутила невероятную слабость от насмешливого рокота совсем рядом. Он был в опасной близости, в каких-то жалких пяти-семи метрах от разложенной на полу девушки и наблюдал. — Лорд Дотторе, — обескураженные мужчины поспешили опуститься на колено, склоняя головы. — Нас не... Ей же всегда было тяжело дышать, будто страдала от истязающей болезни легких? Нет? Тогда Доктор никто иной, как неизлечимая хворь дыхательной системы. — Вас не предупредили. Я знаю. Однако я предупреждал, более того, приказывал, чтобы с этой подопытной вы обращались «по-особому», — Доктор недовольно цокнул языком, скрывая за собой невысокого мальчика. — Не припоминаю, чтобы мой приказ подлежал правкам, господа. Только не это. Он все еще помнил о ее скромном существовании, как и его подчиненные. Почему же у нее нет способности сливаться с полом, которая столь необходима сейчас перед этим человеком. — Коллеи, рад тебя видеть, — стремительно растеряв всякий интерес к Фатуи, которые после, несомненно, будут подвергнуты жестокому наказанию, обратил свою холодящую кровь улыбку на пациентку. — А также рад попасть на твой прелестный «перформанс». Хотела бы Коллеи ответить лекарю что-нибудь едкое, как нечто, наполнявшее сосуды созданий Бездны, но она не имела ни малейшей мысли, что именно, а ее язык, как и все тело в целом, предался первобытному страху. Почему ей всегда так удачно удается оказаться в самой гуще нежелательных событий и представать в столь унизительном виде перед мучителем без сил как-то противостоять. Да хоть хрипло огрызнуться или рыкнуть, не отвращая детской привычки! — К слову, Вивьен, ты также провинился. Кажется, я просил тебя разбудить и привести сюда мисс Коллеи, а не устраивать переполох? Доктор чуть отвел голову к боку, за которым недвижимо стоял подросток, боязно стискивающий белые одежды мужчины. — Может, и тебя подвергнуть наказанию? Что скажешь? Нет. Только не очередное дитя, которое обязательно сломается от грубых методов Второго Предвестника. Ладно она сама, но не этот странный мальчик, который, по сути, ничего плохого ей и не сделал. Он просто не справился с маловажным поручением Доктора, так почему же... — Д-Доктор! Он... Он невиновен... — Коллеи осеклась из-за собственных сиплых слов: почему она спасает кого-то другого, но только не себя и не тех, кто обеспечивал ее жизнедеятельность во время отсутствия Доктора? — Этот ребенок... Стоило Доктору молчаливо выслушать ее обрывки не до конца сформулированного предложения, как расплылся в одной из своих гадких улыбок, превращая девочку в месиво из страха, тревоги и дурноты. — Этот ребенок — Вивьен, мой замечательный младший клон, — мужчина сделал шаг в сторону, открывая фиолетовым глазам худое подростковое тело в строгой одежде, бледное лицо с фантастически схожими с собственным чертами лица. — Вивьен, поздоровайся с мисс Коллеи как положено.

Верно. Дотторе больше, чем один, — его неприлично много в самом прямом смысле. А мальчик, так отчаянно прижимающийся к Доктору, был одним из бесчисленных копий.