Погибший росток

Лидер Фатуи скептически наблюдал, не отводя единственный глаз от бесноватого гостя, расхаживающего снежной бурей по кабинету. Тот яростно кричал, размахивал руками и бил по тем немногочисленным предметам, что удачно оказались под рукой. — ...И, конечно же, в самый неподходящий момент эти чертовы опарыши пропали! — Дотторе, не жалея сил, ударил ладонью по столу Лидера с такой силой, что в ушах зазвенело, а руку запекло. — Что у тебя здесь вообще происходит?! Второй Предвестник не прекращал кричать. Он рычал и почти что готов был налететь на Шута неотесанной дракой, чтобы более успешно донести свое негодование через рукоприкладство, какое он не считал приемлемым. Но был достаточно благоразумен, чтобы не влезать в прямой насильственный контакт с ним. Что уж говорить, лекарь подле него казался сам себе беспомощным котенком, который в строптивой манере обнажал на более крупное существо свои только прорезавшиеся клыки из воспаленных десен. Но даже такое унизительное сравнение, которое было, к счастью, только в его голове, не мешало вести дела и в сию минуту вести себя неподобающе. — У меня как раз-таки все под контролем. В отличие от тебя, — Пьеро тяжело вздохнул, прикрывая звездчатый зрачок темным веком. — У тебя могло бы быть тоже, если бы помнил о плановых учениях Фатуи, о которых я тебе, насколько мне позволяет судить память, сообщал. — Мне нет дела до игр в солдатиков, которые ты время от времени устраиваешь для этих... — Второй скривил губы и пренебрежительно взмахнул рукой, немо перечисляя подходящие ругательства в сторону Фатуи. — Но если они агенты, то должны быть постоянно на своем месте, чтобы я потом не летел к тебе сломя голову через пол Снежной и не докладывал лично о моей колоссальной потери, подрывающей всю работу! — Вина за произошедшее лежит лишь на твоих плечах. Хоть я и понимаю твое недовольство, однако... — Я не был бы недоволен, если лаборатория не была завалена трупами моих же сегментов, Шут, — Дотторе с трудом укротил злобу в своем голосе, набрал в легкие побольше воздуха и, вальяжно оперевшись бедром о край стола начальника, продолжил более сдержанно. — Сомнительная плата за два Сердца Бога. Поэтому будет равноценно с твоей стороны восполнить убытки, полученные во время выполнения миссии. Все таки, не будь меня и моего гениального ума, ты, да и в целом весь Фатуус не достиг бы того, что имеет сейчас. — Какие громкие слова для лентяя, отправившего свою эгоцентричную копию вместо себя. Пьеро недобро хмыкнул, неодобрительно наблюдая за переменами в лице младшего Предвестника, заполучившего уничтожительный укол точно в незащищенное место. — Может и так, однако я не намерен обсуждать мое решение по отношению к составу посланных людей в Сумеру. Предлагаю вернуться к ранее поставленному вопросу поддержки. Лекарь отстранился от стола, выровнялся напротив Лидера и выжидающе замер, пока мужчина находился в раздумьях, вынудивших его закрыть глаз вовсе. Двое в кабинете, казалось, прекратили не только двигаться, но и дышать. Только зверский ветер снаружи мешал своими страдальческими завываниями. Буйная стихия свирепствовала и громко стенала, словно засвидетельствовав разговор двух Фатуи, оказалась не согласна ни с одним, ни с другим. — Это исключено. — Объяснись. — На тебя и без того уходит неприлично большая часть бюджета. — Конечно, потому что это того стоит. — У тебя жуткая текучка кадров. — Потому что никто не удовлетворяет моим запросам, а пустоголовые тела мне ни к чему. Особенно сейчас, когда этих тел стало только больше! Шут поднялся с места и, поправив светлый фрак, плавно шагнул к Доктору, поспешившему немедленно отступить назад. — Дотторе, эти «пустоголовые» выполняют за тебя всю ту работу, которую сам ты считаешь недостойной своего уровня. Даже ту, что не брались выполнять твои почившие срезы, — Лидер Фатуи, не взирая на позорное бегство эскулапа, продолжил свое наступление. — Вот только ты самостоятельно избавился от большего количества сотрудников, направленных к тебе, и обошелся силой своих копий. Дотторе испытал мерзопакостное стеснение перед более сильным членом организации и ненавистное бессилие, вызванное опаской, щекотящей гусиным пером внутреннюю поверхность ребер. Он невольно сглотнул, поднимая голову на старшего. — Бесспорно, это было невероятно выгодно для Фатууса: не приходилось тратить ни единой души и переподготавливать наших людей. — Сейчас совершенно иная ситуация!.. — Вынужден отказать, — коротко отрезал Пьеро, складывая руки за спиной, разворачиваясь к портрету женщины в белом. — По крайней мере, пока что. — «Пока что», Пьеро?! — Второй Предвестник зло рыкнул, становясь перед Пьеро так, что закрыл ему картину своим телом. — Я пришел сюда не за отказом, а за поддержкой!.. — Которую тебе могут оказать уцелевшие молодые люди, — он закатил глаз, возвращаясь на свое место. — Как звали того мальчика, не напомнишь? Человек, клонировавший себя бесчисленное количество раз, замер, не обращая скрытого взгляда на мужчину. Глаза со злобой вонзились в угол. — Он непригоден для такого вида работ. — Что насчет той девочки? Доктор в новой вспышке гнева сжал кулаки до скрипа кожаных перчаток. — Коллеи, — поспешил назвать имя он, предчувствуя неладное. — В план укладываемся. Однако это не имеет отношения к делу. Лидер снисходительно хмыкнул. Его руки лениво потянулись к наполовину закрытому маской лицу и подперли его. — Если эта юная особа переживет твое... — мужчина всего на мгновение задумался, подбирая слово получше, способное описать методы подчиненного. — «Лечение», то ей было бы весьма неплохо иметь хоть малый опыт работы с чем-то подобным. — То есть ты мне предлагаешь использовать слабую умирающую девчонку для тяжелых работ и контакта с биологическим материалом? — он язвительно усмехнулся. — Никогда не думал, что ты настолько черствый человек, Шут. Разумеется, сам Дотторе так не считал и никогда не гнушался использовать любые человеческие ресурсы для достижения своих целей, вне зависимости от того, были они малыми или большими. Если есть возможность, то он обязательно ей воспользуется. Тем не менее, подпускать необразованную пациентку к своим делам, даже не имея альтернативы... Что угодно, но нет. Скорее он сам наденет рабочую одежду и самостоятельно займется нелегким делом. — Рано или поздно ей придется столкнуться с чем-то похожим. И не раз, будучи совершенно уникальной. — Не тебе судить о ее уникальности, — Доктор высокомерно вскинул подбородок, ощутив будоражущую волну хвастовства, спровоцированную замечанием мужчины при упоминании девушки. — Это правда, что Коллеи особенная и на нее есть великие планы, если угодно. Однако я против. Шут заинтересованно осмотрел мужчину с головы до пят и, снисходительно хмыкнув чему-то своему, наклонился чуть вперед. — Не потому ли ты против ее участия, потому что испытываешь к ней жалость? Или, быть может, причина в чем-то, что ты не желаешь признавать? Мужчины замолкли, не отводя голов друг от друга. Пьеро выжидающе сидел, ожидая, когда Доктор скажет что-нибудь, будь то «за» или «против». Но вместо четко сформулированных доводов получил громогласный смех, граничащий с истерикой. Дотторе, сложившись пополам в животе, держался за собственное тело руками и, трясясь, голосил от забавного, по его мнению, вопроса. Он, как безумец в период обострения душевной болезни, не мог прекратить своего припадка. — Да ты бредишь! — ученый с усилием разогнулся, восстанавливая сбитое смехом дыхание. Он потянулся ладонью к маске и в издевательской манере смахнул с нее несуществующие слезинки, которые должны были бы от натуги скопиться в уголках глаз. А после, неожиданно для Лидера прекратил не только легкие потряссывания, но и остаточные паясничества. Окончательно выпрямившись, он пальцами раскрытой ладони впутался во встрепанные волосы, поправляя их привычную укладку, и мягко улыбнулся. — Разве я могу испытывать к ней жалость, сострадание или симпатию, если не столь давно истязал ее? — он задумчиво коснулся сложенными пальцами своего подбородка. — Не думал, что и тебе когда-нибудь придется сказать, что милая Коллеи меня совершенно не интересует в каком бы то ни было плане. Доктор сказал мужчине лишь полуправду. Он определенно испытывал к ней симпатию, но отнюдь не ту, что питают инфантильные подростки или уже взрослые люди друг к другу. Его симпатия намного благородней и правильней, чем та, что вызвана элементарной биохимией тел. Сам он не такой глупец, как они, и смеет питать к девушке это нездоровое чувство, потому что истинно понимает ее ценность. Коллеи обладала просто невероятным потенциалом, а ее удивительная выживаемость в экстремальных условиях что окружающей, что внутренней среды вызывали чистое восхищение. Потому то мужчина и грезил возвратить этот удивительный продукт рук людей, породивших ее и своих собственных, усовершенствовавших проклятое болезнью тело. О, симпатию определенно вызывала ее нездоровая физиология, но вместе с тем воодушевлял и буйный нрав, скрытый в слабеющем с каждым днем телом. Язвительная сторона непередаваемо хорошо скрашивала все те минувшие года, а нынешний нестабильный характер подбивал на будоражущие исследования души. После того, как он покончит с телом, конечно. — И мне? — Девочка неверно расценила мое стремление, — ловя испуганный образ девичьей фигурки под собой, Дотторе сложил руки на груди и свел скрытые брови до злых складок. Предвестнику не нравилось в какое русло ушел их с Пьеро разговор. В конце концов, он прибыл сюда сразу же вовсе не для того, чтобы, длительное время споря, прийти к безрадостному выяснению их с девчонкой отношений. Эти «переговоры» теперь были лишены всякого смысла, когда речь зашла сначала о Дзете, которого он даже не мог представить на месте тяжелого работника. А после и о Коллеи, которая одним лишь своим болезненным видом прерывала мысли о возможном использовании ее рук. Слишком частые мысли о девочке несколько утомляли и выводили из себя своей нелогичностью. Коллеи становилось только больше. — Что же ты такого сделал? — Какая разница? — вмиг ощетинился Дотторе, расхаживая от нетерпения по кабинету. — Кончай тянуть время и объяви свое решение! Пьеро, не меняясь в лице, оглядел новым взглядом Доктора, его смятую шубу, лежащую бесформенным комком у входа, и шумно выдохнул. — Возвращайся на свою территорию и приступай к уборке. — И это все, что ты мне хочешь сказать после нашего диалога?!.. — Совершено верно, — мужчина сложил руки в замок, откидываясь на спинку кресла. — Тебе будет весьма полезно хоть раз понести ответственность за свои выходки. — Только не говори мне, что закончишь на этом! — Закончу. Сейчас расправляешься своими силами. После учений я направлю тебе большее количество агентов, чем было ранее, к тем, что у тебя в запасе. И, да, — Пьеро поспешил продолжить, заметив скривившиеся губы на лекарском лице. — Во-первых, ты не посмеешь их отстранить на неопределенный срок. — Просто удивительно! Целая куча остолопов вдобавок к тем, что были на корабле! — Предвестник, издеваясь, поаплодировал Лидеру. — Ты хочешь разгромить меня?! — Во-вторых, я не прикажу тебе отослать и Моры, пока не расправишься с сегментами, — лаконично подытожил Педролино, отмечая, как обладатель Крио стал лишь сильнее бесноваться. — Ты не испытываешь финансового голода, поблажка не нужна. Дотторе раскрыл рот полный острых зубов, чтобы возразить, но был перебит. — Ступай и с честью сделай то, что должен. — Не разговаривай со мной, как с чертовым мальчишкой, Пьеро! Второй Предвестник в растрепанных чувствах, подойдя, ударил кулаком по столу Лидера и смел резким движением документы и немногочисленные вещи с края на пол. А после, рыча, как дикий зверь, схватил небрежно сваленную шубу в кресле у входа и вылетел ураганом из кабинета, оглушительно хлопая за собой дверью с такой силой, что послышался жалобный треск. Набрав побольше воздуха в легкие, он вплелся пальцами в волосы и остервенело потянул за пряди, будто хотел их вырвать с корнем. Плохо дело. Громадный комплекс теперь был лишь на его плечах... Еще и в скором времени ему на шею посадят агентов Фатуи, которых, черт бы их побрал, придется тщательно инструктировать, иначе в его «святилище» начнется сущий кошмар. Как же много проблем из-за какого-то мелкого Дендро Архонта. — Выглядите потрепанным, Доктор. Ее только не хватало. — Что ты слышала? — он бесцеремонно повернулся в сторону мягкого, но совершенно безэмоционального голоса. — Достаточно, чтобы предложить Вам свою помощь. Дотторе без особого восторга поджал губы, рассматривая Сандроне, сидящую на широкой ладони ее инженерного гения. Удивительно, что ни Пьеро, ни он сам не услышал грохота от тяжелой поступи создания Предвестницы. Неужели она взялась за голову и решила усовершенствовать этот механизм, вместо того, чтобы тратить потрясающе большие чеки Регратора на бестолковые исследования? Вздор. Пусть она и одержима исследованиями устройств столь же сильно, как сам мужчина нацелен на безбожные модификации, но терпит постоянные неудачи. Результаты ее успешных трудов можно было сосчитать на пальцах одной лишь только руки, а ценность назвать более чем скудной. Удивительно, что эту девицу с отвратительным характером до сих пор не вышвырнули из Предвестников. — Я не намерен играть в куклы, — фыркнув, лекарь небрежно накинул на свои плечи шубу, предварительно встряхнув ее, расправляя складки на светлой материи. — Все же куклы могут Вам помочь в сложившейся неприятной ситуации. Голос Марионетки не дрогнул после грубого отвержения Доктора, а глаза не изменили своего душевного расположения. Они так и остались что до, что после, двумя бездушными стеклянными шариками, радужка которых походила на мертвые рыбьи глаза. Они были отвратительны: блеклые, туманные и неподвижные, словно из них сначала вытравили сильными химикатами цвет, а после зафиксировали в одном удобном положении. — Мне будет лишь в радость помочь такой выдающейся личности, — девица, коснувшись механической руки своей, дождалась, когда та опустится, и грациозно спрыгнула на пол, стуча каблуками. — Мы коллеги по цеху и таим за собой священный долг взаимопомощи в трудную минуту... — Мы разные, — сухо отрезал Дотторе, обходя Предвестницу и ее механизм стороной. После разгрома у Пьеро не было и малейшего желания ввязываться в пучину воплей и разногласий еще и с Марионеткой. Все, что он хотел сказать, уже высказал Лидеру Фатуи, истратив на этот разговор чуть ли не все свои силы. Какое счастье, что Сандроне была такой премерзкой, что отбивала великое желание грызться по малому и большому поводу. Она была будто кусочек льда, остужающий своей прозрачной пустотой. — Вы правда так считаете, Доктор? Она шагнула вслед Второму Предвестнику, но мгновенно застыла, стоило только мужчине обернуться. — Ты глупа, если веришь своим убеждениям, Сандроне, — Дотторе улыбнулся одним из своих гадливых «оскалов», пожирая взглядом безвольное лицо девушки. — Но ничего страшного: куклам такое позволительно. Она молча поджала губы, сложила перед собой руки и не смела более двигаться, словно сама Крио Архонт приморозила ее убийственной стихией прямо посреди широкого коридора. Ее глаза, все такие же мертвые, стали в одно мгновение еще больше похожи на мертвецкие. — Впредь не смеши меня своей «помощью». Вскинув руку на прощанье безмолвной Сандроне, Доктор понесся по пустующему Заполярному Дворцу, в тайне радуясь, что больше никого на пути не встретил. В частности, никаких назойливых бездушных женщин, занимающих одно из мест Предвестников и носящих тошнотворный титул «Марионетка». О, как же она была невыносима для ученого своими безуспешными инженерными потугами и случайными раздражающими встречами. И эта особа посмела предложить помощь. Помощь! Просто невероятно! Ему, Второму Предвестнику Фатуи Иль Дотторе, который по силе может сравниться с Богами, а то и превзойти их, по логике какой-то девчонки, должен согласиться на ее заведомо невыгодные условия. Еще и позволить ее немногочисленным марионеткам хозяйствовать на своей территории. Как ее язык вообще повернулся предложить такое? Погруженный в свои злые мысли, Дотторе до самого скрытия из поля зрения так и не почувствовал взгляда в спину.

***

Принятый совсем недавно порошок снял душераздирающую боль и оставил после себя бессилие. Не заставь девочка испить мальчишку растворенное лекарство перед ней, то обязательно бы спихнула отвратительный побочный эффект на отравление. А то, в свою очередь, закономерно на притихшего Дзету, который сидел под самой дверью одного из рабочих кабинетов Доктора, где они и укрылись. Если бы не всепоглощающий ужас, то им не пришлось бы ступать так далеко, в места, куда обычно никого не пускали. Впрочем, дело было и в остывающих телах, заполонивших собой почти все мыслимые и немыслимые помещения комплекса. Коллеи, подтянув к себе колени, покачивалась на мягкой софе у стены с заполненными доверху стеллажами. Из-за содержимого тяжело пахло старой бумагой и практически неразличимым специфическим запахом от некоторых препаратов в стекле. Это было в любом случае лучше, чем та невыносимая железистая вонь. Собственно, и сама картинка перед глазами была в сотню раз лучше, хоть и являлась непосредственной территорией Второго Предвестника. Кабинет выглядел нормально в сравнении с другими помещениями: огромное собрание книг, тонких папок с пожухлыми листами, местами разбросанные чертежи, на столе пятна от чернил и редкие глубокие царапины от невесть каких предметов. Почему у чудовища в заостренной маске такое нормальное рабочее пространство? Это критически странно и ненормально, но нормальность кабинета компенсировали стерильные условия рабочих зон, где и проходила основная «грязная» работа Второго Предвестника. Где на жутких вмешательствах в тела подопытных наверняка были ассистенты Доктора в лице сегментов, должно полагать, среди которых мог быть и Дзета, буравящий взглядом стену уже продолжительное время. Он не проронил и слова с тех самых пор, как они приняли лекарство, и даже не изменил своей съеженной позы. Юноша, словно любящая собачонка, ожидал возвращения своего расстроенного хозяина, чтобы в радостном порыве напрыгнуть на него и вылизать шершавым языком недовольное лицо. Только вот того все не было и не было. И с каждой такой томительной секундой ожидания он поникал пуще прежнего. Что уж говорить, Коллеи и сама чувствовала себя не лучшим образом после увиденного обилия смертей сегментов и, как бы то ни было странно, отсутствием Дотторе. Каждая мышца тела была по прежнему напряжена до предела, живот противно тянуло в желании тошнить от премерзких фрагментов воспоминаний в голове: кровь, безвольные тела, недвижущиеся глаза. А может и из-за принятого натощак порошка. Но было по прежнему страшно, и порой даже слышались фантомные вопли убитых, вызывающие совсем уж противоречивые чувства: горечь сквозь торжество. Эти «Дотторе» повержены и стерты с лица земель Тейвата, что не может не вызвать облегчения и самой элементарной радости от избавления хотя бы этих чудовищ в человеческой личине. Но имела свое место и скорбь. Даже факт того, что они были всего лишь копиями, не мог избавить от ясного ощущения траура. Для ее наверняка глупого мозга они все таки были людьми: живые, теплые, мыслящие и испытывающие. Но плохие. Самые ужасные из всех, кого она встречала. После Доктора, конечно. И если все сегменты уничтожены, то почему же мальчик в грязной от крови одежде жив? Почему до сих пор свободно дышит и заторможенно моргает? Может, он и не является срезом Доктора вовсе, раз жив? А если и нет, то кто?.. Может ли быть такое, что он копия Предвестника только на половину? Нет-нет, это исключено. Попросту невозможно, чтобы этот мужчина мог быть, да простят Архонты за ужасающее сквернословие, отцом. Бред сумасшедшего: не сходятся некоторые детали, да и кто в здравом уме возжелает понести от Доктора? Однако ему ничто не могло помешать зачать жизнь в отвратительном насильственном акте. Вряд ли найдется хоть один человек, превосходящий Второго Предвестника по силе, который сумел бы воспротивиться этой порочной воле. Коллеи пришлось мысленно себя одернуть: чем больше она размышляла, тем мрачнее и страшнее становились мысли ее охваченного паникой мозга. Ей нужно меньше думать о Дотторе и сконцентрировать все свои мысли не на мужчине и даже, быть может, вовсе не на срезах. Девочку неумолимо тревожили такие лабиринты жутких измышлений, после которых хотелось сквозь боль вытравить любые поползновения отбеливателем до белесых жженых пятен. Коллеи, обессиленно коснувшись усталого лица, растерла щеки и глаза, собираясь вернуть свои сбивчивые мысли в одно единое русло, чтобы возвратиться к вопросу о выживаемости Дзеты. Она, безусловно, могла бы спросить клона об этом самостоятельно, вот только не могла преодолеть барьер из еще не отступившего потрясения, какое наверняка еще было и у мальчика. Было дискомфортно находится в таком убогом, напряженном положении, но и нарушать его не хватало духу. Не потому, что были какие-то крупицы жалости и сострадания к юноше, а потому, что не было до конца ясно самой себе смысл затеваемого диалога. Она его начнет, но вряд-ли ей ответят. Они могут обговорить произошедшее, но в то же время и не могут, потому что находятся по разные стороны лагеря: они враги и в любой удачный момент могли бы устранить друг друга, потому что... Просто потому что могут. Но нет, потому что они загнаны Дотторе в рамки, запрещающие препятствовать друг другу. По крайней мере, Вивьен, источающий своей фигурой нечто чрезвычайно тяжелое для восприятия девочки. Она заторможенно моргнула, не смея сводить блеклого взгляда с мальчика. Ее и без того едва ли слышимое дыхание вовсе перестало доноситься ушей, словно пациентка решила прекратить дышать, боясь выдать своего присутствия. Большой страх таки был и извивался в голове паразитом со вздутым брюхом из яиц ужасающих мыслей: она в силах избавиться от этой копии Доктора. От молодого, слишком крохотного в сравнении с мертвыми телами на полу, и утихомирить нечто, бурлящее внутри грудной клетки. Настолько горячее, что выжигает полость тела под чистую. Она поднимается с нагретого собственным же теплом места и бесшумно движется к Вивьену, ушедшему в свои мысли. Коллеи в силах совершить задуманное десятками разнообразных вариантов, которые превосходят по жестокости предыдущие в несуществующем списке. Это можно совершить собственными руками, паркером на столе лекаря точно в глазное яблоко или, например, увесистой колбой с мерзким на вид препаратом. В конце концов, есть великая возможность разбить стекло об его понурую, ничего не подозревающую голову. С такой силой, чтобы лопнула кожа головы, а сам он потерял сознание, предоставляя таким образом свое тело для жестокого замысла. Свое же сердце яростно застучало с такой невообразимой силой, что складывалось впечатление о его намерении вырваться из околосердечной сумки, а там уж и задуматься о более масштабных планах побега из тела. Ненормально частая пульсация заглушала уже не только еле ощутимое дыхание, но и остатки мыслей в голове, вроде громогласного вопля здравого смысла.

«Давай же»

Эта жажда не имеет совершенно никакого смысла. Как и этот необычный порыв, какого девушка не ощущала никогда прежде, хоть отдаленно помнила схожие ощущения, какие ей доводилось испытывать от идентичной испепеляющей ненависти. Но если тогда ей повелевала злоба и праведный гнев, то сейчас невозможно было идентифицировать точно. То, что она испытывала к срезу, было каким-то неправильным, потому что являлось комком из иррациональности и отречения от святой возможности узнать, после которой могло бы последовать и принятие. — Ч-что-то случилось? По коже словно стали расти оголодавшие кристаллы Крио, настолько пациентке стало холодно от хриплого голоса Вивьена. Его красные глаза безжизненно устремились на нее и послушно выжидали, не пытаясь самостоятельно отыскать ответы. Это было ужасно. Потому что всего пару жалких мгновений назад в ее голове были непростительные мысли, мораль которым была неведома, а закон не сковывал. Закон. Разве ж в лаборатории ученого может властвовать закон, берегущий жизни? Конечно, нет. Доктор — вот истинный закон здешних порядков. Он Царь и Бог, повеливающий жизнями в несравнимо страшных масштабах и вырабатанном им самим «курсу». — Да, — она отрешенно кивает, стыдливо отводя взгляд в сторону. После отвратительных раздумий было невыносимо смотреть на лицо подростка. Но, переварив грубые, не случившиеся образы, она устремила острый взгляд точно в глаза сидящего. — Почему ты жив? Она все таки нарушила то, что всеми силами собиралась оставить в покое. Эта мысленно табуированная на настоящий момент тема была бы не поднята до последнего, но Коллеи ощутила срочную потребность немедленно перевести тему бурлящих лавой неспокойных вулканов Натлана мыслей. — Я и сам бы хотел знать, —срез не заколебался ни на секунду, когда таким же хрипловатым голосом ответил на острый вопрос. — Я не понимаю... Он поднял на уровень своих глаз подрагивающие ладони с редкими красными пятнами и заметался по ним взглядом полным отчаяния. Наблюдая за неясным действием, девочка неспешно опустилась напротив среза так, что теперь они вдвоем сидели на полу у самой двери. — Создатель ничего не говорил на этот счет... Может, произошла ошибка, из-за которой я жив или это «удача»? Его замысел?.. По мере размышлений юноши в слух, Коллеи становилась все мрачнее и мрачнее. Безусловно, чужая, лишенная радостей речь имела свой определенный эффект на настроение, однако большее влияние оказала тревога, читаемая во всех чертах мальчишки: он бел, как снег, пребывал в не лучшем состоянии и тела, и души, и он совсем ничего не понимает. В точности, как и она, жаждущая его устранить, как связанного с сегментами и Доктором. Было стыдно до боли в груди, засевшей тяжелым камнем. — Вот и мне ничего неизвестно... — сокрушенно признала она, вплетаясь пальцами в свои местами спутанные волосы. И это чистая правда. У нее даже не было догадок, что же могло произойти на самом деле и что крылось за столь большим количеством смертей. Исходя из количества тел, умысел должен был быть невообразимым. Впрочем, цель не оправдывает таких средств... — Создатель, он... Должен будет объясниться, — мальчик горько поджал губы и заметался взглядом по полу, словно чистое покрытие могло ему дать требуемые ответы. Коллеи задумчиво хмыкнула на это заявление среза. Не то чтобы она имела какие-то измышления по поводу сказанного или таила в недрах своей головы какие-то мысли касательно объяснений. Это просто был глухой звук, призванный заставить думать, что мысли были донесены, чего на самом деле не было. Ее будто бы покинули вещи, обычно слышимые в голове. Теперь пришла прожорливая пустота и зашуганный писк в ушах, отрезающий ее от всего окружения. Словно запрещая продолжать быть частью этого мира, посвящая во временные отшельники. Наверное, было бы неплохо оказаться сейчас на месте одного из таких странных, по ее мнению, людей, которые по собственной воле отказались от благ человечества и цивилизации. Думается ей, что со временем она поймет их, потому что начинает понимать, насколько хорошо может быть в уединении с собой и природой, дикой и великодушной одновременно. Но чаще все-таки именно дикой, такой, какой она ее запомнила. А запомнила она жестокий нрав и необузданную мощь Стихий правящих Архонтов: жесткие ветра, ливни стеной, обжигающее пламя лесных пожаров, грозы, обманчивые заросли, оползни и уносящие жизни заморозки... Нет. Не хочется вновь остаться один на один с этим. — Он обязан... Мальчик прервался, не закончив своей речи, а пациентка вздернула голову в сторону, привлекшую внимание шумом. До этого унявшийся слуховой анализатор обострился с новыми силами, улавливая малейшие признаки чужого присутствия за дверью. От волнения внутренние органы, будто бы вывернулись наизнанку, нарушая заложенные еще в материнской утробе функции. Невозможно было сказать, кто или что шастало по лаборатории, однако, Коллеи пришлось сокрушенно признать, что то был далеко не Дотторе. — Ч-что?.. — сегмент изумленно замычал, не договорив, когда рот оказался плотно зажат девичьей ладонью. Девочка среагировала молниеносно, чтобы воспрепятствовать Дзете глупо выдать их присутствие. Голове пришлось снова слишком активно начать работать, что было несколько тяжело и даже причиняло неприятную стреляющую боль. Но думать приходилось. Загнанная в угол страхом Коллеи, готова была поверить в выдуманные образы оживших срезов, которые, не смотря на загадочную смерть, восстали с неясными целями. Потому что не было больше безумцев, которые могли бы по собственному желанию ступить на непосредственную территорию Доктора, хоть тот и отсутствовал в настоящий момент. Если это не срезы, но и не Дотторе, то, должно быть, агенты. В эту странноватую теорию жутко хотелось верить, и Коллеи делала это изо всех сил, пока пара деталей ей не показались настораживающими. Например, Фатуи она не видела приличное время, да и эти аккуратные и будто бы пугливые шаги не могли принадлежать твердой солдатской поступи в тяжелых сапогах. Эти же словно вовсе не имели никакой обуви, как и она сама... Осознание пронзило грудь стрелой, а голову паникой, такой великой, что рука на лице юноши стала стальной перчаткой, от которой Дзета в страхе дернулся, боясь остаться без воздуха. Коллеи рефлекторно одернула руку с пораженным вздохом и, не до конца придя в себя, не рассчитала приложенное усилие и с немалым усердием прошлась краем локтя по закрытой двери. От боли, поразившей крохотными иглами руку, перед глазами заскакали искрящиеся пятна, и глотку покинул сокрушенный хрип, заставивший шарканье пропасть. Мальчик глазами, полными ужаса, уставился на девушку, растирающую свою ноющую руку. Он, не роняя ни слова, одними только жестами грязных рук указал на дверной замок и резко закачал головой, немо крича, что дверь не была заперта. На вопросительный взгляд повлажневших от остроты ощущений фиалковых глаз, он ответил идентичным образом и подпер своим небольшого размера телом дверь. Его примеру последовала Коллеи, не желающая принимать абсурд происходящего. Она прячется вместе с отродьем Дотторе от собственных же соотечественников, которые по чужой преступной воле оказались в том же незавидном положении, что и она сама. Но вместо того, чтобы выйти к этим измученным людям, она помогает укрыть и себя, и Дзету, намертво прилипшего к двери. Невероятное удушье охватило ее, когда пара ног остановилась совсем у кабинета, а ручка дернулась вниз под безжалостным напором чужой руки. Коллеи ощущала себя невероятно беспомощно и до одури жалко от понимания, что их могут раскрыть, из-за недостатка сил в уставших после потрясения телах. Как же отвратительно было это чувство и зародившаяся к самой же себе ненависть из-за этих «пряток» с обычными людьми. Что еще капля и станет себя считать предательницей, которая предпочла сторону Второго Предвестника. — Заперто, — как удар в колокол звучит вердикт по ту сторону. В голосе сквозило недоверие и, кажется, легкая разочарованность, но безликий отступил, оставляя в покое злополучный кабинет. Их не обнаружили. Коллеи в ужасе схватилась руками за рот, ощущая, как рвется из глотки судорожный крик от пережитой паники и выжигающего, чересчур стойкого чувства безвозвратной измены. И если обман Родины и своих людей просто душил тревогой, то вот ясное чувство беспомощности и ощущения себя крохотным ребенком уничтожало изнутри. Как будто пряталась от разъяренных паршивой выходкой родителей, а в ее случае таковое случалось, когда Доктор оказывался не в духе, и не мило ему становилось и живое, и мертвое — страдало все. От попавшихся под руку письменных принадлежностей и некоторых препаратов до нее самой. Вещи, на которые он был способен в ярости, были куда страшнее и шире какого-то просто эксперимента или малолетального опыта. Приходилось грязной крысой бежать с корабля в отдаленные места, чтобы элементарно не попасть под горячую руку Предвестника. В совсем крохотных временных рамках нужно было спрятаться и забыть, как дышать, моргать и двигаться, чтобы разъяренный мужчина не выведал, где прячется его ценный продукт истязательств. Он часто находил. Достаточно, чтобы придумать новые места для убежища и научиться понимать непонимаемое поведение, о котором сумела частично забыть. Пациентка была полностью уверенна, что расправилась с этими мерзопакостными эпизодами своей непродолжительной жизни, чтобы держать себя в руках, однако ошиблась. С Дотторе нет ничего абсолютно точного или понятного. В нем нет последовательности.

«Коллеи, где же ты?»

К ней влезли в черепную коробку и содрали с тела кожу, а на обнаженные красноватые мышцы щедро высыпали соль? Если она цела, то почему столь погано от какой-то чертовой незакрытой двери? Ее даже не Доктор дергал, и не он имел неясные цели на это помещение, на нее саму. Чрезвычайно больно. Не какое-то конкретное место, а все сразу, как единый целостный кусок плоти, подвешенный над жаркими углями. Именно над ними, потому что стало разом невыносимо жарко, но не настолько, чтобы думать на языки игривого пламени, лижущего истекающий соком кусок. Так плохо не было даже в раскаленных солнцем песках пустынь, таящих в себе скорпионов или нмногочисленных змей. Пара представителей которых, должно быть, поползли удушающим огнем по телу, от которого стали закатываться глаза, а мозг метаться в ужасе. Они шипят. Измываются на нечеловеческом языке. Где же она? Но зачем ему это знать? Он и без того знает: она прячется в забытой всеми кладовой, обнимая костлявые ноги, и страшится, что он отыщет ее. Он накажет. Растерзает. Сделает с ней страшные вещи и накричит. А потом запрет в темноте. Или это не было частью «пряток»... Боль настолько яростная и оглушительная, что не выходит и выдохнуть слишком задержавшегося воздуха в легких. Панические черные мушки, будто гибнут от мухобойки и грязными бурыми пятнами застилают зрение яростными красными цветами. Ослепительно. И настолько плохо, что хочется умереть. Все равно как. Главное — не видеть старые образы и не слышать ничего из шепотков и его голоса. Разве человек может быть настолько разговорчив с ребенком? Почему это чудовище так к ней привязано? По-че-му? Что с ним не там? Что с ней не так? Что с ними двумя, наконец, не так? Ах, точно. Совершенно верно, они же с ним... Осколки грязного насильственного «лечения» издевательски ранили обнаженные незначительной вещью внутренности. Как бабочка, приколотая иглами к мягкому материалу натуралиста, приходилось сквозь боль переносить последние муки тела, за которыми последует блаженная, но необычайно холодная тьма. Она укроет от посторонних глаз, не даст и ей самой взглянуть на незнакомцев, убаюкает, как младенца, и отберет трепещущую душу из недр вместилища, целостность которого нарушил ученый. Как будто потрошили тельце, а на место органов вкладывали смоченную в формальдегиде вату, чтобы не изменилась форма тела и не начался неумолимый процесс разложения. И аккуратный разрез сошьют крепким шелком с таким невиданным мастерством, что нельзя будет и подумать о когда-то вспоротом брюшке. Душная вонь химикатов наполняла воздух стерильных покоев, насиловавших ее беспомощную крохотную фигуру. Сгинувшие в руках смерти тени скользили мимо, как оголодавшие по жестоким расправам палачи. Они нетерпеливо облизывались волками и терпеливо ожидали разрешающего жеста ледяных прозрачных рук, проникших в самые отдаленные участки нежной памяти. Кровь застыла в жилах, создав умопомрачительную мерзость из плотного тромба, который включал в себя всю существующую земную гадость. Это слишком рано убило наивного ребенка и превратило его в жертву звериной жестокости. Все мелкие грешки, какие были нормальны в столь раннем возрасте, становились вожделенным объектом для страшных издевательств, несправедливых наказаний и непонимания за которым шло жгучее раздражение. Забытая на порочном алтаре боли, она стала преступной душой в руках безжалостного судьи. Каждый особенно громкий крик был заглушен его властными руками, а крупная слеза собрана слишком холодными фалангами. Этими же руками безбожно отбиралась юношеская невинность под натиском дрянных уколов и грязной неблагосклонной реальности. Сейчас, когда она закрывает мокрые глаза, то детские воспоминания ползут грязной вереницей гнилых пятен по холсту из воспоминаний. Отвратительно было пребывать гостем этой картинной галереи, где нельзя было и сдвинуться с места, а по телу хищными сколопендрами бежали жалкие обрывки собственных же образов: искалеченные и стенающие уродцы с обожженными в пламени телами.