Погибший росток

Это наконец-то произошло. Кажется, рассудок все таки не выдержал напористой игры на натянутых, как струны, нервах, и они лопнули, а смычок разошелся на отдельные тонкие светлые волоски, похожие на взлохмаченную блондинистую прядь совсем не человеческих волос. Эти лохмотья от инструмента скорее походили на животную шерсть своей жесткостью. Пахли они идентично, хоть и слишком слабо из-за запаха, во главе раздирающего рецепторы слизистой носа. Пахло гарью. И этот смрад оказался не единственным, который окутал удушливым туманом, как ядовитая дымка болот. В тех гиблых местах всегда главенствовали неосязаемые газы, но в этой премерзкой смеси — нестерпимая вонь опаленной кожи и жженой кости. Настолько острое зловоние поразило орган и поселило в голове необычайную панику, что пришлось в ужасе распахнуть глаза и обнаружить в губительной близости сожженные до неузнаваемости тела. Эти изувеченные комплексы мяса и костей больше невозможно было назвать «людьми», из-за непомерно громадной площади поражения. Их конечности, само туловище и, наконец, лицо словно поплавились, и плоть продолжала течь по измененным контурам, капая пенной кашицей под дрожащие ноги. Они кричали, но совсем не так, как могло и должно было выйти. Их гортани оказались поражены слишком сильно, чтобы связки могли издавать вибрации, а объема легких — для достаточной отдачи использованного воздуха. Из глоток доносились слабые ломанные хрипы, принадлежавшие низеньким женщинам. Верно, тела были совершенно точно типичного женского телосложения, с широковатыми бедрами, выделяющимися линиями нежной талии, где из под пластов мышц торчали обугленные полудуги ребер, которые, не взирая не непотребное состояние, по прежнему защищали внутренности. Прокаженные, кривясь и заламывая конечности, шагали на подкошенных ногах и капали бурыми жидкостями на пол. Шаг за шагом, с шумным дыханием они подступали к парализованной девочке и в конце концов рухнули на острые колени с булькающими хрипами. Фиолетовые глаза вытаращились необычайно широко на тех, кто когда-то были людьми, и зацепили черными кругами зрачков клочки зеленоватых волос, не обгоревших до конца на лысых, влажных от ожогов головах. Такие же, как и ее собственные, волосы оказались налипшими стержнями не только на макушках, но и тонкими полосами на плечах, когда те, обгорев, упали. Еще шевелившиеся тела навалились единой мокрой кучей горячих тел на Коллеи, придавливая к полу малочисленным весом одинаковых тел и орошая тем, что спровоцировало влажные звуки. Кровь брызнула на целостную плоть девочки, заставляя окраситься в те же цвета, что и сгоревшие. Жидкость была в разы теплее, чем кровь обычного человека. Словно это была и не биологическая жидкость вовсе, а раскаленный докрасна металл, который любезно нанесли кривыми брызгами на здоровую кожу. Она жглась. Слишком сильно жглась, но Коллеи не могла и дернуться под девичьими телами, ставшими ей теплым коконом, который заботливо укрыл ледяные конечности и спрятал с глаз долой побледневшую в заточении кожу. Она ощущала и слышала сгоревших себя местами до черного угля. Слышала себя, плачущую ничем, кроме крови, которая, кажется, исходила из всех возможных телесных отверстий в таком ненормальном количестве, что эти «Я» должны были бы умереть не только от ожогов и страшной агонии, но и острой кровопотери. Этот путь был предпочтительней всего, чем первые два — не нужно сгорать в огне, как грешник в стародавние времена. Другие «Коллеи» не были грешны, а настоящая не являлась ни непреклонным судьей, ни палачом, но от голой плоти исходил острый смрад запретного. Они безнравственно пахли той скверной, которая текла тягучим ядом по венам истинной девочки. Сама она никогда так сильно не страдала от Порчи, как эти, и даже не применяла силу на стольких... Она обессиленно выдыхает только потому, что на грудь прикладывается большая сила, чем она ожидала. Отчетливая горячая мокрота заставила расслабиться мышцы, выпустить воздух из горящих легких и позволить грудной клетке вогнуться в полость тела, вызывая всполохи боли, схожие со слишком частыми и глубокими уколами тонких лезвий. Это нормально. «Ей» было куда больнее, чем есть сейчас. От не своих страданий глубоко в нутре разливается горечь сильно концентрированной кислотой, жгущей нежные стенки органов до кровавой пены. Переживание плещется внутри вместе с рычащей Порчей, торжествующей в своеобразно выигранной дуэли с девочкой и ломающей в глубоких слоях тела что-то особенно важное, без чего Коллеи не может считать Коллеи. Она ощущает себя ребенком. Глупым, маленьким и слабым юным человечком, который не понимает ни себя, ни окружающих ее мир, теперь скрытый за своими изувеченными копиями. Двигаться было невозможно и крайне тяжело, кажется, из-за прибавившихся сверху «Коллеи». Глупо не то что думать о побеге, но и надеяться пошевелить хотя бы кончиком пальца одной из дистальных фаланг, чтобы этой крохотной подвижностью воодушевить себя и заставить зайти дальше, чтобы одолеть их. Нужно бороться и доказать свою пригодность, силу и веру, идущую в разрез с насмехающейся Селестией, которая допустила то, что длилось, не прекращаясь, более десяти лет. Но нужно ли это Коллеи? Ее никто не ждет, никто не верит и больше не дорожит. Совсем одна в страшном месте и совсем одна со своей личной бедой в виде Доктора, располагающим останками демонического Бога. Она может сделать первый шаг для спасения себя, но делать это также бессмысленно, как и что-то, что могло бы приблизить ее к слишком эфемерному спасению или праведному правосудию над Дотторе. Она не в героическом легком романе, где главный герой по воле всемогущего автора, его отца и Бога, может вдруг открыть в себе скрытые силы и сокрушить зло, спасая и себя, и невинных потерпевших. Она просто прокаженная элеазаром и Порчей девочка, которую Второй Предвестник удерживает в своей лаборатории, чтобы дать ей все равно что родиться заново и стать тем самым ценным Живым Глазом Порчи. Коллеи не пытается, крича, звать на помощь. На ее зов никто не придет, чтобы освободить настрадавшуюся девушку из оков слипшихся тел и то, должно быть, удел человека, отщепившегося от здорового общества. А ученый все равно найдет способ вернуть ее, даже если она утеряет концевую часть нити рассудка, за которую отчаянно держится в страхе потерять свой разум в пучине безумия. Кажется, быть частью своих искалеченных тел приятно. Здесь тепло и влажно, как в тропических лесах Сумеру в разгар ползущих вместе с ветром туманов, хоть пахло гарью, обожженной плотью и стойким железа. Тошнотворный искусственный свет не обжигает глаза ярким белоснежным и зрачки не цепляются за отторгающие для себя вещи, потому что жилистые ладони накрывают глаза защищающим пластом мышц и обороняют от окружения. Не позволяют смотреть и говорить, но ушей все равно как-то отдаленно касается пронзительный крик. Он не принадлежал Коллеи и слышался как-то приглушенно, будто слышался из под толщи воды. Однократный зов оборвался, как при нападении тигра ришболанда на непутевого искателя приключений. Такое случалось не часто, если говорить о летальности стычки что для животного, что для человека, но все таки изредка происходили. Раз он умолк, то жизнь оборвалась, а к величественному тигру в скором времени присоединятся другие особи для легкой трапезы. И все таки нужно взглянуть на происшествие, хоть она по умолчанию сложила с себя полномочия стажера лесного дозора. Это не препятствует ее тяги помогать тем, кому это действительно нужно, потому что в этом и есть ее настоящая цель. Потому что понимает, насколько схожи по опасности леса Сумеру и лаборатория Предвестника, где любой неловкий шаг приравнивался сначала к угрозе, а после уже и гибели. Однако шевелиться все также не выходило. «Коллеи» парализовали пациентку, как страх, шевелящийся тонкими червями под кожей, не то на потеху скверне внутри нее, не то для защиты, какой они теперь являлись, став крепким мясным куполом. — Н-нет! С головного мозга словно сорвалась герметичная пленка, сдавливающая нежный орган и препятствующая поступлению к нему кислорода. Нормальное функционирование позволило резко вдохнуть необходимый воздух и заставить кровь заструится в сосудах с новой силой, чтобы снабдить питанием структуры тела и привести в норму сбитое равновесие. Не мгновенно, но все же восстановилось и понимание себя в пространстве, когда резко сменилось положение тела, которое оказалось сложно определить. Она больше не ощущала на себе других себя и, вместо тех были дрожащие руки где-то под грудью, оттаскивающие куда-то в сторону от разразившейся боли. Ощущения были притупленными и распознавались как удар тупым предметом, будто на поверхность ребер и часть спины вдруг рухнул стеллаж с тяжеленными фолиантами Доктора. Болезненность схожа, но не было грохота. Или она снова пропустила все мимо ушей? Девочка, собрав малочисленные силы в кулак, быстро проморгалась, пытаясь снова привыкнуть к яркому свету, который еще не так давно замещали собственные тела. И первое, на что она наткнулась размазанным зрением, был Дзета с искривленным от напряжения лицом. Мальчишка стоит перед ней. Тогда руки, которые по прежнему лежали холодным кольцом на теле, были посторонними. Она мгновенно пришла в себя, как если бы для отрезвления прыгнула с разбегу в ледяную реку. Свои руки тут же вцепились в слишком тощие смуглые конечности и стали терзать, чтобы заполучить драгоценную свободу назад. Не было интересно, кому они принадлежали, потому что противны руки каждого, кого она видит в последнее время. Более того, руки голые и смуглые, без черных перчаток, значит, не Дотторе и она не просто должна, а обязана сбросить те с себя. Конечности совсем не слушались и были по ощущениям не частью тела, а сладкими тонкими нитями — пишмание. Такие всегда можно было найти на Большом Базаре или в кафе Пуспа, куда она изредка заглядывала вместе с Тигнари. Обычно приятная сладость сейчас была не к месту и раздражала. — Нет-нет, не волнуйся... — Женский голос скрипучей дверью прозвучал точно над зеленоватой макушкой, с такой слабостью, что закрадывалось впечатление об исходе сил. Коллеи замерла, прекратив сопротивляться, и задрала кружащуюся голову слишком резко, из-за чего в глазах ненадолго потемнело. Однако это не помешало рассмотреть лицо женщины, зацепиться за мрачные тени под глазами, сухую стянутую кожу, словно ту и вовсе сорвали с чужого лица и пересадили на это не слишком профессионально, из-за чего плоти будто с натяжкой хватало для покрытия угловатого черепа. Девочке определенно не нравилось это измученное лицо, и под ребрами вдруг болезненно закололо не то от испуга, не то от какого-то неестественно фантомного сочувствия. Было ожидаемо, что Доктор имел индивидуальную схему подхода к своим пациентам, разделив их на «остальные» и «Коллеи». Те, кому не повезло попасть в первую группу, судя по всему, не заимели снисходительное отношение к себе, в отличие от молодой пациентки. Возможно, она единственная на всю лабораторию, кто был удостоен такого особого отношения. Доктор выбрал ее, будто мишенью, для своих издевок, игр и нездоровых планов. Словно она была единственным человеком, которого можно беспроблемно колоть останками демонических сущностей и пожинать плоды успешных инъекций. Интересно, для чего ему были нужны эти «везунчики» на сей раз? Впрочем, не имеет значения, потому что сейчас это не самое главное. А первый план занимала обостренная ситуация, в которой она оказалась по велению судьбы. Сердце, забившееся в неровной чечетке, оглушило и не позволяло слышать что-нибудь еще, кроме пульса в ушах. Этот ненормальный наплыв слишком сильно напрягал и без того надрывающееся тело и разум громким звуком, застилающим окружение, пока что не устойчивой девочки. — Да что ты такое?! Окрик постороннего мужчины страшной волной боли окатил уши и заставил сконцентрироваться на том, что стоит перед расфокусированными глазами. Глаза невыносимо жгло, и от переживаемых ощущений и необыкновенно большого стресса кожа покрылась ледяной испариной, так, словно кричали на нее. Но громогласный восклик был предназначен сегменту, стоявшему обособленно перед тремя людьми. Он загнанно метался взглядом по рослому пациентку, изредка перескакивал на женщину и обращался кровавым меланином к Коллеи, но губ раскрыть не смел. Взгляд был куда более красноречивей, чем язык. — Человек, — непреклонно ответил Дзета, сжимая ладони в кулаки. Вдруг он приобрел такую серьезность, что на мгновение показалось, что этот не заготовленный заранее вопрос был все для сегмента. — Да как ты можешь себя называть им, если полная его копия?! Коллеи дернулась в руках женщины, когда она все равно что по вороньи гаркнула прямо над макушкой. Эта пациентка выпустила из своих рук девочку и широко шагнула к мужчине, не сводящему глаз с выжившего сегмента. — Од... Однако я человек! Неясный ком вдруг встал в горле девушки, стоило только Вивьену приобрести искаженные напряжением черты лица. Его колени предательски потрясывались, мышцы лица то и дело что сводило судорогой, выдавая с головой терзающий его изнутри страх, который заставил не слишком загорелое лицо побледнеть еще сильнее. И теперь мальчик походил не на живое существо, а на самый настоящий живой труп, вроде тех, что наполняли коридоры. Коллеи не понимала, почему зрелище, представшее перед ней не, успокаивало торжеством людей над срезом, а скорее наоборот. Перед ней ее соотечественники, такие же люди, как и она сама, но почему-то испарилось то чувство едва-едва различимого душевного родства и разделении тягот в плену ученого. Это оцепление мальчика и крики из их сорванных глоток слышались нечеловеческим языком вовсе, а дрянным ревом хищных оголодавших животных. Они, как дикие звери, загнали в угол того, кто не принадлежал их виду, и, упиваясь скорой расправой, вели себя как короли вершины пищевой цепи. Мгновение назад девочка чувствовала себя отдаленно-идентично, ощущая человеческое тепло на своей коже. Однако теперь мысли изменили свой ход, явив иную сторону. — Не смей себя называть им! — зло прошипел мужчина. Дзета болезненно вскрикнул, когда его светлые кудри сжали крупной ладонью и тряхнули также легко, как провинившегося кота за шкирку. Глаза девочки остекленели следом за услышанной бранью и безуспешной борьбой мальчика. Он так отчаянно извивался, так отрешенно кричал в ответ и дрожал, что беспокоил уже не только какой-то мелкий ком в горле, но и целая тошнота, повлекшая за собой густую слюну. Разрывало на части и непонимание себя, и, как бы то ни было странно, происходящее. Она немо наблюдала своими широко распахнутыми глазами и осознавала, что вещи, обрушившиеся на юного среза, вполне себе заслуженные для создания Дотторе. Но иррационально душила вина за бездействие по отношению к сегменту: он выказывал не раз жесты доброй воли к ней. Может и так, только вот его никто не принуждал к такой "благотворительности", потому девочка ничем ему не обязана, если рассуждать исключительно при помощи серого и белого веществ головного мозга. И стоит только подключиться к непростому монологу органов сердцу, так сразу на плечи взваливается неподъемный груз из противоречивых чувств, за которые хотелось бы себя казнить на месте. Взять и просто напросто отсечь, наконец, свою пустую голову, не вмещавшую ни единого путного, а главное — здравого раздумья. Она не может смотреть на тяжкие удары и слышать хлесткие шлепки о кожу, потому что горит изнутри горькой несправедливостью, какая преследует ее на протяжении всей недолгой жизни. — Нет! Постойте! — она неблагоразумно выступает, даже не надеясь, что так сможет отогнать «стервятников» от юноши. — Можно же решить словами!.. — О чем ты говоришь? — женщина с силой ее встряхнула, как бы приводя в чувства девочку, которой не посчастливилось запутаться. — Посмотри на него! Ее рывком выставили перед собой, не придавая внимание путающимся ногам и подкошенным коленями, как и неопределенному возгласу, вырвавшемуся из груди. — Он тоже его отродье! Он удерживал тебя здесь и!.. — Нет! Это не так! — яростно затрясла головой Коллеи, пытаясь выпутаться из рук. — Он!.. Девушка осеклась. Она поймала саму же себя на неясной для разума мысли. А что она вообще хотела всем этим сказать, не имея даже примерного представления о том, что стоило бы сказать в защиту подростка? Голову мгновенно покинули все мысли, позволив зловещей пустоте бесчинствовать и насмехаться над жалким скудоумием той, в голове которой решила взять главенствующую роль. Как герой пьесы, она заполонила собой всю имеющуюся импровизированную сцену, вытесняя прочих жалких актеришек на задний фон, и брала на сей раз установленный сценарий в свои всевластные руки. Эта мерзость изъедала изнутри сильно концентрированными кислотами, выедая внутренности с такой завидной агрессивностью, что кожа будто бы плавилась. Ее липкие ошметки тягучими массами набивались куда не попадя, препятствуя работе извилин, которые по прежнему пытались хоть что-то взять да придумать. По всей видимости, этому не дано было свершится, ведь иначе не объяснишь отчаянного хруста на задворках сознания. Нечто особенно важное дало сбой, вышло из строя и разбилось под натиском анормальных условий. Кажется, это была определенность, без которой обычно невозможно действовать разумно. Без которой размывались границы двух противоположных сторон. Без нее Коллеи ощутила себя также беспомощно, как крохотная мушка, застрявшая в липкой ловушке. Этот «клей» не давал и самую малость двинуть конечностью, парализуя весь организм по воле необдуманного решения. Ей нужно обдумать и просто снова начать думать, но сделать это будто и нельзя вовсе. Она запуталась. Она не понимает, чего добивается. «Ты можешь сбежать», — шепчет змея на одном плече. «Ты не можешь это так оставить. Брось эту затею», — шепчет змея на другом. Глаза мелькают пестрыми крапинками между двумя пресмыкающимися с потусторонне горящими глазами. Что одна, что другая гипнотизирует цветастыми глазами и призывает прислушаться к своим едино правильным словам и начать действовать, но бывший стажер мнется и не может решить точно для себя. Не может выбрать то, что угодит всем и никому не навредит... Наивная. Очень наивная. Становится тошно от самой же себя. От себя, которая боится и постоянно колеблется. Даже сейчас, когда против ее воли оттаскивают от Вивьена. Когда не дают наблюдать собственными глазами за мучительным насилием над юным клоном, впавшего в немилость взрослому человеку. Это так неправильно выглядело: ломающийся подросток под руками крепкого мужчины. Что имело премерзкий едкий привкус из нахлынувших блевотных воспоминаний и совсем блеклых, а местами черных, как смоль, страшных образов. Для этих фантомов прошлого главным блюдом и десертом была сама Коллеи, а высшей усладой — идентичные крики. Коллеи всего лишь единожды медленно моргает, уподобляясь ленящемуся на солнце пресмыкающемуся, и неожиданно для себя оказывается перед перепуганным мужчиной и с горящей от боли рукой. Горела по неясной причине, оказывается, не только конечность, но и все тело в целом, словно она по щелчку пальца решила окунуться в чан с раскаленным маслом. И никаких последствий, кроме внутреннего жара, она для себя не заимела, что удивительно. Разве что резкую смену места: она оказалась лицом перед взрослыми людьми, один из которых, кажется, не так давно ее держал. — К-коллеи! — судорожно выдохнул Дзета, утирая кровь над верхней губой. Его красные глаза уставились на девушку с такой Великой надеждой, что становилось ужасающе тошно от этого странного алого взора. И вместе с тем неумолимо восхищали блестящие крапинки отражаемого света на склерах глаз, предназначаемые только ей и никому более в этом убогом кабинете. Это заставляли себя чувствовать, как и в лесу Авидья, пока она несла лесной дозор и могла распоряжаться как жизнями лесных обитателей, так и тех, кто был из рода человеческого. Это чувство напоминало пламя, но такое мягко-щадящее, что не выжигало до углей грудь. Разве что жадно облизывало раскаленным языком, играясь и подстегивая на более крупные действия. Невозможно не назвать себя дурой, потому что дала Дзете уцелеть, ранив при этом соотечественника с такой ненормальной скоростью, что, кажется, она неосознанно пошла на поводу у сущности внутри нее. Коллеи испуганно бегала взглядом по своим рукам, по мужскому и женскому лицу, страшась встретить что-то, что можно было расценить как новую угрозу. И таковая действительно была на вмиг посеревших лицах и в глазах, загоревшихся чем-то не док конца понятным девочке. Было то отвращение, страх или недоверие, она не могла определить. Но сочла нужным отступить подальше, хоть и на крохотный шажочек, чтобы заполучить еще немного необходимого пространства между соотечественниками. — Коллеи? Внутри груди вмиг похолодело, когда имя прокатилось на языке другого человека. Пальцы неожиданно дернулись, когда фиолетовые глаза встретили в других страшную темноту. — Твое имя Коллеи? — нетерпеливо повторили напряженным от ожидания голосом. Коллеи глупо пометалась взглядом между двумя смугловатыми лицами и, не сумев раскрыть рта, лаконично кивнула, дав положительный ответ. Реакция последовала незамедлительно: женщина побледнела, насколько то позволял пигмент ее кожи, а мужчина, скорбно вытаращившись под ноги, сжал большие ладони в кулаки, одна из которых мелко дрожала по вине девочки. — Так это все из-за тебя! — пошатнувшись, пациентка закричала так громко, что казалось, будто ее голосовые связки могут лопнуть от натуги со специфическим звуком, раз и навсегда лишая возможности говорить. — Ты и есть причина его поведения!.. Она бросилась вперед и вцепилась в распашонку на груди Коллеи, тряся девочку из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Глаза женщины раскраснелись, и по белкам поползла алая сеть капилляров, как при высоком давлении. Но дело было вовсе не в давлении, поскольку первопричиной оказалась девушка, носящая, кажется, по настоящему проклятое имя «Коллеи». Коллеи показалось, что ее имя стало прямым эквивалентом катастрофы и бед. Она как чудовище из древних преданий, какие рассказывают старики в деревнях еще совсем детям, и наказываются остерегаться знамений, тащащих за собой беды. Но дети на то и шкодливые дети, что не верят в «старческие бредни» и пускаются навстречу приключениям, и готовы с радостью общаться с бедствием, как с добрым другом. И только узнав истинное имя нового знакомого, они бросаются в рассыпную, крича проклятия, не оборачиваясь. То же самое произошло с девушкой. Но те, кто ее проклинают, не дети вовсе, а взрослые люди, соотечественники, граждане Сумеру и ныне подопытный материал Доктора. Вот же странность: она — человек, никак не проклятое существо, вроде тех, что населяют непомерными количествами Бездну. И тем не менее, срываются на нее так, словно она самолично ответственна за похищение взрослых людей и порядок проведения исследований. Будто она подтолкнула Дотторе к тому, чем он занимался теперь, а люди, прознав об этом, возжелали отмщения. Девочка себя никак не ощущала. Из груди, будто удалили один из жизненно важных органов и операция была проведена далеко не руками опытного хирурга, вроде Предвестника, хоть тот и имел смежный профиль. А дрожащими, не знающими пальцами, которые не удосужились обработать перед операцией. Неопытные фаланги неверно резали и грязно извлекали внутренности, травмируя и орган, и полость тела, где должна была остаться идеальная пустота, а не изорванные пласты тканей и обрывки сосудов, питающих орган. Органы ей не удаляли. Пока что не доводилось, к счастью, из-за одной только воли и, возможно, настроения ученого. Однако ощущает себя пусто, из-за таких же людей, как она сама. Существа того же вида, принадлежащие к роду человеческому, дети наиболее распространенного по Тейвату вида, оказались враждебно настроены. Безусловно, она напала, она самостоятельно сделала тот самый первый шаг и все равно что объявила «войну». Однако с учетом этого стало коротко, но абсолютно емко плохо. По настоящему плохо. Коллеи своей небольшой рукой разрушила то, что было ее потенциальной ниточкой возможности скрыться от Доктора и всего ордена Фатуи. Призрачная, глупая, очень далекая и наивная, но все же надежда. Конечно, выберись она вместе с пациентами наружу, то немедля замерзла в жестоких снегах, приобретя перед самой смертью оттенок Индазумской фиалковой дыни. Обмороженные конечности сначала страшно заболели, а затем, когда утеряли бы чувствительность и подмерзли глубже, попросту поотламывались, начиная с пальцев. Пурпурные пальцы в белой насыпи выглядели в фантазиях отторгающе. От Предвестника нет спасения, как и от злой погоды. На все в Снежной есть воля Царицы. — Да как ты... — женщина замахнулась одной из рук, желая на языке силы указать неправоту юной пациентки, которая только и могла, что опустошенным взглядом ловить ее движения и покорно ожидать то, что заслужила. Рука не опустилась на местами пораженную кожу — ту поймал в крепкие тиски ладони мужчина. Со скорбным видом он отрицательно махнул головой, поджимая губы, глядя то на женщин разных возрастов, то на окоченевшего позади среза, которого он ранее сам аналогично «касался». — Ты вытащишь нас отсюда, — игнорируя Коллеи, он устремил карие глаза на Дзету, походившего на вставшего на дыбы раненного молодого кота. — А после... Пациент снова осторожно глянул на девочку, ранившую его руку. На плоти не было явных следов, а конечность не имела на себе следов деформации скелета, однако та была временно непригодна для образно тяжелой работы, какой мог заниматься в прошлом, если судить по ярко выраженному крепкому телосложению. Возможно, он был крупнее Доктора, а может и наемных пустынников. Кажется, больше вместе взятых. Пациенты заговорили о своем предполагаемом будущем и, эти диалоги вызвали в Вивьене столько ярких эмоций, что тот готов был, не взирая на свое состояние, наброситься на людей, нарушивших элементарные правила учреждения и посягнувших на единственный неприкасаемый объект — Коллеи. И он таки вышел из тени девочки и с совершенно голыми руками уже почти набросился на женщину, которая была наиболее легкой мишенью, но удача была точно не на его стороне. Не только сегодня, но, кажется, в целом, если делать выводы о его уже мертвых взаимоотношениях с другими срезами. Его без затруднений скрутили: мужчина заломил его тонкие руки за спину и передал пациентке, вспомнившей про осколок в своей ладони. Он незамедлительно оказался у пульсирующей от ярости жилке на шее, усмиряя и угрожая недоброй расправой. Живой Глаз Порчи был безучастен и недвижимо наблюдал за чужими терзаниями и попытками обороны, заключавшимися в неистовом извивании через боль. Он был как змея, пойманная деревенскими мальчишками, которую ждала ужасающая участь в силу зарождающихся садистских желаний самоутверждения и грешной тяги к «Что внутри тебя?». С недавних пор змеи оказались не столь любимы и к ним пропал серый нейтралитет, уступив место почти что багровой ярости. Хотя и она растворилась в непонятно чем, когда пациент идентично скрутил тонкие руки, уводя из кабинета в неизвестном направлении. — В этом нет смысла! Остановитесь! — Дзета стал выкручиваться в руках женщины куда энергичней, чем до обнаружения целой горы бездыханных тел в закоулках учреждения. — Нас не должно там быть!.. Он раскричался особенно сильно только сейчас, когда их, с заломленными за спину руками, все равно что дотащили до тех самых коридоров, где девочка впервые столкнулась с сегментами. И здесь было поразительно грязно: опустошенные тела лежали в искривленных позах, за которыми ползли алые разводы местами подсохшей крови. Спекшаяся кровь выглядела необычайно зловеще, став темно-бурой на белоснежном фоне. Будто то уже была и не кровь вовсе, а нечто такое потустороннее-опасное, что вынуждало держаться подальше и кривить в отвращении нос, готовясь бежать прочь. Коллеи неровно выдохнула, когда слизистой коснулся тошнотворный запах жидкости тел истребленных «Дотторе». Не ощутить нового желания тошнить было невозможно, в особенности после недолгого взгляда на такие же, но при этом другие лица с разбитыми фарфоровыми масками. Острые, местами крупные осколки вошли в кожу изувеченных лиц, сделав всего на мгновение кровотечение лишь сильнее, пока сердце не сократилось в последний раз. Помутненные глаза рабочих срезов навсегда замерли на друг на друге в совершенно идентичных эмоциях — животном страхе и сжирающим внутренности ужасе. Так, словно они за мгновение до прекращения жизнедеятельности обратились к копиям друг друга в надежде на анализ и возможное решение, к которым они так и не сумели прийти за недостатком времени. Даже положение тел твердо и четко указывало на намерение бежать до самого конца. Только вот куда и зачем они могли бежать, если по итогу каждого из них накрыла кара. — Нам нельзя там быть! — Заткнись! — пациентка кричала с такой натугой, что голос местами ломался и походил на жалобный вой побитой собаки. — Просто выведи нас отсюда! Для большей убедительности она со зверской силой потянула за руки Дзеты, так, что он согнулся пополам из-за переживаемой боли, поразившей его лопатки, часть спи и неудобно согнутые руки. Коллеи невольно дернулась в сторону истязаемого мальчика, но хватка на собственных же руках наскоро остудила пыл. — Это б-бессмысленно! — превозмогая боль, сегмент вскинул голову и устремил помрачневший взор точно на вздрогнувшего мужчину и хрипло заключил. — Вы обречены... Девочка вмиг подняла опущенную к полу голову и с опаской взглянула на мальчишку с неясным выражением лица. Она прекрасно поняла, о чем он говорит, потому что не в первый раз не то что бы слышала, а слишком хорошо понимала. Они обречены, потому что... Потому что Доктор не терпит осечек со стороны своих драгоценных пациентов. Потому что у людей нет и жалкого шанса с их крохотными силами против ученого. То, что ей удалось сбежать много лет назад, не служило достоверным показателем высокого процента успеха на повторные бега. И Коллеи стоило бы понять это намного раньше, не тая наивных, местами детских мечтаний о свободной жизни. Глупости: ей закрыта дорога в нормальную жизнь навсегда. Особенно после введения новой дозы останков, которые теперь беспокоят своими извращенными попытками руководить сосудом как вздумается, сведя с ума расшатанное сознание. — У вас не выйдет, — он бесшумно выдохнул, мечась мокрыми глазами по полу под своими кожаными туфлями. — Да что ты несешь, сволочь?!.. — Прекрати это! Его с усилием столкнули со стеной, «приводя в чувства» и с силой толкнули вперед, как и Коллеи, следуя в неизвестном направлении, куда пытались безуспешно бежать срезы. Их ноги огибали раскинутые в стороны конечности, разбитые маски и редкие предметы в виде нечастых подносов и треснутых склянок с чем-то, что, кажется, предназначалось пациентам. Однако голая стопа таки наступила на подсохшую лужицу и слегка проскользила в остывшей жидкости. Вмиг пробрало отвращение, а каждая чувствительная клеточка ноги возжелала самоуничтожиться, лишь бы не сообщать в панике об омерзительной находке. Бурая жижа пренеприятно сцепилась с кожей и последовала за ней на последующих шагах, пачкая и без того редкие островки плитки нечестивым цветом и неумолимо подсыхая, стягивая плоть. Делалось слишком дурно от вида и запахов, стоящих в коридорах, которые снова слились в один единственный. Дело было далеко не в телах, которые начали разлагаться, а в неприличном обилии крови и подтекающих местами едких веществах. Химия, мешавшаяся с железистой вонью, слишком хорошо раздразнивали рецепторы носа и вызывали тошноту, такую же сильную, как цунами в непогожее время Инадзумы. В конце концов, чтобы позорно не стошнить на пол, пришлось дышать ртом, опасаясь использовать нос лишний раз. Тот оказался слишком чувствителен и играл против вегетативной системы и восприимчивого сознания. Пока что не было понятно: то было общее перенапряжение или препарат прекратил так скоро действовать? Если же это и произойдет, то через какие-то жалкие пару минут она вновь ощутит весь ужас сверхчувствительных нечеловеческих органов. Этого Коллеи желала в последнюю очередь. Особенно, находясь в таком неудобном положении с заломленными руками, угрозой телесной расправы и еще невесть чем. Опасалась девочка не только мужчину, сжимающего ее, как безвольную куклу, но и слабую на вид женщину. Мужчину по большей части потому, что он выше, сильнее и потому, что он просто мужчина. И она не имеет ни малейшего понятия о том, какие мысли могут вдруг взыграться в его голове и как он с ними после поступит. Что же до женщины, то та будто на грани помешательства. Словно хватит малейшего импульса, и осколок окажется в шее Дзеты, а там и до нее уже недолго будет. Безусловно, то было маловероятно, пока сама она — ценный заложник, а мальчишка ценный штурман их вынужденной команды. Однако фиолетовые боязливые глаза время от времени проскальзывали по вооруженной руке, пока в какой-то момент девочка не задалась вопросом о том, на что же все-таки похож осколок. И стоило только куда тщательней рассмотреть, насколько то позволяла их спешка, она ужаснулась от верно пришедшей на ум мысли: осколок некогда был частью маски. Одной из тех, черно-белых, с вырезами под глаза и рот. Это было неправильно и грязно: человеческая рука не должна касаться этих богомерзких тварей с одинаковыми чертами. Не потому, что стоило бы проявить хоть каплю уважения к умершим, а потому, что это отвратительно. Слышать и видеть их было величайшей пыткой, но ощутить их под рецепторами подушечек пальцев... Невыносимо. — Что это? Голос над головой прозвучал столь же неожиданно, как гром среди ясного неба, и невольно заставил вздрогнуть и в растерянности заметаться взглядом по окружением. Зрачки цепко прошли по полу под ногами, многочисленным телам, некоторые из которых оказались в иной форме, чем она видела до того. Пока она не натолкнулась на массивные двери, перед которыми они и остановились, так и не дойдя приличное расстояние. Эти пациенты будто бы боялись подходить ближе, за неимением никаких сведений о неизвестном перед ними. Коллеи нервно сглотнула скопившуюся во рту слюну и осторожно взглянула из под челки, упавшей на глаза, на юношу. Он был белее снега, не считая редких кровоподтеков и полноценной крови на лице, стянул губы в тонкую полоску и вытаращился резко суженными зрачками на тупик, представленный этими необычно большими дверьми. — Нам нельзя здесь быть, — хрипло подал голос он, потоптавшись на месте. — Нам нельзя здесь быть! Мальчик забился так, словно оттуда должно было вырваться нечто, что непосредственно представляет угрозу для жизни. Будто за массивным механизмом было не иначе как чудовище бездны и не абы какое, а необычайно крупное и, несомненно, могущественное. Впрочем, все создания Бездны пугали: будь то типичные хиличурлы или те неописуемо ужасные твари с мощными телами, непомерно большой силой подчинившегося Элемента и громадными мокрыми пастями, где с острых клыков противно стекает вязкая токсичная слюна. Только вот отродье Бездны все никак не выходило к ним, а Вивьен вился, как змея, но вовсе не для того, чтобы, укусив, отравить. Он отчаянно сильно желал высвободиться и покинуть женщину, которая, дернувшись, в отвращении стала кричать своим премерзким голосом. Коллеи скривилась и готова была всеми оставшимися силами свернуться в плотный комок от той невозможной боли, какую испытали уши. Как будто то был вовсе не женские сорванные крики, а узловатые пальцы, решившие подобраться непозволительно близко к тонким, совершенно нежным барабанным перепонкам, и решили их сначала деликатно поцарапать острыми ногтями, а после и вовсе, дав себе карт бланш, изорвать их в клочья, причиняя не только боль в месте травмы, но и во всем головном мозге. Орган высшей нервной деятельности заметался в черепе с новой силой и жаждал всеми силами бежать прочь из отравленного тела. К несчастью для него, сделать это было невозможно из-за удерживающих анатомических особенностей строения отделов черепа. И раз покинуть сосуд не выходит, то придется страдать и дальше под натиском ложной информации органа анализатора. — А с тобой что?!.. Она не слышала больше ни мужчину, ни женщину, ровно в тот момент, когда глаза намертво вонзились в окровавленное лицо Дзеты. Она лишь на секунду решила отвлечься, попросту моргнуть, так почему же теперь совсем рядом с ней не привычный бледный юношеский лик, а сплошное страшное красное пятно. Его нос, кажется, съехал в сторону от удара, бровь оказалась лопнувшей, и из образовавшейся раны щедро шла кровь, которая и окрасила кожу в оттенок алого. Теперь он был не отличим от сегментов под ногами. Только вот сам Дзета не стремился падать на пол тряпичной куклой, как старшие. Он продолжал криво стоять, тяжело дыша грязным от собственной же жидкости ртом, с губ которого текла тягучая красная слюна. Это казалось чем-то странным и совершенно сюрреалистичным, потому что юноша единожды на памяти Коллеи был не слишком презентабельного вида, а теперь он до того стал обезображен, что начал походить на пустынного гуля, сошедшего с гравюрного листа. Такой же измотанный, грязный и с окровавленным ртом, будто вымазался за трапезой очередного неудачливого путешественника. От неотесанного зрелища воротило со страшной силой и до того сильно, что болел уже не только желудок, но и все тело в целом. В особенности голова, которая, казалось, еще хоть один крик или даже шепот из посторонних ртов, и она лопнет, попросту не выдержав нагрузки. Череп разойдется по швам, и через щели в костном вместилище протиснется сам орган, сходящий с ума. И уровень ненормальности фантастически сильно зашкаливал, как при снах в высокую, изнуряющую и тело, и разум температуру. Когда снится что-то, что по описаниям подозрительно сильно было похоже на наркотическое опьянение от воскуривания некоторых растительных видов, каких в Сумеру невозможно было сосчитать на пальцах рук и ног. А вдруг тот препарат, который временно удерживал ее в состоянии покоя, оказался одной из форм наркотика? Что, если то, что стояло перед глазами и воспринималось ушами, было мощной галлюцинацией невменяемого мозга?

Это же не на самом деле?

— Ч-что-то случилось? Коллеи показалось, что она вынырнула из под толщи ледяной воды. Было слишком холодно. Не из-за длительного бездействия вовсе, а из-за того, что она видела. Видела пациентов, свои совершенно странные действия и кровавый лик среза. Нет, это не она видела своими глазами — ее заставили это узреть. Это было слишком реалистичное видение, построенное с такой четкостью и такими мелкими деталями, что она и не успела ничего понять. Она просто сидела на месте, пока разум блуждал в страшных лабиринтах, возведенных Порчей в голове и испытывал подлинные эмоции и ощущал как наяву. У пациентки закружилась голова, и ослабленное тело пробила болезненная молния из гнусной помеси страха и неполноценной жажды бежать. Сердце билось слишком сильно и громко, что можно было ощутить пульсацию в любой точке напряженного организма. Оглушительные удары застилали собой звуковое окружение, на котором стоило бы сконцентрироваться, чтобы прийти в себя. Но девочка не могла, поскольку тому препятствовал стремительный ритм, будто взбесившейся сосудистой системы, и мысль, разрывающая в клочья остатки самообладания: что если и это новое видение? Если это воздействие Порчи, то в какой момент оно началось и как долго уже длится? Плечо ноет под натиском остывших пальцев, решивших следовать элементарнейшей инструкции в случае ночного осознанного кошмара — нужно ущипнуть предельно больно и тогда это разобьет на мелкие осколки неприятную перед глазами картину. Она себя ущипнула не раз и не два, но по прежнему сидела на том же месте перед взволнованным срезом. То, что она видела незадолго до этого, было издевательством демонического Бога. Значит ли это, что теперь она видит своими, а не глазами давно погибшего существа? Коллеи видела, чувствовала и ощущала и в момент путешествия по предполагаемому будущему, и испытывает абсолютно то же самое и в настоящее время. Вдруг все-таки иллюзия — новый прозрачный куб, в который она оказалась заточена по прихоти скверны, текущей в своих венах? — Коллеи? Она не может быть уверена в подлинности мальчишки и окружения. Не может внимать словам из его рта. Не может быть уверена даже в своем истинном положении, горя в пламени из мыслей о фальшивости того, что видит перед собой. — Что с-с Вами?.. Все тело от кончиков пальцев и до головы леденеет и мокреет от микроскопических капелек пота, выступившего на коже. Истерзанное постоянным стрессом сердце снова зашлось в бешеном ритме, от которого стало до ужасного больно в груди, за костяной клеткой ребер. Перманентное чувство безысходности сковывало стальными путами и беспристрастно душило, заставляя терять последние нити нервов, связывающие сознание с телом. Хотелось забиться в темный угол, как грязная крыса. — П-простите, Кол... Коллеи среагировала молниеносно, и сегмент, потянувшийся к ней рукой, упал навзничь с криком. Сжатый кулак попал с потрясающей точностью в расслабленные челюсти и с приятным сопротивлением навредил мягким структурам. Девочка, загнанно дыша и не до конца осознавая, что ей движет, оставила Дзету корчиться на полу. Ее ожесточенные глаза неотрывно взирали сверху вниз за метаниями небольшого мальчишеского тельца у ног. Он скрутился в комок, как совсем маленькая многоножка, чтобы защититься от разрыва длинного тела, но в его случае из-за самый обычной боли, которая снова повторилась: девочка нанесла новые удары, но уже по корпусу. А следом опустилась на колени перед дрожащим срезом, в один рывок его перевернула на спину, раскрывая, и обрушилась серией злых прикосновений. Кровь разлетелась крупными и не очень пятнами по некогда чистому кабинету, знаменуя собой потерю того, что питает Вивьена. Пациентка тяжело задышала, когда обессиленно опустила конечности вдоль боков и с утерянным фокусом уставилась на то, что сотворила своими руками. Клон был вымазан в крови, слабо приоткрыл разорванные до одной из ноздрей губы, чтобы хватать воздух, потому что нос оказался забит соленой жидкостью. Этого не было достаточно, чтобы убить, но чтобы потерять сознание — вполне себе. Она не стремилась его убить, по крайней мере сейчас, когда ярость отступила, оставив за собой громадную пропасть из того, что она на секунду потеряла себя настоящую. Ту, которую всеми силами формировала уже в нормальной жизни. Однако жизнь вдруг стала в очередной раз ни разу не «нормальной» и, кажется, все еще фальшивой. Раз ложь, то, что она видит и то, что ощущает, тогда спустить пар таким незатейливым образом без вреда для себя и Вивьена — не так уж и плохо. Они с ним все равно не подлинные. Это просто одна из форм ее изворотливой Порчи, на которую она обрушилась праведным гневом за все те невзгоды, которые получила за прихоть ученого. Появись он вдруг перед ней, то как бы она поступила?.. Кажется, простым избиением дело не окончилось бы. С горьким смешком Коллеи встала на онемевшие ноги и взглянула с новыми силами на окровавленные руки. Они выглядели так реалистично, даже отвратительно, беря во внимание совершенное ими действо. Но жалеть иллюзию не было обязательно, потому она бросилась вон из кабинета, где оставила свои следы преступления. Вина за рукоприкладство было последним чувством, которое пациентка решилась бы испытать на сей раз в последнюю очередь. Пока что незрелым разумом руководили самое базовое из них — страх, резко забурливший кипящей лавой внутри. Самый настоящий ужас овладел истерзанным телом и заставил отдалиться от места, которое въелось в кору головного мозга, как то, где произошла пара неправильных для сформированного понимания вещей. Ей нужно вырваться из лаборатории, покинуть корчащегося мальчишку и разорвать порочный холст Порчи, которая выступала художником. Но как? Использовать посторонних невозможно, а бежать к тому, что показало оно, бессмысленно, потому что было ложно. Элементарным искушением и хрупкой надеждой, чтобы подвергнуть опасности и растерзать разум желаемого сосуда. Девушка остановилась, пролетая мимо очередной двери, за которой таилось помещение неизвестного назначения. Нет смысла бежать от фальшивой картинки, если ее можно разбить. Возможно, простого пощипывания плеча попросту не хватило для пробуждения от мерзкого наваждения, и стоит прибегнуть к излюбленному способу сознания? Смерть во время путешествия по снам будит моментально... Всего лишь нужно испытать кратковременное падение в никуда и тут же проснуться, будто всего этого бреда и не было. Как же хорошо, что у Доктора часть помещений не убраны и можно без проблем отыскать что-нибудь достаточно подходящее для мрачной задумки. И она бросилась к груде трудных механизмов на одном из столов, разбрасывая в сторону бесполезные для нее шестерни и некоторые инструменты, которые пускал в ход Предвестник. Они были слишком тупыми, плавными и, как бы то ни было смешно, безопасными. В голове не укладывалось, что мужчина мог иметь что-то, что не может навредить, а затем и убить при удобном случае. Руки совсем не слушались, ходя из стороны в сторону, и не могли, как положено, работать пальцами. Подчиняться отказывались не одни лишь руки, но и все тело в целом, которое попеременно бросало то в жар, то в холод, и постепенно настигало онемение, особенно ощутимое в голове. Мысли будто стали единым клейким комком размокшего крахмала и постепенно забивали собой не только череп, но и все тело в целом, из-за чего казалось, что все, чем она сейчас занимается и видит, какое-то отдаленное. Будто это и не она вовсе роется в старье Доктора, чтобы сделать то, о чем обязательно бы пожалела в настоящем, не иллюзионном. Необходимая вещь, наконец, нашлась — кривоватый пласт металла с острыми краями. Он блестел холодным светом в руке, как острый меч прославленных героев, и позволил девочке ощутить себя пусть и на чуточку, но сильнее и выше других с будущим орудием в потной от волнения руке. Нужно всего лишь единожды ударить и проснуться, сбросив с себя оковы наваждения Порчи. Нужно торопиться: чем быстрее она совершит это, тем быстрее очнется. Но страх даже перед смертью во сне неумолимо угнетал и задевал острыми когтями нежные внутренности нутра. А угроза скорого возращения Дзеты подстегивало приступить как можно скорее, пока копия сознания не настигла ее. Все таки удар был не таким сильным и ничего не значил для фантомного подростка. Коллеи пожирала остекленелым взглядом вооруженную ладонь и то, как ледяной металл коснулся нежной кожи ее предплечья. Она надавила, но тут же скривилась от болезненности и подкатывающей к горлу тошноты от представления будущей боли и того, какими крупными каплями кровь будет разбиваться о плитку пола. Это неприятно и слишком много для того запаса времени, которым она обладала. Если нужно проснуться, то должен быть впечатляющий испуг. Судорожно задышав, девушка взяла пластину в обе руки и ощутимо напряглась, готовясь к пробуждению. Она не готова была думать о вспышке нереальной боли и тому, что увидят ее глаза после исполнения плана, лучше всего было думать о радостном возвращении в реальность и абсолютной победой над Порчей, решившей «поиграть» с ее головой. Резкий выдох полной грудью и ослепляющая боль промчалась молнией в животе. От невозможного ощущения перед глазами замелькали разноцветные пятна, а с губ слетел слабый крик, перешедший в поверженный хрип. Оставалось только немного подождать, чтобы мозг успел обработать возможную смерть в видении и разбудил тело. Совсем немного нужно было подождать... А до того, пациентка, покачнувшись на месте от настигшего головокружения, рассмотрела яркую кровь. Какая странность, кровь продолжала течь, а сама девочка не спешила сбрасывать со своих напряженных плечей мерзопакостное наваждение. И боль была удивительно яркой, такой отчетливой, что угловатые колени дрожали, а из раны, не прекращаясь, текла горячая жидкость. Решив, что этого могло быть недостаточно для Порчи, Коллеи не без усилия физического и душевного надавила на живот, вгоняя пластину с уже полноценным криком. На этот раз перед глазами заплясали багровые мушки, а сами органы с фиолетовым пигментом широко вытаращились куда-то в пустую точку. Все тело от губительного ощущения стало будто камнем, задействовав каждую мышцу, как мишень для сигнализации о чрезвычайной ситуации. И таковая в действительности была — девушка страдала от обломка, который сама же в себя вогнала, и стремительно теряла драгоценную кровь. Она не очнулась. Неужели того, что она испытывала не хватило даже сейчас, чтобы укротить омерзительную сущность? Или... Или она совершила нечто пострашнее, чем попытку выбраться из лабиринтов разума? Капнувшая на пол кровь отрезвила ненормально громким звуком, раздавшимся в гробовой тишине лаборатории. Капля разбилась о плитку с мелкими брызгами, пятная ту теперь и своей кровью вместе с той, что покинула тела сегментов Дотторе. С размеренной течью из раны уходили силы, и Коллеи, не выстояв против всесильной дурноты и агонии, рухнула на колени. Боль мощными волнами разливалась по животу, концентрируясь в той единственной точке, где дрожал металл. Понимание постепенно накатывало ледяным потом и ознобом, какой она испытывала единожды в Снежной. Будто сама Царица забралась своими пальцами ей под кожу и, раздирая плоть ногтями, оставляла в ранках прорастать осколки Крио, бегущие по телу вместе с кровью. У Коллеи участилось дыхание и помутнело вокруг. К горлу медленно, но верно подступала тошнота, раздирающая пищевод агрессивной средой, которая угрожала вырваться изо рта через какое-то жалкое мгновение. И через какое-то жалкое мгновение свой же головной мозг сначала поклялся, а после всеми силами возжелал уничтожить самого себя из-за неверных мыслей, натолкнувших на то, что теперь сделано. Возможно, даже безвозвратно. Она допустила несколько ошибок сразу: позволила клону себя увести, не убила его и разрешила остаться рядом. Но роковая ошибка была совершена в момент воспаления страха, когда она элементарно допустила мысль о таком «выходе из ситуации». Теперь ей и только ей разбираться с последствиями и самостоятельно бороться за себя, потому что теперь ей точно никто не поможет. Старшие копии мертвы, Доктор отсутствовал, а Дзету она своими же руками покалечила до такой степени, что все лицо оказалось красным, как пол под коленями, на который она все-таки упала. Дышать с каждой секундой становилось все сложнее и сложнее из-за боли, ползущей в стороны от раны в животе, откуда девочка не торопилась вынимать металл. Она не могла вот так просто сдаться, поддавшись влиянию гипоксии, закрыть глаза и впасть в бескрайнюю черноту, больше не вставая. У нее остались еще цели, которых она обязана достичь, чтобы доказать, что она... А что она? Должна доказать, что способна жить? Обязана из кожи вон лезть, чтобы растерзать Второго Предвестника? Должна саботировать его деятельность? Должна вернуться на родину? Зачем, если она слаба и искалечена элеазаром, постепенно прогрессирующим на ее конечностях? Если она истерзана ученым и его опытами, часть из которых до сих пор не сошли, хоть и проводились неизвестно сколько времени назад? Если на родине, в Сумеру, к ней снова будут относиться, как к хрустальной, и с щемящим сердцем ожидать, когда девочка устанет бороться с болезнью и в конце концов прекратит дышать, закатив навсегда свои большие фиолетовые глаза. Коллеи боролась за себя и свое несуществующее право на жизнь с самого рождения, как только кожу осквернила болезнь Сумеру. Каждый день на нее обваливалось непомерное количество испытаний, которые она успешно преодолевала сквозь кровь и пот, твердо заявляя о своем намерении. Она всю жизнь стремилась к тому, что обнаружила в Мондштадте и обрела в стране Мудрости. И этого все равно оказалось недостаточно и, кажется, сами высшие силы были против ее становления полноценным человеком, потому что, будучи изувеченной, она была намного интересней. Должно быть, поэтому она и полезла на рожон, выступая против Предвестника Фатуи спустя долгие годы разлуки. Горячая слеза аккуратно вышла за пределы века и покатилась по щеке, обжигая более высокой температурой. Пациентка тяжело сглотнула, на секунду ощутив железистый привкус по рту. Был то фантом ее паникующего сознания или самая настоящая правда, она не знала, да и не хотела. Хотелось спать. Наверное, сон выйдет длинным, но спокойным, без урывчатых противных образов и частых пробуждений. Болел не один лишь живот. Вместе с ним горько щемило грудь, словно внутренности в ней съеживаются до ненормально крохотных размеров, а образовавшееся свободное место спадало под весом костей и структур над ними. Рука, удерживающая металл в полости тела, осторожно отстранилась от плоти, и пласт металла легко выскользнул из глубокой раны. Боль еще сохранялась, но стало намного легче без давления на мягкие ткани. Но стало невыносимо холодно. Холоднее, чем когда бы то ни было. Девушка лежала на полу и пустым, совсем тупым взглядом всматривалась в растущее около нее алое пятно, поглощающее белый цвет плитки и пачкающее ее скудную одежду и голые ноги. Лужа зловеще блестела и манила своим мрачным происхождением безвозвратно утекающей юной жизни. Коллеи боится и жалеет. Потому что всегда доставляла одни лишь неудобства и проблемы, поэтому ее окончательный «уход» не так уж плох: соотечественникам не придется возиться с предательницей, а Доктору — с ее телом, чтобы воссоздать оружие вновь. Он не навредит Сумеру.