«Смогу распоряжатся твоим телом, как мне будет угодно»
Слишком много идей приходило на ум, каждая из которых выскабливала остатки здравого смысла из полостей тела, оставляя вместо них тягучее, как смола, отчаяние и безнадегу. Коллеи не берется думать, что могло бы это значить и что Предвестник может сотворить с уже не раз использованным в многочисленных планах сосудом. Не хотелось доверять его в очередной раз в жестокие руки, как и не хотелось терять себя, поддавшись нечестивому внутри. Но не хотелось продолжать влачить свое ненавистное существование в качестве, она не стесняется такого сравнения, самой настоящей лабораторной, излишне живучей крысы, которую должно было бы умертвить после ряда испытаний, повредивших ее невинность относительно чистоты крови и разума. Осточертело, только и всего, что такой необдуманный на первый взгляд шаг был самым привлекательным предложением. Но вдруг он, распоряжаясь ее пустым телом, затеет что-то, что навсегда изменит общий уклад не какой-то конкретной структуры государства, не какого-то одного из Семи Королевств, а всего Тейвата в целом? Он определенно мог это сделать, имея под рукой ресурсы Фатууса, расположение среди старших по рангу Предвестников и самой Царицы, принявшей его когда-то, наверное, очень давно в свои ряды против Божественного Порядка. Наверняка произойдет катастрофа, а за ней еще и ещееще. И все это исключительно из-за того, что слабая, больная она откажется от неравной и болезненной борьбы здесь и сейчас. Возможно, она брала на себя слишком много и совсем не знала, для какой такой цели ее увезли так далеко от родины и зачем обкалывают порочной кровью. Но переживания такого масштаба, безусловно, имели место быть. Если пострадает привычный уклад жизни одних, то пострадают и другие. Это коснется Сумеру — Родины, которая однажды отвернулась от нее, отдав в свободное пользование лекарю из Снежной. Коснется тех граждан, которые наблюдали с презрением за живым трупом, которые швырялись камнями, которые гнали ее как чумную. Тех, которые в возможном будущем отнеслись к ней не как к потерпевшему собрату, а к злейшему врагу — предателю, состоявшему в сговоре с самой преступностью. Это так или иначе коснется наставника, Махаматры Академии, немногочисленных товарищей... Она загнана в клетку теми, кому обязана недолгой, но хорошей жизнью, ведь иначе их вклад в нее окажется бесплоден. Стремительно поглощаемая Порчей Коллеи, не могла больше выплакать и крохотной слезинки — слез не осталось. Ничего не осталось. — Говори громче, Коллеи, — скомандовал сухо Дотторе, когда блеклые губы пациентки зашевелились, выпуская из легких остатки теплого воздуха. Из последних сил девушка приподняла голову так слабо, что со стороны это неровное движение было больше похоже на внезапную судорогу. Благо, мужчина шершавым касанием развернул белое лицо к себе и посмотрел в темнеющие белки глаз. — Нет... — Что «нет»? Мне нужна конкретика, ты же можешь еще говорить. Ну же. Коллеи пошире раскрыла глаза, чтобы хоть как-то разглядеть мутнеющее лицо Фатуи, и ощутила, как рьяно пульсируют крохотные сосуды глаз от перенапряжения. Постепенно взор настигал черная беспросветная тьма, окрашивающая силуэт в невиданный до сего момента цвет. — Не убивайте, — прозвучало даже слишком твердо для умирающей. И точно обдуманный ответ был принят без пререканий, без едких усмешок и ядовитого осуждения глупости. Дотторе выпустил ее тело из рук, бросился куда-то в сторону, гремя металлическим и стеклянным инструментарием, звуки которых до конца поглотились змеиными пастями. Коллеи ощутила себя оторванной от реальности, в каком-то куполе, возможно, скорлупе, будто стала вмиг эмбрионом, не способным разобрать того, что происходит за пределами материнской утробы или крепкой скорлупы. Пока в груди не разлился холод, прошедший барьер в виде грудины. Сердце мгновенно застучало в разы быстрее, причиняя своими сокращениями сокрушительную боль не только в грудной клетке, но и во всем теле в целом. Резкий вдох, последовавший за резью, обжог легкие, как при рождении, и раскрыл девственные легкие. Она выгнулась под неестественным углом так, что послышался, кажется, хруст. Омерзительный, громкий, отрезвляющий и отгоняющий от себя хищников с чешуей вместо густого меха. Пресмыкающиеся зашипели, сверкнули глазами и впились клыками в плоть, когда отошли от суставного грохота. Коллеи мгновенно вцепилась в мышечные тела, облупила чешуйки ногтями, ободрала до темной крови и сорвала их с себя в панике. В ужасе смахивала и защищала лицо, которые они успели искусать до наливающихся кровью отеков, похожих на заразные бубоны. Было настолько страшно, что казалось, будто запущенное со сторонней помощью сердце сейчас резко встанет, а горло, охваченное натяжной болью, спровоцирует разрыв крохотных капилляров и откроет кровохарканье. Глотку саднило из-за крика, который она даже не услышала, борясь с тем, чего нет и за чем молчаливо наблюдал Дотторе. Который в какой-то момент ее опасной борьбы прижал наполненные силой конечности к столу, не позволяя драть вовсе не змей, а саму себя. Но девочка даже так умудрялась извиваться, уподоблясь тем, кого хотела истребить, позабыв об открытой ране в ее нутре, откуда хлестко пошла кровь. Жаль, ведь остановить ее было несколько затруднительно. Доктор, сжавший челюсти, поглядывал то на искаженное в агонии лицо подопытной, цвет глаз и форма зрачка которой лихорадочно менялись с блеклого на яркий и с привычного круглого на резко суженый рептильный. То на живот, в котором не так давно был своими пальцами, трогая девочку изнутри размеренными фрикциями. Коллеи менялась неумолимо быстро и часто перескакивала с премерзкого демонического на более привычный человечный вид, и мужчина не мог вмешаться в запущенный второй инъекцией процесс. Доза была более концентрированной и тяжелой, сулила высокой угрозой летальности, но это была необходимая для девушки мера, чтобы, покалечив в очередной раз, спасти. Он ощутимо напрягся, когда из раскрытого рта булькающим месивом вышла чернота, отчетливо пахнущая железом и необычайно мощной вонью трупного разложения на далеких, запущенных стадиях деструкции. Ее кожа приобрела схожий по оттенку цвет, посерев, когда сосудистый рисунок стал во много раз темнее. Вдруг голос подопытной поломался, она захрипела и совсем замолкла. Следом из раскрытого рта побежала пена, потекшая по щеке, когда Второй Предвестник экстренно задал ее отключенному телу боковое положение, не позволяя позорно захлебнуться в таком ненормально большом обилии слизистых выделений. Если она не захлебнется, то точно теперь ощутит на себе все прелести ощущения вылезшей наружу части кишечника, возможный факт которого, лекарь держал в голове. Только он собрался прижать рукой брюшину, как столкнулся с удивительным процессом, который до этого наблюдал всего лишь однин-два раза на подопытных, которых сжирала Порча — быстрый процесс спайки раны. Ее увечье стало хоть и быстро, но ужасно неровно сращиваться, регенерируя разрушенные структуры ткани. Воспрянувшая духом Порча, до этого поддерживающая слишком долго ее жизнедеятельность, теперь, будто в панике, «склеивая» края раны и возвращая животу целостную форму. Дотторе был освобожден от обязанности хирургически вмешиваться в то, что своими же руками усугубил. Однако добрый жест помощи был оказан вовсе не по доброте душевной, а из желания заполучить скверной в свое распоряжение целое и пригодное тело. Тряска постепенно стала утихать, и Доктор не брался сказать точное время, которое понадобилось на усмирение мышечных сокращений и остановку текущей жижи из рта девушки. В какой-то момент он недоверчиво ослабил свою хватку на ее истощенном теле и подметил следы на коже от своих же рук, которые постепенно наливались бурым цветом. Он был вынужден очистить ротовую полость своей пациентки, раскрыть ее дыхательные пути, чтобы она не задохнулась, и зафиксировать бессознательную Коллеи в наиболее подходящем положении, понимая, что этот приступ станет точно не последним в ближайшие несколько часов. А может и в период до одних суток, когда определяются факторы выживаемости объекта опыта. С металлического стола размеренно капала вязкая жидкость неприятного цвета и громко разбивалась о светлый пол, разлетаясь на десятки других крохотных брызг. Они, как веснушки, усеивали лица рыжеватых и не очень детей, ползущие по коже задорными капитошками. Вроде тех, какие были на лице Одиннадцатого из Предвестников Фатуи. Забавно, ведь и самого Чайльда Тарталью нередко можно было видеть и с россыпью пигментных пятен, и с кровью на пышных, защищающих от холода одеждах. Если тот меланин Дотторе считал обычным явлением его необычной генетики, распрастранненой в роду Тартальи, то вот к крови он относился куда более трепетно, прежде всего определяя красный, как нечто, что переносит многочисленные инфекции. Она всегда резко пахла и имела тенденцию с особой силой въедаться в одежду и попавшие под напасть предметы. То же касалось и крови девочки — особый статус не делал ее совершенно стерильной или, как минимум, чистой для восприятия Второго Предвестника. Он недолго смотрел на то, что выходило из девочки, а после обвел изучающим взглядом полностью нагое тело, вымазанное уже высохшими жидкостями. Красные глаза с пристальным вниманием замерли на груди, присматриваясь к еле заметным дыхательным движениям, которые, пока что сохранялись. С грудной клетки он опустился на область эпигастрия и прошел до самой раны, затянувшейся до того неровно, что останется еще один премерзкий глубокий шрам. Впрочем, Доктор всегда может себе позволить рассечь ткань и зашить ее живот так, чтобы свести зарастание к тонкому рубцу. Заодно сможет проверить, сможет ли Порча снова зарастить брюшную полость... Остальные волнующие эксперименты мужчина оставит на более позднее время, когда девочка, например, придет в себя. Если опять же таки придет. Разумеется, лекарь всеми силами жаждет верить в силы своей пациентки, которая пережила бесчисленное множество его волнующих опытов, однако всегда стоит учитывать погрешность в лице ломкости человеческого тела и разума. Не исключено, что ее сознание, волнующее существо Дотторе, не сумеет выкарабкаться из стен, которые оно само же и выставило в целях безопасности. Тогда и выйдет, что его живучая Коллеи будет заточена, как презренный узник в четырех прозрачных стенах. Будто поместят в стеклянный куб на потеху тех, кто остался за пределами нехитрой «клетки». Этого бы не хотелось, иначе станет малость скучновато. А до тех пор, мужчина принял решение омыть свои липкие руки, а следом взяться и за пациентку, пребывавшую в состоянии куда более плачевном, чем просто испачканные конечности. Его ладони, знавшие кровь слишком долго, чтобы помнить, и имеющие необъятный опыт в анатомировании и других немалоинтересных вещах, мелко дрожали. От напряжения, должно быть. И собственной усталости.***
Перед глазами было темно, как в глубокую непогожую Сумерскую ночь, когда деревья валит шквалистый ветер, а дождь льет не прекращая. В бурю обычно бывало прохладно, даже холодно, до сильного озноба и негнущихся, будто задеревенелых пальцев. Но вокруг было тепло, влажно, мягко и немного удушающе тесно. Коллеи проглотила змея. Девочка смогла запоздало догадаться, только когда ощутила сокращение приютивших ее тело стенок и отчетливое понимание смены места положения, когда черное брюхо извивающейся лентой поползло по земле. Будто нарочно, пресмыкающееся шло теми путями, которые были наиболее ухабисты и каменисты, чтобы оббить нежную поверхность ребер девочки свкозь сильные мышцы, окружавшие ее. Было невозможно даже двинуться в желудочно-кишечном тракте, не то что сопротивляться и бороться с гладкой мышечной мускулатурой пищеварительного органа. Теплые внутренности так сильно давили со всех сторон и сжимали в дискомфортном положении, что казалось, будто конечности успели попарно слипнуться. Удивительно, что хоть и тяжело, но по прежнему выходило почти что без затруднений дышать, насыщаясь спертым воздухом. Было особенно тяжело сокращать межреберные мышцы, когда слизистые крепко обхватывали ее вытянутое тело при нарастании волны перестальтики, которые должны проталкивать глубже в змеиную тушу. Но поступательные сокращения оказались ровно в противоположную сторону, и Коллеи, по прежнему не раскрывающая глаз, безвольно отдалась проталкивающим движениям по склизким складкам. Пациентка жадно вдохнула свежий воздух, как только голова показалась из раскрытой пасти. Ладони в панике вцепились в свое лицо, стягивая вязкую, как пленку, слизь. Она успела набиться в ноздри, немного в рот и облепить блестящим соком кожу, грозя начать жечься с минуты на минуту, из-за высокой кислотности. Удивительно, что она не переварилась. Дополнительно откашлявшись, девочка встала на дрожащие конечности и опасливо подняла фиолетовые глаза на чудовище, отрыгнувшее ее обратно. Оно было невообразимых размеров, страшно черным и горящими пурпурными глазами. И оно, имея форму гигантской змеи, хищно разглядывало человека перед собой узкими, как щель, зрачками. Встретившись с крупным оком напротив, девочка ощутила себя не просто крохотной в сравнении в величественным существом, терзавшим ее. Но и непреодолимо слабой, ощущая со зрительным контактом все превосходство чешуйчатого животного. Его полыхающий тем же цветом глаз, что и у Коллеи, словно вводил в состояние транса и приказывал не шевелиться, иначе быть жестокой расправе. — Почему? — спросила она, превозмогая боль в глотке и неимоверную сухость слизистой. Это «почему» понимали только они с длиннющей и толстенной змеей, не разрывая зрительного контакта. Их зрачки молчаливо друг друга поглощали и боролись, как дуэлянты. Только вот это была неравная битва, и преимущество принадлежало хищному животному, выпустившему снова свой длинный прохладный язык. Его раздвоенный кончик сначала собрал остатки своих же выделений с плеча, по которому тянулись черные тяжи, с мягкой груди, жадно глотая рваный хриплый вздох удивленной и сбитой с толку девушки. Она с недопониманием проследила глазами за свежими разводами и задерживала дыхание, когда подвижная мышца обводила контрур ключиц, острых плечей и прихватывала вставший от холода сосок. По телу побежали не первые мурашки, просто до этого она их упорно не замечала. Собственно, предпочла бы то же и сейчас, ощущая себя до крайности странно и неправильно. Одним словом, отторгающе. Особенно когда грудь оставили в покое и опустились на живот, цепляя время от времени еще свежую рану, активно отзывающуюся на любые прикосновения. Это было все еще больно, но не так, как делал это же Дотторе. Девушка изучающе рассматривала мощную голову чудовища и сводила дрожащие от напряжение тонкие брови к переносице, когда язык проскальзывал ниже гребней подвздошных костей, так хорошо видных почти что лежа. До этого глубоко в груди сидело молчаливое безразличие и легкое отвращение от того, что пролежала некоторое время в желудке чудовища. Следом шли непонимание и искренний интерес, а там уже и трепет перед чем-то живым, что превосходило физические параметры во множество раз. Но и не только в них было дело — бралось во внимание происхождение образа перед глазами. Это была Порча, и Коллеи встретилась с ней таким образом тет-а-тет впервые. И впервые ощущает на себе столько фантомной слизи и неотрывного взора, пылающих пурпуром глаз. Подумать только, эта сущность находится в ней, хозяйничает вместо нее и гласит свои законы, которым волей неволей, а подчиняешься от нечего делать. Исключительно из-за давления извне и давлению здешнему, она лежала под змеиной тушей и вздрагивала. Пока руки сами не потянулись к морде Порчи, чтобы остановить несильным, но вполне ощутимым толчком к нос. Отторжение имело место быть, как и забившееся быстрее от страха сердце. Коллеи ощутила себя едой, которую оставили на потом. Той самой, которую хотелось опробовать в последнюю очередь из-за особенного вкуса. Она не без усилия отвела змеиную голову от себя и, вскочив на ноги, собралась бежать прочь по мрачным развалинам, в которых себя только что обнаружила. Не имело значения куда, поскольку она просто остро нуждалась в укрытии. Под стопами обрывками валялись истлевшие знамена, кусочки плоского металла — разбитых мечей и некоторых лат. По углам глаза цеплялись за разбросанные и потемневшие от старости шлемы павших воинов, в которых уже селилось не первое поколение громадных черных пауков. Они медлительно ползали по своим белесым нитям паутины, то поправляя, то покидая насиженное место, чтобы размять аккуратные мохнатые лапки. Руины древней постройки были отчего-то смутно знакомы, но при этом совсем чужими и местами «недостроенными», будто сознание не справлялось с огромной нагрузкой уже выстроенной картинки. Или, например, Порча поленилась скрупулезно выстраивать видение. От быстрого бега в воздух поднималась пыль, копившаяся здесь явно не первое столетие. Она неприятно щекотала нос и пугала своими размерами, когда кусочек-другой по случайности залетал в дыхательные пути, вызывая кашель. Девочка спотыкалась о лежащие на каменных плитах оружие и даже целые истлевшие перчатки рыцарской сбруи, а иногда проваливалась стопами в особенно грубокие трещины. И лестница в неизвестно куда была совершенно такой же. В противном случае она бы не оступилась из-за обрушившегося края ступеньки, на которую решила наступить. Живой Глаз Порчи упал с громким испуганным криком, ощутив, как сильно запекло от боли лодыжку. Каменные края бесцеремонно разодрали кожу, и по ноге побежали первые капли крови, скатывающиеся в крупные ручьи. С бешеной одышкой и шипением от не самых приятных ощущений, она устремила свой ошалелый взор на то, от чего стремилась всеми силами сбежать. Но змея беспристрастно ползла в ее сторону, предупреждающе пошикивая, будучи явно недовольной поведением израненной тушки. Высунутый язык вбирал в себя запахи из окружения и передавал сведения о запахе Коллеи точно в мозг, который возбужденно изнывал по запаху человеческой девочки. Чего не скажешь об органе в черепной коробки нынешней жертвы. Ее мозг метался и в оцепенении вместе с телом ожидал того, о чем совершенно не хотелось думать. Но картинки сами по себе всплывали перед глазами. Оно ее оплетет длинным телом, сдавит кости, а потом проглотит заживо тело, умирающее от внутреннего кровотечения. Если, конечно, сердце окажется целым после накатившего за раз мощного удушья, спровоцированным сдавливанием груди. Змея замедлила свой несешный ход, а после и вовсе замерла, когда вытянутая морда оказалась у кровоточащей ноги голой девочки. Мокрая пасть раскрылась, и оттуда на рану вывалился мокрый язык, раздражающий раненные ткани своей шершавой структурой. Коллеи не смогла сдержать болезненного стона, когда кончик вошел под кожу, отделяя темное мясо от «оболочки». Она дернула ногой и, подтянув ее к себе, вознамерилась позорно бежать хоть ползком или хоть еще как. Главное, подальше от чудовища. Животное строптиво зашипело, являя длинные с, человеческое предплечье, клыки, под которыми набухали железы, секретирующие яд. Но кусать оно не торопилось, а вот сковать тело сильным хвостом — вполне себе. Единое тело обвилось вокруг окровавленной ноги, которая волочилась позади, и дернула на себя Коллеи, за которой последовала каменная крошка и груда пыли. — Отпусти!.. Пациентка честно сопротивлялась изо всех сил: дергала ногой, била кулаками по мощной чешуе и даже попыталась пробить «броню» рядом лежащим булыжником, но усилия оказались тщетны и легко прервались, когда вдоль тела поползли мышцы. Они давили, заставляя задыхаться и яростно дрыгаться в панике. Она в ужасе замерла, когда ощутила шумное дыхание у самых ребер, услышала влажные звуки из огромного рта, а следом снова почувствовала извилистый язык. Змея вкушала ее ледяной пот с кожи и гадливо рокотала, когда Коллеи не теряла надежды высвободиться, извиваясь не хуже обычной змеи и пытаясь вырвать зубами пару чешуек зубами. Но роговой слой эпителия совсем не поддавался, а самооборона была позабыта, как только длинное пресмыкающееся вдруг вздрогнуло, а следом тяжело задышало. Фиолетовые девичьи глаза не без ужаса уставились на гибкое тело и обнаружили, что сквозь бока что-то прорастает. Пока что маленькое и неоформленное, но со временем все больше и больше походящее на самые настоящие рептильные лапы. Змея совершенно внезапно стала четырехногой здоровущей ящерицей, когтистые лапы которой без жалости вжали руки девицы в разрушенные ступени, не волнуясь о возможном разможжении костей. Крик снизу явно воодушевил животное, и оно мазнуло слюной по жесткой грудине и срощенному не так давно животу. Тогда же и разлилась совершенно невообразимая боль, когда не только клыки, но и отрощенные за какие-то жалкие пару секунд резцы вонзились в мягкий живот, повторно разрывая ткани. Все усилия, приложенные к регенерации ее тела, пошли насмарку, как только кровь побежала по бокам наружу, а угловатая морда зарылась в нутро. Было так больно, что перед глазами плясали разноцветные мушки, а в ушах зазвенело, не позволяющий услышать чавканье, доносящееся снизу. Глаза на выкате были мокрыми, и из них бежали слезы, пока зрачки бездумно всматривались в такой же разрушенный, как и пол, потолок. Животное мокро чавкало, несдержанно дыша в раскрытый живот. Кажется, человечина пришлась по вкусу останкам божественного. Ее пожирали. Решили поглотить, как она себе и представляла, начав поедать органы, начиная с брюшной полости. Живот мерно пустел, когда зубы, как копья, вонзались в длинные ленты кишок и нетерпеливо перемалывали зубами. А после и вовсе не жевали, давая глотать целиком ничем не наполненные органы, смоченные кровью и обильной слюной, включаашей в себя самую малость яда, капающего из-за раздражения желез близ клыков. Это месиво хоть и жгло, однако совсем не ощущалась среди общего ощущения страшной боли, которой подверглась девочка. Удивительно, что не наступало болевого шока. Или, например, не было ни малейшего желания проваливаться в обморок и в состояние куда более далекое, чем простая потеря сознания — полноценную кому, в которой станет совсем беззащитной. Но нет, Коллеи ощущала все слишком хорошо и четко и не могла ничего поделать ни с рвущейся тканью, ни мерзопакостной дробежкой костей. Хруст бил страшными волнами тревоги по голове и всему телу в целом, что затрудняло своеобразную связь между своим внутренним, а ныне съеденным миром и окружением, целиком и полностью вырисованным демоном. — Ты такая вкусная, Коллеи. Если бы в брюшной полости были неповрежденные органы, то они мгновенно сократились от накатившей истерики и премерзкого существа перед собой, которое сумело претерпеть некоторые метаморфозы и стать совершенно таким же, как и тот, кого нужно было истребить. Сильное нависало над ее надъеденным и истекающим кровью. Животное пропало, как по щелчку пальцев, а на его месте оказался Доктор, с жадностью вкушающий орган, который Коллеи в силу своей неосведомленности и дурноты не сумела определить. — Твоя кровь испоганена Порчей, но даже так не теряешь сладости нетронутого мяса... Коллеи затошнило от вида мужчины, вылизывающего руки в крови и посматривающего сверху вниз с лукавым прищуром. Благо не съеденный желудок сумел сократиться и с болезненным спазмом излиться через рот пустой кислотой, обжигающей слизистую нежной ротовой полости и кожу губ. Это даже не из-за агонии, ставшей постоянной спутницей пациентки, а из-за лика Предвестника так близко и его общего возбужденного настроя, который был слишком хорошо не только виден, но и ощутим из-за отсутствия одежды и на своем, и на его теле. Тошно от боли, извращенных слов и проклятого взора, упавшего на мужскую эрекцию, когда девушка с хрипотцой перекатилась со спины на бок. Она жаждала всеми силами частично отдалиться и больше не ощущать касания на бедре, которое не принадлежало рукам Доктора. Коллеи, конечно, видела анатомию мужских тел и на базовом уровне понимала, что к чему. Однако вот так вот встретиться лицом к лицу к органу, имеющему немаловажную роль в детородной функции... Было отвратительно. И еще гаже от того, что это был Дотторе, открыто насмехающийся над тем, что осталось после грязного акта каннибализма. Он схватился за мягкие бедра, рванул облегчавшее тело на себя и, склонившись над нутром, жадно вцепился в зубами в те немногочисленные остатки, которые не успел поглотить. Коллеи не могла кричать, хоть и хотелось, настолько это ярко ощущалось. Хотелось отпрянуть и нанести ответный удар, но на такую роскошь не хватало сил. Как и на дальнейшее сопротивление единому резкому толчку, раскрывшему нутро по новому и до конца. Раз. Два. Три... Много. Много движений и много болтовни из грязного от крови рта. Много хриплых вздохов и плача снизу, под разговорившимся врачом. У него не было определенного стиля и он брал по наитию, так, как чувствовал и хотел, не считаясь со мнением «трупа», наконец-то отключившегося всего на пару мгновений, которых хватило, чтобы воздух сотряс очередной крик. На этот раз от того, что рука грубо отпихнула желудок, прошла глубже в грудную клетку, минуя множественные препятствия. Конечность разорвала некоторые лишние для манипуляции структуры и обхватила распаленными от высокого настроения пальцами одну из важнейших мышц — сердце. Всего одно движение и сосуды оборвались, дав утонуть груди в пульсирующих струях крови. А сам орган, Дотторе поспешил вкусить, не отводя глаз от застывшего лица Коллеи.