Мальчик+Мальчик

"Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь", - поётся в известной песне. Саня полностью согласен с этими словами. Какой смысл уноситься мыслями далеко вперёд, в туманное будущее или то и дело возвращаться в безвозвратно ушедшее прошлое? Нужно жить сегодняшним днём, наслаждаться моментом, ценить каждое счастливое мгновение. Одолел противника в спарринге на джиу-джитсу - радуйся. Кое-как вытянул контрольную по физике на четыре - благодари судьбу. Бежишь вечером к Даньке - ликуй. Ведь эти простые, но чудесные удовольствия далеко не всем даны. Но в своих рассуждениях Саня всё же слегка кривит душой. Слишком часто он вспоминает своё Зеленокаменское детство и отчаянно по нему тоскует. Почему? Он и сам доподлинно не знает. По природе ли он скучает, по квартире в пятиэтажке, по маленькой сельской школе, по беззаботным играм с ребятами? Или по отцу, с которым так и не довелось ему свидеться и никогда уже не доведётся. С прежними друзьями по двору Саня дружит в соцсетях. Некоторые разъехались из Зеленокаменска, как и Санина семья, с другими Саня изредка пересекается на даче, ходит купаться или погулять. Но это уже не та дружба, а скорее общение по старой памяти. Ни один из старых знакомых и на половину не близок Сане, как Трактор. Да и сам городок Зеленокаменск за последние пять лет расстроился, разросся вширь, и с каждым годом всё больше напоминает Большой город. Как грибы после дождя, повылезали на Зеленокаменских некогда зелёных полях кирпичные многоэтажки, раскинулись благоустроенные парки, появились торгово-развлекательные комплексы и гипермаркеты. Все эти новшества хороши для жизни, но Сане не нравятся. Ведь из-за них он не узнает свой родной город. Хорошо, хоть в пригороде, где у Сани дача, почти всё осталось, как раньше. Но стоит ли переживать обо всех случившихся переменах? Нет. Саня в том смысла не видит. Прошлое на то и есть прошлое, прошло, и поминай, как звали, и нечего лить напрасные слёзы и бередить душу. Но Данька, по-видимому, так не считает. После того, как Санины друзья окончательно его приняли, вступились перед Лосем да ещё и пригласили их вместе на вечеринку, Данька о чём-то постоянно напряжённо думал. Когда Данька обеспокоен, лицо его заостряется, на лбу пролегает складка. В конце концов, Саня взял и спросил, в чём дело. Если у Даньки неладное приключилось, он обязан ему помочь или хотя бы выслушать. "Хочу тебе кое-что о себе рассказать, но боюсь, - признался Данька, - Вдруг ты во мне разочаруешься, - он громко засопел и опустил глаза. - Но я всё равно расскажу, вот только смелости наберусь», - заявил он и прижался к Саниному плечу. Саня такой глупости давным-давно не слыхал. Чтобы он в Даньке разочаровался? Большей околесицы и придумать сложно. "Ладно, ладно, не кипятись, - Данька улыбнулся и погладил Саню по плечу, - Выслушаешь, тогда и решишь". "Было бы что решать! - фыркнул Саня. - Но ты, конечно, расскажи, чего хотел". И однажды Данька наконец осмелился. Они уселись на каменный парапет на набережной и свесили ноги вниз. По реке скользят речные трамвайчики: побольше и поменьше, белые, полосатые, с надписями и рисунками. Вечер пасмурный, но дождя пока нет. Сквозь тучи виднеются, как заплатки, кусочки серо-голубого неба. С противоположного берега ветер доносит бренчание гитары. Группа уличных музыкантов выводит: "Когда твоя девушка больна-а-а-а-а". Собравшиеся вокруг снимают на камеру, хлопают и пританцовывают. Но это на другом, более оживлённом, берегу. Там, где устроились Саня с Данькой немноголюдно, по шоссе за их спинами проносятся машины, редкие гуляки праздно шатаются и фотографируются на мосту. - Так вот, – в третий раз начинает Данька и опять осекается. Ветер ворошит его лёгкие льняные волосы, зелёные глаза потемнели от волнения, в зрачках плещется река. Саня не торопит. Он крутит миниатюрный кубик Рубика на Данькиных ключах. Данька собирает его за пару минут, а Сане и за двадцать не удаётся. Наверное, это как-то связано с уровнем айкью. Данька однажды обмолвился, что его айкью 129. Саня понятия не имел, что это означает, но потом прогуглил и всё понял. Ясное дело, Данька - страсть какой умный, а вот про Санин айкью и подумать страшно. Он решил никогда его не проверять, вдруг его айкью окажется ниже плинтуса. Чего доброго, Саня посчитает себя недостойным Даньки, и придётся с этим срочно что-то делать. Не отказываться же от Даньки из-за какого-то айкью?! А учиться Саня ой как не любит. Лучше убираться, посуду мыть или на даче вкалывать по хозяйству. - С самого начала расскажу, - решается Данька. – Только не перебивай, - умоляюще произносит он. – И не смотри на меня, пока говорю. Саня поднимает брови, но затем кивает. - Буду смотреть на кубик, - обещает он. – Глаз от него не отведу. Если для Даньки это важно, Саня ни за что на него не посмотрит. - Хорошо, - Данька набирает в грудь воздуха побольше. *** Данька всегда знал, что главный человек в жизни папы – его дед, папин папа. Ни мама, ни бабушка, ни Макс, ни он, Данька, а именно дедушка. И именно к его мнению отец прислушается, именно на его советы опирается и во всём на него равняется. Возможно, если бы не дед, и с Данькой бы иначе сложилось? Хотя, как знать. Данька деда знал плохо, жили они с бабушкой на севере, виделись нечасто. Много лет назад они с Максом целую неделю гостили у бабушки с дедушкой, и дед почему-то жутко отругал Даньку за то, что тот играл в куклу Люську. Резиновая Люська с рыжими колтунами-волосами и круглыми пластмассовыми глазами осталась от папиной сестры Лиды, в десять лет утонувшей во время купания в озере. Возможно, это событие и наложило отпечаток суровости и нелюдимости на характер деда. Сколько Данька его помнил, дед почти не улыбался, а смеялся и того реже. Данька не понял, почему его ругают, пытался объяснить, что играет в Люську от безысходности, ведь всех своих зверюшек он позабыл дома, а в самолеты и машинки Макса играть ему неинтересно. Но дед не слушал. «Мальчик в куклы играть не должен», - как заезженная пластинка талдычил он. «Почему? - удивлялся Данька. - Куклы - тоже игрушки, в чём-разница-то?» «Куклы – игрушки девчачьи, мальчишкам не положенные. Парень должен заниматься спортом, стрелять, лазить по деревьям, автомобиль водить», - растолковывал дед. Данька согласился с дедом, что все эти занятия нужные и полезные, но почему они противоречат играм в куклы, так и не сообразил. Не желая нервировать деда, Данька отдал Люську бабушке и взялся за машинки брата. Возить автомобильчики туда-сюда, изображая аварии, гонки и столкновения было скучно, а потому Данька принялся мастерить им одёжки. «Это ещё что за номер?» - воскликнул дед, увидев пышную юбку с оборками, в которую Данька нарядил серебристый локомотив. Опять Данька деду не угодил. Оказалось, женскую одежду для машинок сооружать мальчикам тоже не положено. Бабушка за Даньку вступилась, сказала: он ещё маленький и не понимает. Он и правда не понимал, почему ничего из интересного ему не положено. «Не запускай это дело, Влад, - предостерегал позже дед отца. – Парень растёт, как девка». «Он долго лечился, поэтому ранимый и эмоциональный, - напомнила мама, вступившись за Даньку. – Трудно ему пришлось». На самом деле, это маме трудно пришлось. Это у неё случились тяжёлые, долгие роды. Это её еле откачали, когда близнецы наконец появились на свет. Это ей сообщили, что один из сыновей родился синюшный, почти не дышит и вряд ли выживет. Но Данька выжил, хотя и рисковал на всю жизнь остаться инвалидом. Одно его ухо не слышало из-за замыкания нервного окончания, правая нога болталась макарониной, словом, мальчику требовалась длительная и регулярная реабилитация. «Мой сын не будет ущербным», - повторял сквозь зубы отец, а мать с ног сбивалась, разъезжая с ним по врачам. Операцию по восстановлению слуха по медицинским показаниям разрешили провести не раньше, чем Даньке исполнится пять. Потому он обучился языку жестов и с легкостью прочитывал по губам даже те фразы, слышать которые ему не полагалось. Мать с отцом часто забывались и начинали вести при нём ожесточенные споры. Отец придирался, мол, мать носится с Данькой, как с писанной торбой, холит его и чересчур балует, в то время как растить их с Максом следует на равных. Даньку такие разговоры очень огорчали. Между ним и Максом существовала та особая связь, которая бывает только у близнецов. «Макс, Макс, это тебе», - дёргал он брата за рукав перед сном и предлагал ему свои лакомства или игрушки, которые мама покупала по пути в больницу или реабилитационный центр. Макс на брата не обижался, понимал: братишка болеет и, чем мог, стремился облегчить его страдания. Данька порой ночи напролёт плакал из-за зудящей ноги, но, став постарше, старался это скрыть, чтобы не беспокоить маму. С Максом они жили в одной комнате, и тот таскал брату лёд из морозилки, показывал картинки в книгах, а иногда просто сидел рядом, и Данька держался за его руку, носом уткнувшись в подушку и сдерживаясь, чтобы не завыть от боли. Ногу позволили прооперировать только после уха - все Данькины недуги объединялись хитроумными нейронными связями и находились в прямой зависимости один от другого. К счастью, операция по слуху прошла успешно. Привыкший к частичной глухоте Данька долго адаптировался к окружившему его разнообразию звуков. С ногой дело обстояло хуже. После хирургического вмешательства проблемная кость ещё долго ныла и мучила Даньку. Приходилось принимать горы обезболивающих, каждый месяц проходить курс капельниц и массажей. Адские боли в ноге возникали в основном по ночам, из-за чего у впечатлительного и нервозного Даньки выработалась неконтролируемая боязнь сна. Нога очень медленно заживала, но засыпать Данька по старой памяти опасался. Дошло до того, что он бодрствовал несколько суток подряд, а потом отрубался чуть ли ни на ходу. Обеспокоенные учителя начальной школы, куда ходили близнецы, оповестили родителей о Данькиных проблемах. Мать повезла его к очередному специалисту, тот поставил неутешительный диагноз – подозрение на гипнофобию*. И опять врачи, процедуры, психологи… Когда через год когнитивно-поведенческой терапии Данькины сложности со сном кое-как разрешились, мальчик зарёкся: больше никаких лекарств. Несколько лет ему удавалось держать данное себе обещание. Дед с перенесёнными Данькой испытаниями не считался, поблажек тому не давал и видел в нём только размазню и нытика. Разве нормально, если девятилетний парень хлюпает носом, встретив бездомную ободранную кошку или сгорбленного старичка-попрошайку? Разве нормально, что внуку гораздо больше нравится копаться с бабушкой в рассаде, чем рассматривать устройство охотничьего ружья вместе с дедом? Разве нормально, когда внук целый час сидит на подоконнике, слушает чириканье птиц и тихонечко смеётся? Всё из-за слишком мягкосердечной невестки и жизни за границей, полагал дед, и уговаривал сына возвращаться на родину, но тот, хоть и внимал отцу во многом, имел свои планы на жизнь. Даньке сложно назвать точный день и час, когда он всё про себя осознал. Он будто всегда понимал – с девчонками в детском саду или в школе, ему хочется только дружить. Никого из них не возникало желания поцеловать, взять за руку, обнять. В четырнадцать лет Макс впервые обзавёлся подружкой и хвастался брату настоящим поцелуем «с языком». Данька не завидовал и втайне засматривался на светловолосого десятиклассника Диму, похожего на молодого Брэда Питта. «Нет ли у Веры подруги? Познакомил бы брата», - шутливо пожурила Макса мать, и тут у Даньки в мозгу что-то перещёлкнуло. Он отчего-то решил, что родителям непременно стоит узнать то самое, без чего он не он, не их сын Данька. Мама и папа столько сил потратили, чтобы Данька стал полноправным, а не «ущербным» членом общества, нечестно от них скрывать такую важную деталь. Среди многочисленных приятелей родителей имелись и однополые пары, а потому Данька не подозревал, сколько проблем повлечёт его признание. «Ты не понимаешь, о чём говоришь! - категорически заявил отец. – Насмотрелся ерунды всякой! Завязывай с этим, Даниэль!» «Дань, у тебя вся жизнь впереди, зачем пороть горячку? - мать тоже всерьёз его не восприняла. – Влюбишься в девочку умную и красивую и передумаешь». Данька хотел возразить, что в девочку он влюбиться не способен, а вот в мальчиков периодически влюбляется, хотя дальше вздохов и мечтаний его чувства пока не идут. Но его остановил Макс, больно пихнув локтем под рёбра. «Ты чего устраиваешь, Даньк? – сердился брат, когда они остались наедине в своей комнате. – Отца дед воспитывал, человек старой закалки, военный. Он такие вещи не приемлет. Зачем самому себе проблемы создаёшь?!» «Хотел, чтобы они знали. Для меня это важно», - упрямо повторял Данька и видел, что Макс не слышит и не понимает. Честность вышла Даньке боком: отец общался с ним сухо и сдержанно, а мать то и дело приводила подруг, у которых совершенно случайно оказывались дочки-ровесницы близнецов. «Посмотрите с Катей кино» «Покажи Алёне свои рисунки» «У Милы проблемы с биологией, не поможешь ей, Дань?» Все эти события совпали с возвращением семьи Григорьевых из-за границы. Отец был постоянно на взводе из-за краха бизнеса и переезда, мать носилась в поисках приличного жилья, временно они остановились у знакомых. Макс глядел на Даньку волком, не доверяя и ожидая всяческих подстав. Смена обстановки, неудачный каминг-аут и переходный возраст – всё это заставило Даньку почувствовать себя никчёмным и совершенно никому не нужным. В школе, куда поначалу устроили близнецов, Даньку задирали и дразнили. Одноклассников раздражали его яркие свитера, длинные волосы и крашеные ногти. В результате, Макс только и делал, что дрался да отгонял от брата многочисленных желающих к нему прицепиться. «Постригись уже и одень что-нибудь приличное! - в сердцах выкрикнул он после очередной потасовки, - Возомнил себя черти кем!» Для Даньки слова брата стали ударом под дых. При всех разногласиях, они всегда держались друг друга и никогда не ругались. «Возомнил, возомнил, возомнил», - крутилось в голове. Данька ни с кем ещё даже не целовался, может, он и правда всё придумал? Превозмогая себя, Данька пригласил в кино одноклассницу. Прошло киносвидание сносно, а потому через день он позвал Лену поесть мороженого. «Что за девочка заходила с тобой после школы?» - нарочито громко, чтобы услышал отец, поинтересовалась мать. Данька ощущал себя хуже некуда, каким-то клоуном и одновременно монстром, ведь он использовал другого человека, доказывая что-то себе, а заодно и брату с родителями. Вечером он выучил все уроки, спустился во двор и двинулся куда глаза глядят. Очнулся он у детской площадки, присел на качели, достал блокнот и ручку, что всегда носил с собой, начал набрасывать здание напротив. «Я тебя знаю, - раздался грубый голос сзади, Данька обернулся. – Тебя ещё педиком дразнят, учишься в девятом «В». Данька нахмурился. Высокого сутулого парня он встречал в школьных коридорах, но знакомы они не были. «Я – Игнат, - представился тот, нисколько не смутившись Данькиным молчанием. – Поможем друг другу?» Данька до сих пор не может объяснить, почему согласился. Почему пошёл за этим неприятным и нисколько не привлекающим его Игнатом и позволил себя трогать. Почему стал с ним встречаться каждый вечер, а позже и прогуливать школу. Почему, натыкаясь на него в школьном туалете, послушно шёл и запирался с Игнатом в кабинке. Наверное, ему требовалось убедиться: он не ошибся и не просто так признался родителям, он может быть необходим кому-то хотя бы физически, кто-то испытывает потребность, если не в самом Даньке, то хотя бы в его теле. Несмотря на прогулы, успеваемость Даньки не хромала, и эксперименты с Игнатом так бы и продолжались, если бы в школьном туалете их однажды не застукал физрук. Разразился страшный скандал, родителей вызвали к директору, Макс перестал с Данькой разговаривать. После разборов полётов с учителями и директором отец читал Даньке нотацию два часа. Услышав, что он «разочарование», «позорище» и «убоище», Данька ломанулся из дома. Написал Игнату, но и тот расхлёбывал последствия их неосмотрительности, и не ответил. Слёзы застилали глаза, забредя довольно далеко от своего района, Данька наткнулся в сквере на компанию веселящейся молодёжи. Всё происходившее дальше он помнил смутно. Кто-то предложил ему выпить, потом на ладони одной из девушек появилась розовая таблетка в виде сердечка, Данька открыл рот и положил её на язык. Его нашли на следующий день в дальнем уголке сквера без телефона, куртки и кроссовок. Повреждения на теле отсутствовали, но ночью ударили заморозки, а потому уши и пальцы на руках и ногах Данька отморозил. «Тебя могли убить, - рыдала мама, и сердце Даньки вторило ей кровавыми слезами. – Что бы мы тогда делали?!» Данька жалел маму, но не мог избавиться от мысли - загнись он тем вечером - облегчил бы существование своих родителей и брата, которых, невзирая ни на что, любил горячо и нежно. Отец настаивал на новом курсе психотерапии, Данька лежал в больнице и много думал. Будущее представлялось безрадостным – сплошной мрак и безысходность. Родители и брат его презирают, с людьми Данька ладить не умеет, всем кругом он поперёк горла, никто его никогда не полюбит, такого жалкого, ведь он даже сдачи дать не может. Тяготила его и связь с прыщавым Игнатом. Данька связался с первым встречным, кто он такой после этого? Очень вовремя отыскалась подходящая квартира, их с Максом перевели в другую школу, а Данька, спустя две недели после выписки из больницы, решился поговорить с отцом. «Я не перестану быть тем, кто я есть, - начал он, усевшись за стол напротив отца и храбро посмотрел тому в глаза. – Но я пойду к психологу и после школы поступлю учиться, куда ты посоветуешь». Последний пункт дался Даньке сложнее всего, ведь в рисовании он находил отдохновение и самовыражался. Но так ли Данька талантлив? Возможно, его рисунки никому, кроме него самого, не сдались? Отец часто повторял: художник – не профессия, денег этим ремеслом не заработаешь, и убеждал поступать в институт гостиничного бизнеса. Красивое лицо отца скривилось. От Данькиных ли слов или сам Данька ему настолько осточертел. «Даниэль, твоё поведение безответственно и аморально. Мы с мамой до сих пор пребываем в шоке. Слава Богу, твой дедушка не дожил, - он сжал челюсти, подбородок отца раздражённо дёрнулся, выдавая его истинные эмоции. – Ты хоть представляешь, каково это, когда твой сын устраивает такое?!» Он не договорил, а потому для Даньки осталось загадкой, «такое» — это минет в школьном туалете или его ориентация. А ты хоть представляешь, каково, когда те, кого любишь, тебя отвергают? Представляешь, когда не воспринимают всерьёз? Представляешь, когда пытаются убедить, что ты - не ты? Но Данька этих вопросов не задал, а только тупо кивал и слушал. Слова отца долетали до него словно сквозь вакуум и отскакивали, нарушая равновесие, но уже не причиняя боли. По окончании девятого класса Данька перевёлся на домашнее обучение – хватит Максу за него кулаки сбивать. С родителями он общался ровно, но сокровенным не делился и до конца ни им, ни брату больше не доверял. Он брал уроки рисования, благо родители за них платить не отказывались, и питал слабую надежду, что отец передумает и позволит ему поступать в художку. Год назад он случайно наткнулся на объявление – срочно искали флориста. Не имея никакого опыта, Данька попросился на стажировку. Очень быстро Марк, хозяйничающий в «Цветочном хороводе», разглядел у Даньки настоящий дар – его букеты расхватывали как горячие пирожки – и предложил ему полноценное место с оплатой. Волонтёром в центр адаптации детей с проблемами слуха Данька устроился осенью и там прижился. Занятия с малышами не оплачивались, но приносили Даньке удовлетворение и давали так необходимую веру в собственные силы. Романов Данька ни с кем не заводил, витая в своих фантазиях, в реальности он никого к себе не подпускал и всегда находился настороже. Что побудило его заговорить с Саней на остановке Данька до сих пор до конца не понимает, хотя несколько предположений у него имеется. Когда Саня вслух размышляет о будущем, Данька пугается и полагает, что он обязательно всё испортит, выкинет нечто такое, что и Саню от него отвернёт. Но рассказать про себя он обязан, иначе нельзя. Нужно быть честным с тем, кто тебе дорог. *** - Последний психотерапевт выписал таблетки, от которых я становился вялый и не мог рисовать, - Данька поёжился. – С тех пор я психологов обхожу стороной и даже аспирин стараюсь не принимать, - он толкнул своим кроссовком Санин. – Можешь смотреть теперь, - разрешил он. Саня оторвал наконец взгляд от разноцветных граней кубика и повернулся. Данька нервно жевал губу и глядел на него выжидающе и робко. Саня молчит. Что здесь скажешь? И как не сорваться? Как не высказать всего своего негодования? Почему люди так жестоки? Зачем родители ломают своих детей? - Ты и без художки рисуешь лучше всех, - Саня заправляет выбившуюся прядь Даньке за ухо. – А гостиничный институт окончишь в два счёта. Я тоже в свой колледж поступаю наобум, мне его бабушка подобрала, - успокаивает он, поглаживая Даньку по шее под волосами. Данькины глаза округляются, брови подпрыгивают вверх. - И это всё, что ты хочешь мне сказать? – удивляется он. У Даньки даже рот раскрывается, образовывая недоумённую букву «О». - Да, - Саня кивает. Он признателен за откровенность. А ещё ему очень больно за всё пережитое и выстраданное Данькой в прошлом. Но теперь Саня ещё сильнее ценит Данькины благородство, смелость и доброту. Отнюдь не любой сохранил бы в сердце все эти качества. Данька мог обозлиться на весь свет, закрыться и одичать. Но он, напротив, стремится сделать этот безнадёжный мир капельку лучше. С этим желанием он мастерит свои букеты, с ним - бежит каждые выходные к малышам, с ним же - готов прощать таких, как Лось. - И тебя совсем не волнует, что я… с этим Игнатом... - лицо Даньки делается несчастным, ему трудно говорить, но ему важно убедиться, что между ним и Саней нет больше недосказанности, и тот всё правильно понял. - Меня волнуешь только ты, - совершенно искренне отвечает Саня. Он много чего хотел бы добавить, но не станет. Например, что Даньке нужно послать отца куда подальше и никогда его больше не слушать. Или что Максу следовало бы заступиться за брата. А то ишь как он налетел на Саню, а сам почему-то не защитил Даньку от родителей. Или что Данькин дед ничего не смыслит, раз не разглядел в своём же внуке храбрости, чистоты и добросердечия, которые так редко встретишь в наши дни. Но всего этого Саня не говорит, ведь речь о родственниках Даньки. - Но всё же… - снова медленно начинает Данька. - Никаких «но», - прерывает Саня. – Спасибо, что рассказал! Спасибо, что доверяешь. Данька недоверчиво глядит и наконец улыбается, и Саня просто целует его, чтобы прогнать последние сомнения. По воде степенно ползёт зелёный речной трамвайчик, похожий на толстую гусеницу. Играет музыка. Туристы на корме гомонят и безостановочно щёлкают телефонами и фотоаппаратами направо и налево. В объективы камер попадают пустынная набережная, шоссе с автомобилями, величаво изогнувшийся мост, два прильнувших друг к другу подростка.