Мы будем смелее

***

Лаура пару раз делает глубокий вдох и выдох. Хочется тупо пошутить про «мне нужно подышать в пакетик», но шутить было не с кем. На улице довольно пустынно. Вероятно, большая часть живущих здесь находилась на работе в своих пыльных и душных офисах. Лукина неловко топтался у двери, глядя на вывеску с часами работы кафе. Если бы Лаура обладала сверх способностями, она бы, скорее всего, уже прожгла дыру в двери. К счастью, или, может быть, к сожалению, сверх способностями художница не обладала. Поэтому спустя еще минут пять её одиночного пикета у двери на улицу вышла девушка официантка. Она подозрительно сощурилась, доставая сигарету. — Ты чего здесь торчишь уже почти час? Лаура вздрогнула, поворачиваясь к ней. — Ну, я просто… эээ… смотрела. — Да, дверь у нас интересная, не спорю. Красивого шоколадного цвета. А буквы на вывеске просто искусство, — она закатила глаза. — Ненаглядная твоя спит. Видимо вчера ждала тебя всю ночь. — Она мне не… — Ага, да, конечно. Слушай, мне на самом деле плевать. Но если Машу обидишь, то у меня получишь, вот так. Лукина переводит взгляд на бейджик и не сдерживает улыбку. — «Саша Смелая»? Тебе подходит. А… почему не «Александра»? Девушка скривилась, потушила сигарету и бросила в урну. Она прислонилась к стене плечом и ответила: — Не люблю полное имя. Слишком официально звучит. А у нас тут все по-домашнему и уютненько. Давай, заходи уже что ли. У Маши открыто. Лаура неуверенно заходит внутрь за Смелой. К её удивлению, почти все столики оказываются заняты. В кафе царит непривычная атмосфера, наполненная разговорами вполголоса, официантами, приносящими заказ, и шумом посуды. Все было совсем не такое тихое, как ночью. Ира толкает её вперед, практически доводит до заветной двери, ведущей в жилую часть кафе. — Ну, давай уже, заходи. Хватит тут топтаться. На тебя и так косятся. И Лаура заходит, почти на цыпочках доходит до комнаты Третьяковой и аккуратно открывает дверь. Маша спит прямо в свитере, обнимая одну из подушек. Лукина пробирается в комнату, боясь даже дышать слишком громко. Всё вдруг совершенно меняется, будто не было посетителей, шума кафе и энергичной Смелой. Комната живет своей собственной жизнью, отдельно от остального мира. И Лаура садится рядом, завороженно глядя на Машу. Третьякова была идеальным образом, будто бы карандашные линии были созданы специально для неё. Будто бы она родилась специально для Лауры. Лукина невольно вспоминает Герду Вегенер, нарисовавшую целую серию портретов Лили Эльбе. Лаура хотела бы изрисовать весь молескин. Маша спит, Маша смеется, Маша готовит, Маша, Маша… В этом всём было какое-то очарование. Будто этот дом совсем не в Питере, а где-то на краю света, совсем как в романе Каннингема. Нет, Лаура не хотела такой судьбы, но она хотела любви. И пока любовь в её понимании была загадочна, наполнена чтением книг вполголоса и скрипом карандаша по бумаге. Может быть, Лукина даже взялась бы за акрил, за масло, купила бы себе холсты. В этом было намного больше романтики. Все это вдруг пришло ей в голову, заставив совершенно забыть, зачем она вообще пришла. Наверное, было бы прекрасно вот так жить здесь вдвоем. Зачем вообще нужна пыльная и холодная квартира Лауры, когда есть этот собственный маленький край света? Просыпаться здесь, слышать приглушенный звук голосов, доносящийся из кафе. Художница и писательница под одной крышей. Могла ли Лаура желать большего? Лукина аккуратно, совершенно бесшумно легла рядом, глядя в потолок. Она наплевала на своё безрассудство, прогнав все «а если». Лаура лишь прикрывает глаза и не замечает, как засыпает. Ей снится маленький, аккуратный домик, Маша, готовящая завтрак, и её собственное лицо, перепачканное в краске. Ей снится счастье.