Новые приключения Анжелики

Джон неторопливо ехал по ночному городу, перебирая поводья. Конь ступал шагом. Было тихо, лишь слышались щелчки падающих с крыш капель да хлюпала уличная грязь под копытами. В воздухе висела сырая сумрачная мгла. Только кое-где свет масляного фонаря выхватывал вывеску лавчонки или ступени дома богатого горожанина. Откуда-то со стороны донеслось бряцание оружия. Освещая туманную мглу коптящими факелами, прошла городская стража, нараспев повторяя одно и то же: — Стража идет! Все спокойно. Почивайте с миром! Мордаунт попридержал лошадь, пропуская стражу, а затем, свернул за угол. В Париж они с Анжеликой прибыли утром прошлого дня. Город гудел, полный криков водоносов, уличных зазывал, точильщиков ножей. Улочки кишели народом, отовсюду неслось позвякивание бубенцов на осликах и вьючных мулах. Из заведений, попадавшихся на каждом шагу, плыли запахи масла, специй, жареной рыбы и прокисшего вина. Молодой человек был сдержан и замкнут, как будто снова отступил за неприступный барьер своего прошлого. Он практически не разговаривал со своей спутницей, даже глазами они встречались всего на короткий боязливый миг. Не будь красавица так озабочена недавней болезнью и не сомневайся в своих наблюдениях за его действиями, она бы уже давно принялась поддразнивать его своим хорошо отточенным язычком. Он впервые видел, чтобы кто-то беспокоился о его судьбе. Понимать эту истину было для него невообразимо и непривычно, чтобы открыть ворота своей душевной крепости, и впустить в нее женщину, однако до щемящей сердечной боли приятно. Ему выказывала расположение жадная до жизни, смелая, неукротимая особа, и уже одно это должно принести чувство умиротворения и облегчения. На деле вышло совсем наоборот: Джон не мог выйти из нервно-раздраженного состояния и тревожно ожидал чего-то, как конь, почуявший перемену ветра. В дороге они не то, чтобы соблюдали расстояние друг от друга, и главным образом старались потеплее закутаться в накидки и улечься поближе к теплу очага, однако после их единения в монастырской келье, после необузданного и отчаянного безумства обоих, неистового жара, испепелившего все былое благоразумие, многое изменилось. Все изменилось и оставалось понять, что с этим делать. Он твердо знал: возьми он француженку с собой, в логово опаснейших хищников, он растеряет всю свою сосредоточенность, не сможет более полностью обратить свое внимание на врага, а всегда будет стремиться первым делом защитить Анж. Эта обеспокоенность может стоить ему дорого, а однако решение свое принял твердо – после случившегося Господь вверил ему лучше из своих творений, и никто не в силах был изменить Провидение. По их пятам шли, и после недавней выходки Джона вряд ли оставили бы в покое, однако отказать себе в маленьком удовольствии мести, когда вот так просто, не выслеживая, встречаешь на улице своего обидчика, было уже слишком. Один из нападавших на него, крупный широкоплечий мужчина, с перекошенным ртом и отсеченной мочкой, что неплохо дрался в таверне, завидев капитана кирасир, остановился как вкопанный, и Мордаунт готов был поклясться, что лицо его выражает крайнюю степень изумления. Поставив своего старого знакомого в глупое положение, он испытывал нечто вроде торжества. О том, что с минуты на минуту может расстаться с жизнью, Джон старался не думать. Подобные мысли излишни перед схваткой. А поскольку сегодня он не успел много нагрешить, ему не так уж и страшно было предстать перед Творцом. Взбешенный появлением Железнобокого, враг напал первым. Джон уклонился и отступил. Он надеялся измотать противника, а заодно и присмотреться к его фехтовальным приемам. То наступая, то отражая натиск противника, мужчины гулко обрушивали шпаги, иногда раздавался звонкий звук удара скрещённой стали. Дыхание обоих стало частым и хриплым от тяжкой ратной работы. Наконец, уставший и потрепанный его несостоявшийся убийца стал спотыкаться, и когда после очередного удара подставил незащищенный бок, Джонни улучил момент и нанес быстрый колющий удар, одновременно выбивая оружие. Звеня, шпага покатилась по мостовой. На несколько мгновений наступило напряженное молчание. Победитель и побежденный с угрожающим видом смотрели в глаза друг другу. — Я еще с тобой посчитаюсь, щенок… — невнятно пробормотал распластанный лихой разбойник. — Буду рад служить! — Джон отвесил легкий поклон. — Советую, не откладывая, приступить к молитве. Я уже вижу у твоих ног языки адского пламени, так что рассказывай и с самого начала повествования. — Мы — праведники, которые спасут несчастную Англию, врачеватель, что вырежет ересь, черную заразу и спасет прокаженного, пастух, что убьет паршивых овец, дабы не полегло все стадо. Мы вынесли тебе приговор за все деяния, за кровь нашего государя, да обретет он корону на небесах, за убиенного лорда Винтера… — хрипя, раненный отхаркнулся прямо под ноги ученику генерала Кромвеля и вдруг, неожиданно рассмеялся. — Ты уже сам мертвец… посмотри на свое плечо… агония уже началась… — Осторожнее!— протянул Мордаунт. Он все еще покручивал эфес шпаги, раздумывая, стоит ли выпустить за дерзость кишки проклятому роялисту.Вообще, определенно стоило, за то и боролся простой люд его страны, но трогая вот так безоружного, один на один и в темноте, сам был бы ничем не лучше горячо ненавидимой четверки мушкетеров. Однако роялист сам выбрал свою судьбу, отыскав во время их беседы за что ему зацепиться, и вновь, словно забыв оказанное милосердие, пытаясь атаковать. Рисковать так пуританин больше не мог, преимущество в скорости осталось за ним, Мордаунт даже успел почувствовать, как острие царапает кость, ища выход. Его крайне неблагодарный знакомый стал оседать, сползая с клинка. — Увидимся в Преисподней! — Джон попрощался ледяным тоном и, оправляя портупею, двинулся, с каждым шагом все более готовый встретить бесноватую французскую ночь. Именно поэтому, предвидя новые не совсем приятные «встречи» с господами, что пришли по его душу, и осознавая скрытый характер своей миссии, в Париже Мордаунт не стал пытать счастье в гостинице, а предпочел снять жилье. Как добрый христианин, трактирщик не мог не полюбопытствовать, кем Джону приходится сопровождающая дама, и, удовлетворившись наспех сочиненным ответом, направил к своей тетке. Небольшой дом в поросшем травой переулке пришелся Анж по вкусу. За оградой располагался крохотный садик: два куста сирени и деревце цветущей яблони. Немолодая полная хозяйка в накрахмаленном переднике встретила их приветливо и по узкой винтовой лестнице провела на второй этаж, точнее, в мансарду под скатом крыши. Из мебели в комнате оказались только ларь у окошка да кровать, покрытая зеленым фланелевым покрывалом. У затененного виноградом окна в клетке из ивовых прутьев звонко щебетала пташка. Войдя, Джон захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной. Он смотрел на комнату, и сердце словно выскакивало из груди. Он пошел против правды, и, не имея никаких прав, назвал Анжелику перед людьми своей женой, и это не могло остаться без последствий. Теперь же между ними должен лежать меч — древняя преграда, разделяющая мужчину и женщину, символ, стоящий на страже целомудрия. — Только меч, между нами будет меч! — как заклинание, твердил он. Двор чудес являл собой преинтереснейшие местечко, в которое в голову не придет наведаться здравомыслящему человеку, если, конечно, он не ищет смерти или не принадлежит к правящей здесь братии. Воры, цыгане, дети, попрошайки, калеки — здесь находили приют и ремесло все несчастные и обездоленные. Как ночь только занималась, а все остальные жители «городка» уставшие от целого дня бессмысленного шатания в поисках наживы, подтянулись к общей куче и влились в поток всеобщего веселья. Высокому бродяге в лохмотьях с искаженном от язв лицом ничего не стоило пробраться на площадь и остаться незамеченным, в общем угаре лишних вопросов никто не задавал. И на вид и на запах парижская клоака ничем не отличалась от своей лондонской сестры и пробуждала вроде бы давно похороненный инстинкт — бежать босиком по слякоти, пряча за пазухой драгоценную, чудом вырванную добычу — кусок еще горячего хлеба. Теперь Джон, а это был именно он, хорошенько «принарядившись», понимал, от чего его спас добряк пастор. Нет, не от голода, холода или пробирающего до груди кашля… от падения самой личности, отданной всем возможным порокам. Остановившись, услышав условный знак, он присел рядом с беззубым стариком, повторявшем напев какой-то непристойной песенки. — Здравствуй… папаша… — чуть прикрывая рот и меняя голос, проскрипел Джон. — А…ты и есть тот гугенот… да, приятель, тебе не повезло! — всматриваясь в своего гостя крякнул старик. —Как звать хоть-то тебя ? — Жанно… — откликнулся доставая маленькую блестящую монетку, начал играть с ней. — Расскажи мне о ваших обычаях. Я ищу одного украденного мальчика, кто здесь занимается подобным ? Через четверть часа англичанин разбирался во всех мельчайших подробностях в придворной жизни парижского дня. И в том, что среди бродяг шла война двух кланов, и в том, что скупкой детей занимался Тухлый Жан, под покровительством борона цыган. Конечно, трудно было поверить, что сына господина посла удерживали именно, но проверить стоило… Более того, он желал поверить, и, омывая в ручье от краски лицо, давал клятву, что уничтожит негодяев, калечащих детей. — И где же Вы были сударь ? Не удержалась от замечания Анжелика. Она с ног до головы вымылась ароматным мылом, одела то самое злополучное платье, приобретенное давным-давно им, прикрепив к скучному корсажу ленты. Еще влажные волосы она разделила на пряди и закрепила конец каждой из них маленькой застежкой. Но какие-то озорные бесенята ухватили ее под руки и подвели к сидящему на скамеечке у камина Мордаунту. — Иисусе милосердный, что ты за язва! — он притворно вздохнул, принимая брошенный вызов и правила игры. Сняв верхний плащ и оружие, он снова повернулся к Анж. Настороженность так исчезла не до конца, но в ее зеленых глазах был блеск, а на губах — намек на улыбку. Ему хотелось говорить с ней, следить за сменой выражений, наблюдать, как морщится носик, когда она злится. Ему хотелось защитить ее от любых бед, и пусть будет свободной и независимой, с воинственно задранным подбородком. Хозяйка, матушка Клодина, угостила их румяными блинчиками с густыми сливками. Они проголодались и ели с жадностью, но все равно не могли оторвать друг от друга сияющих глаз и почти не обратили внимание, как ругая свое слабнущее тело, к ним подошла матушка Клодина, держа в ладонях тонкий конверт. — Простите, но неизвестна ли вам Анна де Бейль ? Кажется, когда вы представлялись, называли мне эту фамилию…И только что мне передали письмо. Казалось, именно от этих слов несчастный сошел с ума — Джон Фрэнсис вскочил, уронив под собой табурет, нервически хватая воздух, кулаки сжимались и разжимались, и, спустя мгновение, одержимый рванул во двор.