безобразная фея

Минхо напряженно сдавил руль до проявления маленьких венчиков на тыльной стороне ладоней. Он внимательно следил за дорогой, периодически наблюдая за Ханом на соседнем сидении, который, прикрывшись его бордовым пальто, неспокойно дремал, прижавшись очень близко к стеклу, запотевшему от тёплого дыхания. - Ты ведь обещал. Хватка ослабевала, стрелка на спидометре стремительно катилась к нулю, а в ушах нарастал гул. - Это для тебя лишь очередное развлечение? Остановись, пока не поздно. - У меня для тебя новое задание. Не справишься, и тебя ждет конец там, в никому неизвестной, забытой богами холодной одинокой яме – мужчина дёрнул за цепь, обволакивающую шею Минхо, по которой стекала кровь. Минхо надавил на газ и ловким движением вписался в поворот, останавливаясь около ресторана, погасив фары, чтобы не нарушать забвенную тишину маленького спального района, в котором жил Хан. Ресторан Джисона не был громким и известно нашумевшим заведением, поэтому жителям не приходилось жаловаться на происходящую в нём суету. Порой они сами забегали сюда на быстрый перекус в обеденное время, подолгу прибывая в ресторане, вдоволь насладившись царившим здесь спокойствием, атмосферой домашнего уюта и чего то очень близкого, в отличие от рабочей обстановки, от которой кипели мозги и хотелось выйти через окно. - Джисон… - Минхо наклонился к Хану, убирая с его мокрого лба пряди шоколадных волос, касаясь двумя пальцами джисоновой щеки, – бельчонок… Джисон, открыв глаза и не сразу узнав очертания местности спросонья, подорвался со своего места, пытаясь оглядеть улицу, на которую уже опустилась глубокая ночь. - Всё в порядке, ты дома. Накинь пальто, там прохладно. И почему то Джисон послушался. Надел пальто, многозначительно уставился на Минхо, вспоминая тот чёртов поцелуй, и то, как накричал на него, поддавшись эмоциям, которые очень тщательно пытается скрыть от остальных, и дёрнул на себя ручку. Хан в страхе осмотрелся по сторонам, вслушиваясь в каждый посторонний шорох, чтобы не услышать среди них вой сирен, и быстро направился внутрь. В какой то момент Джисон на мгновение развернулся, ловя на себе взгляд Минхо. Язык предательски рвался наружу, тело тянуло в обратную сторону. Но Хан чувствовал, что если сейчас предложит этому бесу остаться у себя на ночь, то дальше станет только хуже, а игра, которую они невольно начали вести, станет невыносимой, превратиться в больную зависимость, от которой невозможно будет сбежать. Хотя кого он обманывает. Они уже увязли в этом водовороте, в котором беспомощно пытаются грести руками, от чего засасывает только сильней. - Где ты был? На часы смотрел? В коридоре вспыхнул свет и Хан, думая что все ещё один, уткнулся в отца, сидевшего в темноте за барной стойкой и отчищавшего ягоды от листьев для соковыжималки. - Мне двадцать один год, хватит относится ко мне как к ребёнку. Мужчина повернулся к Хану, бесстрастно осматривая его внешний вид. - Меня не было несколько дней, а ты превратился в невесть что, – остановился взглядом на брендовом пальто, что было на полтора размера больше Хана, от чего рукава доходили практически до джисоновых пальцев. - Вместо того, чтобы сделать своему сыну комплимент, сказать банальное, но приятное: какой ты у меня красивый – ты собираешься меня отчитывать, серьёзно? - недовольно фыркнул, закатывая глаза. - Если для тебя быть красивым – это быть дешёвой шлюхой, то пожалуйста, я ничего говорить не буду. - А должен. Вот, полюбуйся, – развел руками Хан, кружась вокруг себя, от чего подол пальто вздыбился, – ну, разве не прелесть? - Прекращай этот цирк. Приведи себя в порядок и ложись спать. Завтра на учебу. - И это все? Это действительно, блять, все что ты можешь мне сказать? Как ты можешь оставаться таким спокойным? – склонился над барной стойкой, над отцом, что продолжал без малейшего проявления эмоций на лице чистить ягоды. И это бесило, настолько, что Хан был готов схватить тарелку с ними и швырнуть в стену, – когда это закончится? Сколько еще мы должны сидеть в этом… болоте? Но ответа не последовало. Отец молчал, таращась перед собой в пустоту. Его глаза потухли, не было никакой радости, никакого счастья, лишь невыносимая тоска и отчуждённость ко всему сущему. - Почему ты молчишь?! Скажи что-нибудь! – ударил кулаком по барной стойке Хан, из-за чего нож, подпрыгнув, грохнулся вниз. - Мне действительно жаль, Джисон. Я проклинаю тот день, когда мне в голову взбрела идея открыть это место. Идиотом был. Погнался за мечтой, сделал это своим смыслом жизни, – невозмутимость, сменилась грустью, по морщинистому лицу потекли слёзы, старая, сломленная душа рассыпалась в прах, – из-за этого твоя мать не выдержала и ушла от меня. - От нас, – от чего стало так стыдно? Почему болит вот здесь – в самом сердце? – потаскуха. - Не говори так, – мужчина сжал руку Хана, немного надавливая на костяшки, чтобы привести сына в чувства. - Мы что-нибудь придумаем. Мы найдем поставщиков, – не нужно иметь мозг, чтобы понять, что поездка в провинции с треском провалилась. - Я обещал дать тебе все самое лучшее, обещал помочь тебе отучиться в академии, чтобы увидеть, как ты блистаешь в стенах мировых театров, смотреть, как люди восхищаются твоим талантом, как они подрываются с мест после исполненного тобой последнего аккорда и аплодируют, – схватил за руку сына, – я знаю о чем ты думаешь, Джисон, и я не одобрю этого, не смей, слышишь меня? Не смей бросать свою мечту ради глупого старика, иди до конца, чтобы не случилось, – приложил ладонь к лицу Хана, – это твоя судьба. Ты рожден для этого. Твоя мать должна увидеть, как ты блистаешь в свете софитов Ла Скала. Тогда она поймет, что совершила ошибку. Этих слов не хватало. До безумия. Хан готов отдать все, лишь бы услышать благословение отца. А его обеспокоенность состоянием сына вызывала трепет во всем теле. Появлялось чувство некой окрылённости. И правда, во что он превратился за эти несколько дней? Дошел до мысли самоубийства, напился до беспамятства, обдолбался наркотиками, а теперь разрешил сделать с собой это. Вся эта фальшивая роскошь, всё это искусственно и не принадлежит ему, а лишь, напротив, сковывает его, сдирая до мяса кожу. Где твоя невинность? Где твоя чистота, добро, что ты дарил окружающим, несмотря на весь фарс ненависти к ним? Почему то именно сейчас, увидев отца, он наконец-то смог дать себе сильную пощечину, чтобы начать мыслить трезво, как и раньше, хотя бы на мгновение смог опомнится и не идти по наклонной. Это того не стоит. Не для этого ты рожден, Хан Джисон. И ты сделаешь все, чтобы снова протянуть себе руку и пойти вновь, словно неуклюжий младенец, начав все с самого начала, от туда, где все начало рушиться. Ты не станешь ей. Никогда. Уже становится. Джисон интуитивно прошел на цыпочках в свою комнату, облокачиваясь об дверь. Он медленно сполз вниз до ощутимого хруста в коленях и обхватил себя, сдерживая истерический смех. Твоя мать должна увидеть, как ты блистаешь в свете софитов Ла Скала. Они подрываются с мест после исполненного тобой последнего аккорда и аплодируют. Хан провел пальцами по татуировке, что была когда-то сделана с такой любовью, с желанием чего то невообразимо великого и прекрасного, прищуриваясь глазами, потому что сквозь слёзы невозможно рассмотреть надпись, что кажется теперь какой-то смешной глупостью. Сейчас, когда Хан приблизился к самому краю, скатываясь в необъяснимые тартарары, его мечта, его рай не имеют никакого смысла. Джисон посмотрел в заплаканное отражение в зеркале, стискивая до хруста зубы. Он скинул с себя пальто, подходя ближе, прикасаясь к отражению своего лица, от чего на стекле остаются отпечатки, словно саднящие язвы на всем теле. Хан резко схватился за накинутую набекрень бирюзовую рубашку, отрывистыми движениями разрывая её на куски. Затем в ход пошла футболка, кожаные штаны. Джисон неуклюже стер блеск, размазывая вокруг рта, оставаясь практически голым. И только пальто, что валялось на полу, Хан бережно поднял и положил на кровать, присаживаясь рядом. - Если это ты называешь свободой, то это самое худшее, что я мог увидеть, – скинул с себя лоскуты футболки, оставаясь с обнаженным торсом, – и я никогда не позволю себе стать тем, в кого меня превратило это нелепое знакомство, – прикоснулся к губам, с каким то отвращением слизывая остатки блеска. Джисон снял с себя обрывки одежды и, оставаясь голым, подошел к раскрытому футляру, где лежала горячо любимая скрипка с порванной струной. Хану понадобилось некоторое время, чтобы закрепить новую и заново настроить инструмент под себя. Он снова встал возле зеркала, расправляя плечи и втягивая живот. В эту минуту он напоминал восковую фигуру, что одни видом при взгляде на неё ломала сознание, заставляла без остановки трогать её, упиваясь тем, что далеко выходит за грань понимания искусства. Джисон подставил голову к скрипке и плавно провел смычком по струнам. Низкий регистр успокаивал, тревога быстрыми шагами убиралась прочь, становясь все меньше, пока Хан безжалостно не раздавил ее ногой. Если ради счастья необходимо пойти на жертвы, он готов пойти. Если ради счастья ближнего необходимо сгореть, он готов превратиться в пепел. Это часть его собственного счастья и стабильности, от которых он никогда не откажется, даже если придется возвести новые, нерушимые прутья вокруг клетки. **** Феликс накинул на плечи тёплый плед, что принёс дворецкий, подливая себе очередную порцию виски в стакан. Мыслить становилось все тяжелее из-за усиливающегося чувства опьянения, а пристальный взгляд Хвана напротив, полный негодования, раззадоривал. - Ну а так? Видно хорошо? Surprise, – перешел на привычный для себя шепот Феликс, задорно махая руками перед Хваном, – я знаю, что ты чувствуешь. Знаю о чем думаешь. Неужели ты думал, что я так опрометчиво позволю кому то себя поймать? – цокнул Феликс, мотая головой, – если бы не было необходимости, ты бы так и наматывал круги вокруг борделей. Все что ты делал до этого дня, выполнял лишь маленькие прихоти безобразной феи. Хван обошел низкий округлый столик, что отделял его от Феликса, и склонился над ним, выставляя руку на спинку шезлонга на уровне его головы, мечась своими глазами от одного к другому глазу Ли. Хёнджин пихнул за щеку язык, уголки губ медленно поползи вверх. - Это были твои люди, – дрожащей рукой коснулся лица Феликса, проводя пальцами по его щеке, желая задушить сучку, прежде чем она успеет пискнуть, - что? Спас Сынмина, чтобы совесть не мучала? Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю? – схватил Феликса за волосы. - Лишние трупы мне не к чему. Не в моем стиле. Дьявол проповедует нравственность. Удивительно. - Ты расходный материал этого абсурда, но я не мог спокойно смотреть, как ты толкаешь себя на амбразуру, сам разрешаешь сожрать себя. Это все равно что совершить… как там говорят в Японии? Харакири? – брови Феликса сошлись на переносице – как отвратительно. - А тебя ебёт? Кто ты мне? Сват, брат? А может мне застрелить тебя прямо сейчас? Без суда и следствия? – зрачки расширились, дыхание стало учащенным, на лбу проступил пот. Сейчас Хван походил на наркомана перед ломкой, который едва сдерживал себя, чтобы не принять дозу в виде мертвого тела Феликса – Ничего не знаешь, а возомнил из себя хер пойми кого! Он отстранился от Ли, грубо отталкивая его на спинку шезлонга. Хван нервными шагами измерял веранду, периодически теряясь в пространстве. Все что он делал до этого момента – ложь, созданная этим умелым кукловодом, что сидел сейчас перед ним, продолжая бессовестно дергать за ниточки, нанося тяжелые увечья неминуемого осознания правды. - Вы даже не представляете, что творится у них там, – поднял указательный палец Ли, – наверху. Вами манипулируют, обещают неосуществимое, кормят красивыми словами, словно безмозглых рыб, вы бездумно идете и отдаете голос на самых честных выборах, и на этом всё. Конец. А крючок уже глубоко в глотке. И чем сильнее вы двигаетесь, тем больше он раздирает вас, – Феликс поднялся с шезлонга, подошел к бассейну, наклонился и игриво взмахнул рукой по поверхности воды, – всё возвращается туда, откуда и началось, ничего не меняется, на коне остаются одни и те же, маскируясь всего лишь под новую нашумевшую повесточку, а вы и дальше продолжаете опускаться на дно, – демонстративно уронил стакан с виски в бассейн, – набивая их карманы, которые они, бедные, уже даже нести не могут. Но им все мало. Их аппетиты растут до такой степени, что они готовы покалечить, растерзать любого маленького человека, или хуже того, убить его. За этим так весело наблюдать, – Ли удручённо вздохнул, после чего начал сосредоточенно идти по краю бассейна, словно являя миру чудеса эквилибристики, напевая себе под нос слова знакомой только ему песенки. Хёнджин вслушивался, наблюдал за каждым движением Феликса исподлобья, походившим на искусно оточенный пируэт хрупкой, до безумия красивой примы. Феликс покружился вокруг себя, склоняясь в реверансе до самого пола. Он дрожащими от страха пальцами провёл по шрамам на своих руках и на мгновение замер, после чего выпрямился и остановился прямо перед Хваном, хватая его как будто невидимой рукой за шею. Попался. И почему то Хёнджин молчал. Позволял и дальше играться с собой. Он томительно ждал, что же ещё выкинет этот такой же как и все маленький человек. Однако ничего не происходило, они испеляли друг друга взглядом, будто выжидая, кто же сорвется с места первым. Оба охотники, и оба считают что напротив него стоит потенциальная добыча, которую невозможно так просто загрызть. От этого слюни выделяются еще сильнее, желание заполучить нечто недосягаемое вышибает мозги напрочь. - Чего ты хочешь? Хван делает ход первым. - Хочу чтобы ты был на моей стороне. Хотя ты и так уже на ней. Прости, – пожал плечами Феликс, – неловко получилось. Но ради приличия стоило уточнить, – уголки губ поднялись вверх, – давай заключим сделку. Хочу нанять тебя в качестве личного телохранителя. Твои способности в тот вечер поразили меня. У тебя будет все: деньги, шлюхи, только попроси. Тебе нужно делать лишь одно, – подошел к Хёнджину, поворачиваясь к нему спиной, – заботиться об этом теле, – Феликс взял руку Хвана, обхватывая себя вокруг талии, – красивые пальцы, – практически со стоном произнёс Ли, прикусывая губы,– мы обязательно проверим, что они могут ещё, кроме того как бить морды, держать пистолет или хватать за волосы, – прижался к сильным бедрам Хёнджина, обвивая его удушливой хваткой, выпрыскивая очередную порцию яда в вены, которые и так уже прогнили насквозь, прозорливо толкая в бок. Феликс рассмеялся. Низкий, басистый голос, что никак не вяжется с его внешностью, мучительно растекался по телу Хвана, наводя на единственную мысль: заткнись. Пожалуйста заткнись. Хватит. Парень снова пустился в танец, вставая на носочки, снова начал напевать песню. На этот раз вслух, с надеждой, что Хёнджин запомнил её слова и теперь будет ему подпевать. А возможно даже присоединиться к его танцу чудовища, любезно протянув руку. Исполнит главную роль в его театре, в котором действия превыше по-дурацки заученных слов. - Убеди меня, принцесса, – Феликс словно спотыкнулся через ноги, а Хван одичавшим зверем измерял сантиметры его тела, куда бы мог вонзить клык и жестоко разорвать на куски, получая удовольствие от учинённого кровавого пиршества. Никто не может отказать себе в желании полакомиться таким редким деликатесом, в особенности когда стоишь всего лишь в нескольких шагах от него. Хёнджин улыбнулся во все тридцать два зуба, с предвкушением проводя языком по их кончикам, – голубь глупое, наивное животное, полагая что ему ничего не угрожает, смело подходит к людям, а затем сбегает, стоит начать идти к нему на встречу. Так что повторю ещё раз, – подошел вплотную к Феликсу, – убеди меня. - В глубине души ты уже дал свое согласие, потому что знаешь, что в нынешней ситуации ты среди проигравших и ничего не добьешься, – слегка пошатнулся Феликс, из-за помутневшего от алкоголя разума, – это тупик. И ты знаешь, что только я смогу дать тебе то, что ты хочешь знать, потому что знаешь, что все в этой стране подчиняется моей семье, а я скоро стану её новым лидером, – обошел Хёнджина, положив на его плечи руки, немного поднимаясь на цыпочки, – особенно, когда речь идет о собственной семье, ведь так? Хёнджин замер. Он сжал до хруста ладони, скулы дрогнули, контролировать мандраж было невозможно, тело не слушалось. А глаза начали краснеть и становиться мокрыми от слёз на ровном месте. - Жизнь – это искусство извлекать значительные выгоды из незначительных обстоятельств. Наша встреча – незначительное обстоятельство, а все люди так или иначе не меняются, они лишь на время играют нужную роль ради своих интересов, – наклонился над ухом Феликс, – так сыграй же её, пока есть возможность. И эту возможность дарю тебе я. Твоя принцесса. **** Хван никак не откликнулся на предложение. Он молча ушел. Сначала показалось, что вооруженные люди, преграждавшие ему путь, на теле которых в разных местах красовалась татуировка в виде черепа бафомета, сейчас схватят его, однако ничего не происходило. Под грозным надзором десяток глаз Хёнджин без каких-либо происшествий покинул особняк так, словно встречался с давним знакомым, забежав к нему на чай. Однако Хван понимал, что произошедшее стало его билетом в один конец. Решение, которое он примет в значительной степени изменит его жизнь. От него зависит: приобретет ли он столь неоднозначного, но весьма сильного союзника, или же получит пулю в лоб при первой встрече в разыгрываемой партии на шахматной доске, что уже запачкана большим количеством пролитой крови, от чего тонуть начинаешь. Всё то, что Хёнджин сейчас услышал, хотелось забыть как страшный сон, но от правды не скрыться, рано или поздно она явит себя свету, вопрос только в обстоятельствах и насколько она окажется болезненной. Как воспринять тот факт, что всё это время твоими руками достигались какие-то цели, и ты по сути был лишен права на самостоятельность? Быть чьей-то игрушкой действительно ужасно, нет ничего прекрасней чем свобода воли. Без неё – это все равно что быть мертвецом. Ни чувств, ни эмоций. Ты ничего не делаешь, лишь покорно выполняешь то, что тебе велят, учтиво склоняя голову, не задумываясь о том: а зачем я это делаю? Потому что в голове пустышка. А это значит, что все это время Хёнджин был лицемером, и все что он делал до настоящего момента ничтожная фальшивка. Облава на Бан Чана, трибунал, а затем досрочное освобождение без каких-либо на то последствий – все это игра одного человека, что пустил свои нити глубокими корнями в разум и тело каждого, кого счёл достойным инструментом в своих великих планах. И теперь Хван один из таких инструментов, который непозволительно долго и кропотливо создавался в тёмной мастерской, скрытой от дурных взглядов. А сейчас настало время явить себя свету и рассечь жутко острым лезвием все что движется. Кого он обманывает. Он с самого начала был им. Как только начал копаться в этом дерьме. И даже подвоха не заметил. Хёнджин, сам того не осознавая, приехал на кладбище в глубокую ночь. Он часто прячется здесь, ищет ответы, сидя подолгу возле родных могил. На встречу к нему вышел пожилой смотритель. Черты Хвана были для него уже настолько знакомыми, что он, не задавая никаких вопросов, радушно улыбнулся. - Прискорбно, что пристанище умерших стало для тебя местом исповеди, – снял замки с ворот. Ветер свистел, словно сами мёртвые начинали выть, приветствуя их постоянного, горячо любимого гостя. - Только здесь я начинаю мыслить так, как мыслил бы будучи живым, – Хёнджин обхватил плечи, судорожно потирая их. Холодно. Невыносимо тихо. Спокойно. Хочется закричать, так, чтобы связки порвало, чтобы никогда больше ничего не говорить, безмолвно таращась в одну точку, убиваясь в бесконечных домыслах и предрассудках. Похоже шизофрения – наилучший вариант, который сможет сейчас дать хоть какой-то вразумительный ответ. - Опасно тревожить души усопших в столь поздний час, – они шли по тропинкам вдоль вымощенных надгробий без надобности в освещении дороги, потому что знали её уже как облупленные, – то, что должно спать, оживает, дикие души начинают буйствовать, изголодавшись по живой энергии, падальщики выходят на охоту. - Не думаю, что для них я вкусный, – усмехнулся себе под нос Хван, не отставая от бодрого пожилого мужчины, – скорее мы с ними на одной стороне. - Упаси боже! – перекрестился смотритель, а Хёнджин уже внимательно рассматривал знакомые имена на плитах с замиранием. Хёнджин встал перед ними на колени, пачкая штаны в размытой от снега с дождём земли, и приложил голову к земле. Снова извиняется. Просит прощение. Он хорошо помнит, как кого-то приходилось собирать по кусочкам, прежде чем захоронить. Некоторые гробы на прощальной церемонии были заперты, чтобы не шокировать. Стоял жуткий плач, родители лежали возле них, пытаясь осознать что их сыновей больше нет. Каждая уроненная в тот день слеза стала для Хвана приговором, который он не сможет выполнить даже за несколько своих жизней. Такова цена собственных амбиций. И Феликс был прав, люди ничтожны, они пойдут на все, лишь бы осуществить задуманное, если для этого придется кого-то пусть в расходняк. И Хёнджин, сам того не осознавая, сделал это. Как сказал его новый знакомый: им все мало, мало. Мало. Не важно будь то желание получить как можно больше денег, или докопаться в каком-то деле до сути. Если есть возможность пойти по легкому пути, быстрее достигнуть цели, то человек пойдет и достигнет. Но почему то никто не говорит, что бесплатный сыр только в мышеловке, и если придавит, то уже окончательно. Насмерть. Просто думают, что повезет, но потом будет поздно. Смотритель присел на скамейку и с удивлением наблюдал за своеобразной медитацией Хёнджина. Снова разбит, снова испытывает угрызения совести, яростно пытается хвататься за них, отводя радость собственной жизни на десятый план. Нет. Он вообще не задумывается о своем счастье. Жизнь стала тяжелым бременем. Это пугает. - Иногда стоит плыть по течению судьбы, если предоставляется такой шанс, – мужчина перевёл взгляд на медленно движущиеся по небу звёзды, – судьба никогда не ошибается, она является единственной правильной дорогой в сложившейся ситуации, она обязательно приведёт туда, куда нужно привести, и раскроет все ответы, – выдохнул, прикрывая на пару секунд глаза от переутомления, – может стоит обратиться к тому, кто действительно даст ответ? – смотритель поднялся и пошел вдоль надгробий дальше. Хёнджин сначала наблюдал за ним, потом без колебаний поднялся и пошел следом. Нога в ногу. Пока не дошли до самого края, где начинался крутой спуск и царила природная безмятежность. - Никто не должен знать. Иначе моей сказочке придет конец, – отвернулся в сторону, доставая пачку сигарет, – прости что так редко навещаю, отец. Мой солнечный луч ушел навсегда. А станет мне лучше? Уже никогда. Хван Чон Иль **** Утро не задалось с самого начала. Уши заложены, а в голове густой туман, от которого задыхаешься. Организм отказывается функционировать. Как будто Джисон снова пил, а затем обдолбался. На губах и кончике языка солёный привкус, который Хан инстинктивно пытается слизать. Он лежал в хаосе складок одеяла и простыней. Голый. В обнимку с скрипкой. Тело покрылось гусиной гожей. Хан не помнит, как открыл настежь окно, потому что стало очень жарко, а пот не останавливался, словно он одел на себя несколько шуб, свитеров, и парочку тёплых трико. Нехотя потянулся к сотовому. Шесть двадцать. Пора вставать. Поднявшись, резко отскочил в сторону, наступая на порвотые лоскуты, и в сонном бреду подошел к зеркалу. Глаза слипались, а осознание окровавленного лица приходило не сразу. - Блять, – от излишнего стресса и вновь нахлынувшей депрессии на Хана лопнули сосуды носа. Джисон наспех умылся холодной водой, стирая с себя остатки запекшейся за ночь крови, разорванную одежду под ногами от предпочел не замечать, одеваясь на ходу в именную форму академии. Рубашка, к слову, не глажена с прошлой недели. Во всем творящемся утреннем сумбуре, Хан разве что положил бережно в футляр скрипку, потому что другой у него нет и вряд ли будет, так как музыкальные инструменты никогда не были дешевым удовольствием. Однако ему и не хотелось совершать обновки. Эта скрипка служит ему верой и правдой вот уже восемь лет, она стала роднее собственной жизни, она знает всё, начиная от успехов Джисона и заканчивая его неудачами и переживаниями. И если бы она могла говорить, то ей богу, она стала бы вторым лучшим другом после Феликса, и они всегда собирались бы втроем где-нибудь выпить или вкусно поесть после мучительных занятий в академии. Единственное о чем Хан, наверное, не жалеет, так это о смене цвета волос. Шоколадный ему идет. Словно вдохнули глоток свежего воздуха. Джисон почти что вышел из своей комнатой, но над головой загорелась внезапно лампочка. Он немного попятился назад и бросил бесстрастный взгляд на бордовое пальто, что лежало на краю постели, идеально сложенное по каждому шву и стрелкам. На улице быстрыми темпами приближалась зима, а единственную тёплую куртку в гардеробе пришлось отдать в отелье, из-за опять расходившейся молнии. В последний раз. Он накинул на себя пальто, утопая в его широких рукавах. И не удивительно. Хан был в раза полтора меньше Минхо, с узкой талией и стройным телом. Он старался поддерживать свою форму в идеальных пропорциях, так как для любого артиста, даже будущего, на первом месте всегда стоит внешность. Дорога в академию была спокойной. Перед уходом Джисон заглянул на кухню к отцу и забрал с любовью приготовленный для него ланч. Они снова поговорили. Отец извинился за резкий выпад прошедшей ночью, но Хан его поспешил остановить, потому что он прав. То, к чему Джисон пристрастился в последнее время, не его внутреннее я, а лишь дурная попытка извне изменить его в серую вкусовщину, лишив присущей ему харизмы и какой-то недосягаемой изюминки, которую парень еще сам до конца понять не смог и уловить её суть, по прежнему оставаясь для себя закрытой книгой на сотню замков без ключей. - Вы только посмотрите на него. - Боже. - И как он еще может приходить сюда? - Ему совсем не стыдно? Джисон шел по кампусу и удивленно озирался по сторонам, ловя на себя взгляды, полные уничижительного презрения. Волнение начало подкатывать к самому горлу. Хан вжался пальцами в лямку футляра, но старался не подавать виду своей растерянности, гордо расправив плечи. Однако вся гордость и наигранное состояние уверенности рухнули, как только Джисон подошел к персональному шкафчику. Наркоман. Дешёвая шлюха. Вставай на колени и открывай рот. Раздевайся. Тебе идёт. Дверка была исписана разного рода оскорблениями и лозунгами. Кто-то додумался даже на скотч прикрепить пакетик с белым порошком, в котором, как выяснил Хан, находилась всего лишь сахарная пудра. Джисон развернулся к негласным зрителям позади себя, что кидали в его сторону насмешки. Некоторые студенты пародировали с помощью пальцев язык между половыми губами женских гениталий. - Хан Джисон, вас вызывают в деканат. - У меня сейчас занятия, – уставился Хан на строгую женщину из отдела воспитательных работ, от взгляда которой холодели кончики рук и ног. - На сегодняшний день вы отстранены от занятий. Прошу вас пройти со мной и не создавать лишних проблем. Прекрасно, чёрт его дери. Впервые за три года учёбы в этом месте элитных сук и блатных детишек Джисон окажется на расстреле из-за своих глупостей и ошибок. Но больше всего огорчало то, что разносить будут одного из лучших студентов потока, к коим относился Хан. Лицо академии. Хотя особого статуса это ничуть не давало, всего-то небольшие поблажки со стороны преподавателей, карманы которых уже давно напичканы всякими денежными премиями со стороны влиятельных родителей из комитета. А на остальное им насрать. - Джисон, изволь объясниться, – декан протянул Хану телефон с записью, где он фигурировал в нетрезвом виде, под кайфом в тот самый день, в Лилит, – тебе ведь хорошо известны правила нашего заведения? Употребление алкоголя и наркотических средств строго наказывается в наших стенах. - Откуда? – единственное, что действительно волновало Джисона, так это то, каким образом данный видеофрагмент оказался в открытом доступе, а самое главное, кто осмелился его сделать. - Тебе серьёзно волнует именно это?! – мужчина ударил ладонью по столу, – ты один из лучших учеников академии, а позволяешь себе такую вульгарность! Употребление и распространение наркотиков подсудное дело! Будь ты совсем идиотом, мне было бы плевать, не задумываясь вышвырнул бы прямо сейчас. - Вам самому не смешно? Да у нас половина академии ходит обдолбанной и затраханной в подворотнях, но вы решили отыгрываться на мне? А, – широко раскрыл рот Хан, – или это потому что я нищеброд, который не может дать вам деньги за молчание? - Хан Джисон! Как ты смеешь?! - Ну да, конечно, – откинулся на спинку стула Джисон, заливаясь приглушенным смехом, – они ведь решают всё, не так ли? За них можно купить абсолютно всё, даже место здесь, пускай у тебя и нет таланта, главное родиться с золотой ложкой во рту и сынишкой коррумпированного конгрессмена, – толкнул язык за щеку, – вы совсем не испытываете стыд за то, как об искусство, которым мы с вами живём, так вытирают ноги? Вы ведь отдали семнадцать лет этому. Разве вас не мучает совесть? Разве здесь ничего не болит? – ударил себя несколько раз в грудь Хан отрывистыми рывками. Мужчина, обескураженный прямотой этого сопляка, молчал. На его лице играли желваки, а в глазах отчетливо читалось: стыдно. Но он не произносил этого в слух, боясь то ли признать свою ничтожность, то ли лишиться за слишком длинный язык места, которое было всем его смыслом существования, за которое он, как уже успел подметить Джисон, отдал треть сознательной жизни. - Я отстраняю тебя от занятий на три дня, и это не освобождает тебя от подготовки к экзаменам. И насчет твоего участия в предстоящем фестивале: пока что этот вопрос будет отложен. Можешь идти. - Похоже что вы и правда бессовестный человек. А господин предвзятость – ваше второе имя, – поднялся из-за стола Хан, направившись к выходу. - Ты еще слишком молод. Но позволь тебе дать совет. В первый и последний раз. В нашей сфере невозможно пробиться на вершину только на одной честности. Чтобы достичь высоты, начать уверенно махать крыльями, не разбившись вдребезги, необходимо чем-то жертвовать, где-то закрывать глаза и говорить самому себе: терпи. В противном случае тебя, как маленького котёнка, растерзает свора бешеных собак. И пискнуть не успеешь. Хочешь носить корону и почивать на лаврах, умей целовать чужую задницу, на сколько противно бы это не было. И тогда ты сорвешь куш. Надеюсь в следующий раз ты будешь умнее. Свободен. - К чёрту ваши советы. Почему все хотят мне их раздать? Достало, – хлопнул дверью. Хан отказывался вслушиваться в этот, по его мнению, бред, содержавший в себе самую сильную правду. Весь мир – сплошные джунгли, и если ты будешь с кем то по справедливости делится едой и кровом, то не заметишь, как сам сдохнешь. Джисон взял сотовый и первым делом отправился блуждать по просторам социальных сетей. В глубине души он уже догадался, кто подсунул ему свинью, но до конца отказывался верить. И почему он не ничуть не удивился, когда открыл страничку Пак Сонхва, увидев тот самый видеофрагмент в его сторисах «воспоминания недели»? Сперва могло показаться, что Пак это сделал не специально, не задумываясь о том, как сильно это может навредить Хану. Но нет, это было сделано целенаправленно, чтобы навести, как говорится, шумиху. Хан крепко сжал телефон, а противная физиономия Пака в голове раскалывалась на тысячу осколков под натиском бушующей ярости. Если это люди называют точкой невозврата, то она наконец-то наступила, терпению пришел конец. Пришел конец лжи, что называлась дружбой. - К чему эта комедия? – Джисон нашел Пака в окружении подхалимов, улыбающегося и смеющегося от приятных комплиментов в его адрес, – это все, на что способен твой мозг? – улыбка Сонхва сошла на нет, когда он увидел Хана, одетого в пальто, в котором должен быть он. - Оставьте-ка нас. Нам нужно немного поболтать, – гиены послушно расступились, демонстративно занявшись своими делами, но лезли из кожи вон, чтобы все слышать с первых рядов виайпи ложи, – в чем дело? Ты какой то бледный, плохо спал? Это не хорошо, Джисон-а! Нужно следить за своим здоровьем, иначе не будет сил на репетиции. - Кончай нести хуйню, – первым сорвался Хан, – ты прекрасно понимаешь, что случилось, и почему я здесь. - Погоди, – выставил палец Пак, призадумавшись, – а! Неужели тебя так расстроило то видео? - Зачем ты это сделал? - Это предупреждение. - Предупреждение? – покосился Джисон. - Но похоже, что ты его не понял, – продолжать вонзать лезвия в уже побитое за утро тело Хана, сжигая взглядом пальто, – не подходи к Минхо. Намёк ясен? - Серьёзно? – развел руками Джисон, – всё это было задумано ради блядской ревности к этому придурку? - Давай я обрисую тебе картинку. Как там называет тебя Ёнбок? Hannie? Да, точно, – подошел вплотную, склоняясь над Джисоном, – сначала ты обжимаешься с чужим парнем в клубе, затем заигрываешь с ним на глазах у всех перед гонкой, а сейчас приходишь в его одежде. Внимание вопрос, – приблизился к уху Сонхва, переходя на шепот, – что я должен делать? - А перед этим сбегаю вместе от полицейских и целуюсь с ним в его машине, – неожиданно выпалил Джисон, – если уж начали, то лучше говорить об всём сразу. Сонхва отвесил сильную пощечину Хану. - Я признаю свою ошибку. Но ты кое-что не учёл, Сонхва. Это он повсюду бегает за мной и пытается затащить в постель, а ты являешься лишь жалким предлогом, чтобы подобраться ко мне. Раскрой глаза, – Джисон схватил руку Пака, что намеревалась снова нанести удар, и резко подтянул к себе, – и спроси, чем он занимается, когда не находится рядом с тобой. Хотя ты уже знаешь ответ. Он бежит ко мне, сидит в этом чертовом ресторане и одаривает ненужными подачками! - Заткнись. - Нет, слушай! – оттолкнул Пака Джисон, отпуская его руку, – он уже несколько месяцев оказывает мне знаки внимания, но я и предположить не мог до нашей встречи в Лилит, что ты трахаешься с ним! – прокричал Хан на кампус, от чего смотрящих на них людей только больше стало. - Замолчи! Закрой свой рот! – попятился Сонхва назад, закрывая уши ладонями. - Но я тебя успокою. Я срать хотел на тебя и твоего ловеласа недоделанного. Плохо видимо стараешься в постели, – от злости Джисон прикусил губу, пытаясь сдержать порывы вырвавшегося гнева, – поэтому катитесь вы на хер! И только попробуйте оказаться возле меня. Я клянусь, что не успокоюсь, пока не оставлю от вас и мокрого места, если продолжите отравлять мою жизнь. И еще, – снял с себя пальто Хан, кидая его прямо в лицо Пака, – забери это и передай ему, что если он еще раз переступит порог моего дома, то я отправлю его за решетку. Как минимум за домогательства он себе срок уже намотал. Лучше пусть не испытывает меня! Замкнутый круг разорван. И Джисон вышел из него первым - Правильно отец говорит: не води дружбу со всякими оборванцами, только протянешь им руку, они вторую кусать начнут. Твоя мать приняла верное решение, что бросила тебя и твоего отца. Хоть кто-то в вашей семье оказался умнее, – откинул от себя пальто Сонхва, – я обязательно передам ей привет, у неё ведь скоро день рождения, буду слёзно умолять выслать тебе приглашение на праздник. Решил ударить ниже пояса. Молодец Пак Сонхва. У тебя получилось. Не без причины Джисон нелестно отзывался о матери. Ведь как можно оказаться по правую руку премьер-министра, если только ноги не раздвинуть? В особенности когда ты имела пустые карманы да сводила концы с концами из-за жалких амбиций мужа неудачника? И общались они до этого момента с Паком только потому, что тот узнал о протеже своего отца и о том, что у неё есть сын, который учится вместе с ним в одном заведении. И Сонхва стало интересно, смогут ли они породниться по настоящему? Стать братьями? - А твоя видимо переворачивается в гробу, видя во что ты превратился, – процедил Джисон, не желая более продолжать разговор, – удали видео, иначе… - Иначе что? – вскинул брови Сонхва, язвительно улыбаясь. - Увидишь. **** Практически полдень. Новый день уже давно вдохнул жизнь в особняк, где усердно трудились десятки слуг, но все ещё спал хозяин. А потому все делалось очень тихо, с замиранием, чтобы не дай бог потревожить сладкий сон господина, что буянил всю ночь и разнёс половину дома. Горничные ползали на карачках, собирая осколки коллекционного антиквариата, что был в очередной раз уничтожен. И только фортепиано на веранде стояло не тронутым, без единой пылинки, под охраной неведомой силы, называемой уважением к покойной матери Феликса. Как только у парня появилась возможность распоряжаться финансами, он первым делом связался с сиднейским оперным театром, где по баснословной цене выкупил его. Оно принадлежит ей, её пальцы все ещё бегали от одной клавиши к другой, заставляя вздрагивать от каждой модуляции, от чего прирастаешь к земле и теряешь дар речи. Дворецкий нервно расхаживал перед центральным входом. Все в доме было не спокойно. Разве что пёс хозяина, белый шарпей с необычайно красивыми голубыми глазами радостно носился по садовой лужайке с крепко сжатой в челюсти игрушке, гоняя маленьких бабочек. Услышав рёв двигателя приближающегося лексуса, мужчина, едва не скатившись вниз по лестнице, поспешил навстречу. - Господин, как хорошо, что вы приехали, – склонил голову дворецкий, потирая ладони. - Что с ним? – Бан Чан пытался сохранять хладнокровие, но когда дело касалось Феликса, спокойно держаться едва выходило. - Вы знаете, что такое происходит каждый год, но этот раз выдался по особому… тяжелым. Бан Чан скептически осмотрелся вокруг, всматриваясь в измученные за ночь лица слуг, неодобрительно покачав головой. - На сегодня вы все свободны, даю вам выходной. - Но господин… - Я сказал убирайтесь! – одного сурового взгляда Бан Чана хватало для того, чтобы люди беспрекословно подчинялись, беспомощно ползая в его ногах. Прежде чем зайти в дом, Бан Чан поймал на себе полные злости и отвращения глаза людей из клана Феликса. Оно и понятно. Они ничего не знают. Ведь одна из самых пагубных привычек Феликса – никому и ничего никогда не рассказывать о своих планах. Но скоро все изменится, а те, кто зубоскалят, будут послушно склоняться. Бан Чан обходил разбитые тарелки, вазы, возле которых валялись завядшие цветы, и еще много какой хераборины, что любил Феликс тащить в дом. Единственное, что он никогда не станет бить, так это коллекцию своих ювелирных изделий, что находилась под замком, а ключ в единственном экземпляре был только у него. Бан Чан и не помнит, откуда у его брата пошла такая привычка. Возможно любовь к искусству, что привила ему мать, с приобретением богатства вышла на какой то новый неведомый уровень развития, а может всему причина подарки, что он делал Феликсу на значимые праздники, одаривая эксклюзивными безделушками. Главное ему нравилось, а это, в свою очередь, позволяло Бан Чану тоже быть счастливым. Он приоткрыл дверь, вслушиваясь в шорохи Феликса от переворачивания с одного бока на другой и в его бормотания. И Бан Чану хотелось интуитивно прижать его к себе, заключить в объятия и успокаивающе поцеловать в макушку. Он хорошо помнил те дни, когда Феликса мучали бесконечные кошмары, от чего приходилось спать с ним, пока это не стало обыденностью. Слишком рано его забрали из психиатрического отделения, курс лечения был не закончен и последствия приходилось разгребать, как его тогда уже называли, Бану младшему. В какой момент между ними появились чувства Бан Чан затрудняется ответить. Кажется, что они были всегда. Всегда были привязаны, даже находясь за тысячи километров друг от друга, разделенные Тихим океаном. Он лишил Феликса девственности в шестнадцать лет. Почему он это до сих пор помнит? Чувство вины. Вина за то, что испортил нечто невинное в его понимании. Воспитание не позволяло думать иначе, из-за чего совесть так и извращалась над ним. Однако окунувшись в этот запретный омут с головой, Бан Чан перестал сожалеть. Это происходило почти каждый день. Пожалуй самым будоражившим был секс в кабинете отца, где их чуть не раскрыли. Причем настоял тогда именно Феликс, потому что творить абсурдные вещи может только он, минуя все немыслимые последствия. Это то, во что Бан Чан влюбился без колебаний, но в тот же момент и порицал Феликса за подобное, переживая как бы чего дурного с ним не случилось. - Кто тебя впустил? – поморщился Феликс после сна, словно слепой котёнок, который только увидел этот мир, а Бан Чан не сразу отреагировал на пробуждение брата, задумавшись о своём. - Тхуан – имея в виду дворецкого, – переживал за тебя, – провёл ладонями по своему лицу Бан Чан, сев на край кровати, где в скомканных шелковых простынях отходил от попойки Ли, – я знаю, что вчера был повод. Годовщина смерти семьи. Но прошу тебя, пей в пределах разумного, иначе, – повернулся к Феликсу, ласково проводя пальцами по его щиколотке, – мне придется неукротимую дьяволицу посадить на цепь. - Похоже ты не понял: ты предал меня Крис. Предал, понимаешь? Тебе здесь не рады, думаю ты уже это заметил. - Но разве не ты первым пошел на предательство, Ликс? – взял за руку брата Бан Чан, – Мы ведь договорились, что еще не время показывать грязное белье. - Тогда расскажи наконец-то что ты от меня скрываешь! Только из-за тебя я не могу поквитаться с убийцами моей семьи и вынужден ждать хер пойми чего! – приблизился к Бан Чану, – мне противно от той мысли, что ни кто другой, а именно ты используешь меня! - Нет, нет, – обхватил лицо Феликса, прижимаясь ко лбу, – это не так. Я не хочу, чтобы ты пострадал, ты слишком вспыльчивый и это мешает тебе оценить ситуацию. Послушай, – взял за подбородок, целуя несколько раз в губы, – все сложнее, чем тебе может показаться, поэтому прошу тебя, не предпринимай ничего безрассудного. - А заключать сделку с председателем за моей спиной не безрассудно? – ударил по державшим его за лицо родным, и в то же время ставшим чужими рукам Феликс. Между ними с каждым разом становилось холоднее, ветер начинал пронзительно выть, а птицы, которые до недавнего времени пели серенаду, падали с сильным грохотом с веток. Феликс поднялся с кровати, открыл прикроватную тумбочку, обитую вставками из тёмного золота, и вытащил оттуда диктофон. На записи четко слышан голос Бан Чана и то, как он предлагает свою поддержку на президентских выборах. А когда он произносит имя матери, у Феликса почему то волосы дыбом встают, а черти начинают плясать на его спине, стараясь поставить его на колени, чему Феликс не в силах сопротивляться. Ли швырнул диктофон в ноги Бан Чана. От сильного удара с плиткой он разлетелся, словно пазл, на части. - Я готов был простить налет на казино, но ты объединяешься с моими… - замялся, - нашими врагами, предлагая поддержку в том, что я пытаюсь недопустить! А затем обвиняешь меня в предательстве, – слёзы сами начали течь, Феликс едва ли смог сдержать их, – ты же обещал… - И я держу свое слово, в отличие от тебя, – Бан Чан подошел к Феликсу, прижимая к себе, – ох, моя неукротимая маленькая дьяволица, – неожиданно Бан Чан схватил Феликса за волосы, всматриваясь в его глаза, чего никак не ожидал сам Феликс, – ты ведь знаешь, что я ненавижу обман? Ненавижу когда мне смотрят прямо в глаза и нагло врут. Будь мы совсем чужими, то уже давно придушил бы тебя, – продолжал держать брата за волосы Бан Чан, нежно проводя тыльной сторон пальцев по его заплаканному лицу. - Крис… прошу, остановись, – коленки Феликса дрожали, а язык заплетался. - Остановиться? Раз ты настолько стал смелым, настолько преисполнился своей вседозволенностью, то тебя следует наказать, – грубо бросил Феликса на кровать, нависая сверху, – я терпеливо ждал, когда ты всё-таки мне расскажешь правду, надеялся на твое благоразумие, но все без толку. - К чему ты клонишь? - Я всё знаю, Ликс, не будь дурачком, – разорвал пояс на халате брата, обнажая его тело, – два года назад. Пусан. Ты специально подставил меня, из-за чего я был обвинён в пособничестве терроризму. Ты знал, что всё должно было закончиться тогда, но каким то чудом я превратился в торговца оружием. В тех контейнерах были военные технологии львов, я собирался раскрыть всей стране, чем они занимаются и как торгуют военными разработками на чёрном рынке, пополняя офшорные счета правительства. Но ты, – Бан Чан обхватил двумя пальцами сосок Феликса, ласково массируя его, но затем болезненно сдавливая, вырывая желаемый стон из его уст, – заминировал груз, выставил подставных людей, что якобы подчинялись мне, и даже убедил директора национального агентства отправить самую лучшую оперативную группу в это пекло, чтобы устроить информационный взрыв в обществе. Это помогло тебе создать во мне образ жестокого и неуловимого преступника, – одной рукой Бан Чан оттянул резинку боксеров Феликса, обхватывая его почти возбудившейся член, надавливая на головку, – знаешь, когда остаешься в полном одиночестве и начинаешь разбираться в своих ошибках в гробовой тишине, столько интересного можно узнать, что самому становится смешно, – начал водить рукой вдоль члена, обдавая губы Феликса горячим потоком воздуха, изводя его не желанием поцеловать, – и подумать только, всего лишь надо было съездить в отпуск, насладиться морским бризом сиднейских пляжей, и все сразу встало на свои места, – у самого Бан Чана в штанах становилось до неприличия узко, что ощущал и Феликс, охотно поддаваясь вперед, чтобы ощутить его стояк, жалобно всматриваясь в глаза брата, – ты ничего не хочешь сказать? Нет желания оправдаться? - Кажется я попался, – язвительная улыбка Феликса оказывало какой-то опьяняющий эффект на Бан Чана, из-за чего хотелось прижать Феликса еще сильнее, заставить кричать его, – ты хорошо постарался, congratulations, – схватился за ремешок чановых брюк – brother, – томно протянул Феликс, играясь с последними нервными клетками Бан Чана, затягивая тугие кукольные нити на его шее, к которым он по-прежнему был подвешен. - Зачем это сделал? – склонился Бан Чан над ухом Феликса, покусывая мочку. - Я не болтун, ты же знаешь, – прикусил язык Феликс, пытаясь избавиться от ремня на брюках брата, – но если так интересно, то я удовлетворю твое любопытство, – провёл пальцами по груди, а затем прессу Бан Чана, освобождая наконец-то от брюк, – я избавился от тебя, потому что слишком много мешал, – ремень с пронзительным лязгом бляшки полетел на пол, – твое отсутствие позволило мне расставить шахматные фигуры так, как того желал я, и когда все стало готово, – обхватил шею Бан Чана, – я снова вернул тебя в игру, как верного ферзя, но похоже это было ошибкой, – приподнялся на локтях Феликс, соприкасаясь с губами Бана, – смотри: я самый молодой вице-президент фонда, практически его руководитель, политики и бизнесмены мечтают получить мою поддержку, я, конечно же, ни в чём им не отказываю. А теперь заткнись и трахни меня. Бан Чан приложил палец к губам Феликса, вынуждая его замолчать. Феликс обхватил палец Чана, обсасывая его языком, заливаясь румянцем, от чего веснушки будто исчезали с его лица. Манипулировать этим зверем, который превращается в милого плюшевого медведя, одно удовольствие. Он кусается, но делает это играюче, стараясь не нанести вред. Вот что делает с человеком любовь, превращая в ничтожество. Бан Чан вздёрнул подбородок Феликса, рассматривая его смеющееся лицо. Он прильнул к его шее, грубо, пытаясь избавиться от навязчивой мысли что он полный идиот, сжимая одной рукой феликсовые ягодицы. Все это принадлежит ему, каждый сантиметр тела. Но только пока позволяет сам Феликс. Бан Чан стянул с себя боксеры и резким толчком наполнил Феликса, ударяясь в простату. - Как же блять узко, – Бан Чан входит жестко, Феликс подпрыгивает на его бедрах, обхватывая шею, лишь бы не упасть, а ниже пояса начинает все болезненно зудеть. - Не останавливайся… умоляю… - Феликс прижимается к разгоряченному телу Бан Чана скидывая с него до локтей белую рубашку, полностью оголяя мускулистое тело. Голову сносит моментально, мыслить уже становиться невозможно, голос срывается, стоны переходят на крики. - Только посмотри на себя, – повернул лицо Феликса к зеркалу напротив кровати Бан Чан, продолжая входить в него резкими движениями, – какое богохульство. Ты самый отвратительный и одновременно красивый грешник, которого я встречал. - Тогда можно происходящее считать не наказанием, а исповедью? – Феликс резко запнулся, стискивая зубы, в глазах все плыло, разве что улыбка Бан Чана была отчетливой и сводила с ума, – сука, как же хорошо! – Феликс, не выдержав напора, завалился на спину, прикрывая ладонью взмокший лоб. - Материться не хорошо, – ударил Бан Чан по губам Феликса. Он обхватил его за талию, прижимая к своему разгоряченному телу, и подошел к зеркалу. - Так будет видно лучше, – Бан Чан развернул Феликса лицом к зеркалу, а затем быстро подхватил его за обе ноги в области колен. Феликс, чтобы не свалиться прямо лицом на мраморный кафель, схватился рукой за шею брата, вздрагивая от резкого толчка внутри себя. - Look at you, little liar, – прошептал Бан Чан на ухо Феликсу, снова ударяясь об его простату. Феликс, хнычет, всячески извивается. Не от того что больно, а потому что невыносимо приятно. Немного становится даже стыдно, но Феликс решается взглянуть в отражение, от чего щеки моментально вспыхивают, а в голове сокрушается единственное слово – извини. Слишком жестокое наказание, и вряд ли он сможет вынести его так долго. - Поцелуй меня, – грудь Феликса вздымалась вверх, по телу стекали капельки пота, сосуды на шее и голове пульсировали так сильно, что Ли мог потерять сознание в любую секунду, – пожалуйста… И Бан Чан поцеловал, а вместе с этим и нарастил темп, впитывая в свои губы стоны и всхлипы Феликса, которые хотелось слушать бесконечно, словно любимый трек, замкнутый на кнопке повтора. Феликс откинулся на скользкую от пота грудь Бан Чана, пытаясь вдохнуть глоток воздуха, но от него захотелось задохнуться, чтобы жизнь оборвалась прямо сейчас, оставив яркое впечатление. - Господи, неужели ты так сильно возбудился? – Бан Чан, улыбаясь, прильнул к шее Феликса, одним глазом наблюдая за тем, как Ли от подступившего оргазма изливался прямо на зеркало так, как будто не трахался уже очень давно, а руками к себе не прикасался, чтобы себе помочь, как будто самый набожный человек, что воспринимал любые плотские утехи как нечто непозволительное и слишком греховное, – вот незадача: у всех выходной, кто будет теперь убирать? Феликс почувствовал как ниже живота начало приятно покалывать, а внутри всё наполняться. Бан Чан хотел вытащить член, но Феликс схватил его за руки, мотая головой. - Стой… подожди… - Феликс пытался восстановить дыхание, сглатывая накапливающуюся слюну во рту, и, несмотря на то, что по члену медленно стекала собственная сперма, что было в какой то степени неприятно, Бан Чан удовлетворил желание, продолжая стоять перед зеркалом. Феликс обмяк, поэтому Бан Чану приходилось чуточку больше прилагать усилий для того, чтобы и дальше держать его под ноги, сохраняя бесстыдную картину для брата. - Запомни раз и навсегда: больше не смей играться со мной. Если подобное повторится – опустил Феликса на пол, – то в следующий раз это будет пуля промеж твоих прекрасных глаз. Феликс схватился за зеркало, потому что ноги предательски тряслись и тянули вниз, наблюдая за одевающемся Бан Чаном в отражении. - Ты хотел получить от меня ответ? Ну что ж, – подошел к Феликсу, накрывая его одеялом, – что ты будешь делать, если однажды узнаешь, что все твои стремления, все твои желания – мимолётный огонёк, мучительное мгновение в ожидании неизбежного. Вопрос лишь в том, когда правда станет известной, но ты все равно знаешь, что эта правда сожрёт тебя и не подавится? - Что ты несёшь? - Это предупреждение, Ликс, – собрал волосы брата Бан Чан, аккуратно завязывая их на затылке – остановись лучше сейчас, скажи стоп и начни всё с самого начала. Сделай вид, что ничего не произошло, иначе даже я не смогу защитить тебя. - Конечно… я понимаю – это ты собирался услышать? - Совсем скоро весь Сеул, нет, вся страна утонит в крови. Я собираюсь установить контроль над обезглавленными кланами, посмеешь мне мешать, и я уничтожу череп Бафомета. Мне ли не знать, как ты дрожишь за каждого человека, что находится в твоем подчинении? Ты можешь быть для всех сукой, но я то знаю, что ты из себя представляешь. - Что с тобой стало? – Феликс дрожащими руками дотронулся до лица Бан Чана, – когда ты успел стать таким жестоким? Таким жестоким по отношению ко мне? Я прошу тебя, не отворачивайся, поговори со мной. - Слышал у фонда будет аукцион. Постарайся не ударить в грязь лицом. Отец возлагает на тебя большие надежды. Бан Чан, не желая продолжать разговор, боясь поддаться уловкам Феликса снова, отстранился от него, желая оказаться как можно дальше, но внутри все горело, продолжая возвращать его разум обратно. Феликс остановился возле панорамного окна своей спальни, что выходило прямо во двор, и… наслаждался, с непонятной улыбкой на лице упивался растерянностью и импульсивными действиями Бан Чана. - Мимолётный огонёк? – Феликс присел на корточки, выдавливая из себя приглушённый смех, переходящий из низкого баритона в высокий истерический гул. Он выпрямился, неистово аплодируя вслед выезжающему за ворота матовому лексусу, а потом замер. - Я устрою вам такую череду мучительных мгновений, что смерть вам раем покажется, а жизнь станет настоящим адом, – Феликс простонал, вскидывая вверх брови, прикасаясь двумя пальцами к оконному стеклу, – а для тебя, у меня приготовлено действительно особенное место. Я ведь обещал, что напишу самое красивое произведение? Настоящий гений никогда не создает шедевр за одну ночь, – повернулся к дворецкому, вошедшему в спальню сразу после отъезда гостя, – скажи нашим людям отпустить девушек. Они больше мне не нужны. Выдай каждой по миллиарду вон. Пусть развлекаются, они довольно настрадались. А и еще, – прикусил губу Феликс, на мгновение задумавшись, – пусть все узнают, что Кристофер Бан Чан – национальный герой, вернувший дочерей их семьям. Человек, спасший страну от чумы бандитизма. Да… да! – радостно сомкнул ладони перед собой, – замечательный заголовок для СМИ, не правда ли? Всё-таки хорошо когда есть тот, кто осуществляет заветные мечты, – Феликс попытался сдержаться, но смех так и рвался наружу, доводя до слёз, – пошли, надо готовиться, я должен быть неотразим. **** Одиночество убивает. Больно осознавать, когда никого рядом нет и не можешь выговорить накипевшее. Ты лежишь в абсолютной тишине, вслушиваешься в посторонние шорохи, пытаешься уловить суть детского лепета за окном, чтобы понять, что хоть кто то может быть счастливым в отличие от тебя. За пределами дома улыбаешься, стараешься быть доброжелательным и поддерживать любой разговор, но, переступая порог квартиры, становится необъяснимо холодно, а разум тонет в необъяснимой тоске, отказываясь что либо делать. Почему так холодно? Минхо в захлёб опустошает бутылку баррикью за две тысячи долларов, а конечности только сильнее леденеют. Он откинул голову на барную стойку так, сидя на полу, словно ему не до конца отрубили голову, и она из последних сил старается держаться на плечах, чтобы окончательно не упасть. Почему так холодно? По брюкам, вдоль бедра, увеличивалось бордовое пятно, а по окровавленным костяшкам левой руки стекала кровь, щеки были измазаны кровью, края воротника белой рубашки, расстёгнутой на несколько пуговиц, были испачканы кровью. Почему так холодно, чёрт его дери?! Спроси. У кого? Ты же один. Один. Минхо уже давно не был дома. Вернее его никогда и не существовало. Страх оказаться в четырёх стенах с самим с собой душу выедал. Тепло угасало, а холод с каждым днём пробирал до костей. Цель жизни слишком ничтожна для него, стоило бы давно отправиться в ад и больше не о чем не сожалеть. Минхо раскручивал барабан револьвера в правой руке, затем подставил дуло к виску и нажал на курок. Ничего. Он снова проиграл. Смерть коварна, и чтобы Ли не делал, она вновь ухитрилась обойти его стороной. Можно ли хотя бы попытаться считать это победой? Возможно. Смотря какова её цена. А для Минхо она слишком ничтожна. - Теперь твоя очередь, – и всё-таки от части он рад, что сегодня не один пытается выиграть, испытывая удачу на прочность. Возле него лежал мужчина, который истошно скулил, пытаясь притупить боль исчерченного порезами тело. Минхо прокрутил барабан, направил между глаз мужчины дуло и спустил курок. Ничего. - Какая жалость. Мы оба проиграли, – откинул револьвер Минхо, допивая остатки баррикью, – похоже, ты такая же неудачливая скотина как и я. Это интригует, – поднял с пола фотографии, на которых Феликс запечатлен играющим в азартные игры с политиками и бизнесменами, – итак, я повторю свой вопрос: кто тебе дал их? За каждый неправильный ответ я буду резать тебя на куски. Ну что ж, приступим, – облизнул лезвие кинжала, наслаждаясь солёным привкусом на кончике языка. - Всё действительно так, как и написано в досье, – сплюнул сгусток крови в лицо Минхо – конченый ублюдок. Слышал Ёнбок выиграл тебя в споре. Очередная побрекушка, что привлекла его внимание, – мужчина начал смеяться сквозь окровавленные зубы, – в досье много что написано про тебя, но когда об этом узнаешь непосредственно в реальности, становится до жути страшно. На твоём месте я давно бы вскрылся. - Врагам на зло живу достойно, чтоб даже память обо мне им не давала спать спокойно, – усмехнулся Минхо, резко вонзая в предплечье мужчины кинжал, – неправильный ответ. Знаешь, у меня есть одна маленькая традиция: перед смертью я рассказываю историю одного мальчика, – оставил кинжал воткнутым, не обращая внимания на мучительные стоны. Минхо присел на корточки рядом с мужчиной, подставляя себе руки под шею. - Говорят человек не выбирает кем ему родиться. Не выбирает родителей, не выбирает рождаться ему бедным или богатым. Всё дело случая. Рождение своего рода партия карточной игры, тебе либо не везёт, либо крепко хватаешься за протянутую руку и старательно вылизываешь её, пока есть возможность, – обхватил рукоятку кинжала, – вот и этот мальчик решил сыграть. Нет, – отрицательно покачал головой Минхо, резко выдёргивая лезвие из предплечья мужчины, – не так. Его заставили сыграть. Игра оказалась настолько непредсказуемой, что от её исхода у каждого нормального человека волосы поседели бы. - К чему этот фарс?... Минхо сдавил челюсть мужчины, а затем поднял револьвер и вставил его дуло в рот, лишая возможности говорить. - Мальчик родился в вонючем гетто. Казалось, что хуже быть не может, но, – вскинул лезвие кинжала вверх, – он и предположить не мог, что родиться в семье конченых наркоманов, которые однажды за пачку кокаина продадут его и потом даже не вспомнят, что у них есть сын. Им играли, распоряжались как хотели, а затем однажды вложили в руки нож и приказали убить, иначе на убой, словно больную скотину, от которой нет уже пользы, отправили бы его. Вроде выпал хороший шанс закончить всё раз и навсегда, но нет, упрямый Ли Ноу решил бороться. Он убил. И ему понравилось это, – в глазах Минхо блестнул огонёк маленькой радости, - поэтому он убил еще раз, а потом еще раз, и ещё, – Минхо склонился над лицом мужчины, всматриваясь в его дрожащие от слёз зрачки, – пока однажды один добрый человек не сказал ему: больше не надо страдать, смысла лишать кого то жизни больше нет, пришло время перевернуть страницу истории и начать новую, более светлую и обнадёживающую на хорошее будущее что ли. С тех пор Ли Ноу и делает это, но здесь, – ткнул себя рукояткой в грудь Минхо, – здесь необъяснимая пустота, которую невозможно заполнить выпитым в баре, проведённой ночью в постели с какой-то незнакомкой. В общем всем тем, что нравится обычному мужчине: алкоголь и секс. И не надо говорить, что он способен приобрести хобби по душе или ещё какую то слащавую херню, человек до банального прост и слишком предсказуем. Разве это не есть чья-то дурная шутка сверху? Или это наказание? Но за что человек заслужил его, если даже не успел родиться? – Минхо вытащил дуло и поднялся на ноги, удручённо выдыхая, – так Ли Ноу и сыграл в свою первую партию и продолжает в неё играть, в надежде что когда-нибудь порочная сансара наконец-то разорвётся. Но теперь он играет на более выгодных для себя условиях. Этот добрый человек подарил ему веру, поэтому Ли Ноу яростно вцепился в неё, пытаясь наконец-то прийти для себя к логическому финалу. Но, к сожалению, всё без толку. Как бы этот маленький человечек не старался, он все равно возвращается откуда начал. А знаешь почему? – резко притих Минхо, набирая в грудь воздуха, глаза загорелись от предвкушения, - потому что таким его вырастила жизнь и невозможно попросту взять и убежать от самого себя. Можно сказать, что родился не в том месте, и не в то время. Зато стало… теплее, а чувство что ты одинокий не то чтобы исчезло… стало немножко… не таким значительным, как раньше, – Минхо схватил мужчину за волосы, разглядывая его левый глаз, – вернёмся к сути: откуда эти фотографии? Молчание. Минхо снова вонзил кинжал. В бедро. Он яростно начал вести лезвием сквозь плоть до колена, застывая на месте от истошных криков. Губы задрожали, лицо озарило улыбкой. - Я скажу! - Я не слышу, – раздробил коленную чашечку Минхо, продолжая идти лезвием вдоль ноги, – громче, пожалуйста. - Ян Чонин! Это было он! - Спасибо тебе, – вытащил кинжал из голени – за честность, – и перерезал мужчине горло, – господин Ли Ёнбок просил передать, чтобы в следующий раз, когда начнешь новую жизнь, не участвуй в подобных грязных делах, – Минхо наклонился к уху офицера, слизывая кровь с кончиков губ, которая пульсирующим потоком вырвалась из сонных артерий, забрызгивая ему лицо, – удачи. Минхо переступил тело, подошел к стеллажу за барной стойкой, вытаскивая новую бутылку текилы, а затем ударил о край стола горлышком. Мелкие осколки разлетелись в разные стороны, слегка задевая его пальцы. Минхо делает на весу несколько глотков, обливая шею, на которой выступила вена, и начинает беспорядочно шмалять из револьвера, пока барабан полностью не опустел. - Ух ты. Я весь дрожу, смотри! – встрепенулся Чанбин, обхватывая себя за плечи. - Что ты здесь делаешь? - И я рад тебя видеть, солнышко! – Со прошел внутрь, прыгая на диванчик недалеко от трупа, - поступил приказ. Мы должны освободить заложников. - Он издевается? – пихнул язык за щеку Минхо, с раздражением отводя взгляд, – они нужны нам, чтобы контролировать федералов, сколько можно водить нас за нос! - Эй, спокойней. Ты слишком утрируешь, будь чуточку терпеливей, – поднялся с дивана Чанбин, подходя к Минхо со спины, – или ты больше не доверяешь ему? – положил руки на его плечи, – появилась ниточка сомнений? - А ты? – не стал отрицать, – ты доверяешь ему? Из-за него в гетто начнется хаос, после убийства баронов это только вопрос времени, когда кланы начнут открытую войну друг с другом, и мы оба прекрасно знаем, что не останемся в стороне. В отличие от него, это наш мир, наша жизнь. Остаться в стороне – значит предать свои идеалы. - Тебе ведь известно, что Бан Чан вернулся? - Что? – опешил Минхо. - Разве тебе не интересно посмотреть, как два брата, два любовника будут раздирать друг другу глотки, пытаясь сохранить в своих руках власть? – Чанбин обошел барную стойку, имитируя пальцами шаги человеческих ног по её поверхности, – а что если они оба сдохнут? И тогда шанс того, что мы окажемся на свободе, значительно вырастит, – рассмеялся Чанбин, от чего у Минхо пошли мурашки по телу. - Хватит нести хуйню, иначе… - Да расслабься ты! – расхохотался Со, – это всего лишь шутка. В каждой шутке всегда имеется доля правды.