Багратиана

Так повелось в его жизни с самого детства: мужское общество преобладало кругом, воспитывало, пристально наблюдало за всяким, даже самым незначительным успехом мальчишки, чьи первые шаги в свете определялись родственниками и покровителями. Однако помимо сих благотворных влияний перед глазами Багратиона вставал образ матери, стойкой и неколебимой, ласковой и заботливой, щедро раздаривавшей своё тепло домочадцам – деду, отцу, каждому из сыновей. Их было четверо, непоседливых, озорных, любопытных сверх меры. Много хлопот доставляли они, однако всегда приходили с повинной и поверяли матери свои беспокойства, обиды, переживания. Она никогда не отказывала, внимательно слушала их, а после давала советы, преисполненные житейских мудростей, от которых дух захватывало у несмышлёнышей, набивавших шишки снова и снова, снова и снова. В их семье почтение к женщине взращивалось с пелёнок, и Пётр, впоследствии задумываясь в великосветском кругу о неком возвышенном идеале, неизменно представлял себе матушку – княгиню в изгнании, сохранившую честь и достоинство, присущее величайшим из земных королев, о которых с таким трепетом рассказывал внукам дедушка Александр. Схожее чувство двигало им с тех самых пор, как он впервые украдкой начал следить за кем-то из дочерей солдат гарнизона, тогда ещё не слишком понимая глубинного смысла подобных переживаний. Да и не нужен был оный ему. Один внутренний трепет давал понять, что это – совсем не дурное. Это что-то нежное, светлое, чистое, как снега на вершинах Кавказских хребтов. Посему юный Пётр лишь тайно вздыхал, всякий раз упиваясь возможностью видеть ту, чей образ заставлял сердце учащённо биться в груди. А потом… А потом перед ним вдруг раскинулся Петербург, город-чаша, полная роскоши, излишеств и разнообразных чувственных удовольствий. Освоиться получилось не сразу: Багратион долгое время держался лишь княгини Анны, постепенно привыкая к столичному образу жизни и местным нравам. Закономерно подцепив несколько дурных привычек, впоследствии доставивших ему немало хлопот, молодой человек, однако, так и не смог переварить откровенный цинизм и настойчивость многочисленных повес и кокеток, когда речь заходила о предмете любви и сопутствующих материях. Скромный и сдержанный Пётр успел познакомиться с одной из страшнейших напастей, преследующих сей деликатный предмет. Сплетни. Коварные, подлые сплетни опутывали всех и каждого, дотягивались своими цепкими пальцами до честных дам и господ, обвиняя их чёрт знает в чём. Багратион успел на собственной шкуре познать всю жестокость салонной болтовни, пускай и провёл в Петербурге не так много времени. Он и его любезная подруга, с таким радушием принявшая его в шумном Голицынском доме… Какие пройдохи смели это придумать? К счастью, совсем скоро князь с головой окунулся в главный предмет своих сокровенных мечтаний – военную службу, и выдохнул с облегчением подальше от всей столичной грязи. Хотя переживания подобного рода его не оставили в полной мере, тем более что в армейских кругах никто не церемонился на этот счёт. Разговор был короткий и нередко насильственный, что донельзя возмущало благородного юношу, мечтавшего совсем не так и не о том. Впрочем, на театре военных действий находил он порою отдушину и под стенами Очакова писал неловкие, исполненные восхищения письма одной из первых красавиц, почтивших визитом лагерь сиятельного Потёмкина. Время шло. Некогда безвестный мальчишка из благородной, но небогатой семьи уверенно поднимался по карьерной лестнице, выложенной чинами и драгоценными орденами, постепенно свыкаясь со своим положением. Балы и салоны стали для него делом обыденным, да и сам князь себе цену знал, дозволяя себе порой невинные шалости, ведь охотниц до именитого генерала всегда находилось с лихвой. И всё-таки среди водоворота неисчислимых скандалов смог сохранить он присущую ему простоту и искреннее благочиние, пускай оное оказалось не нужно той, с кем взошёл он тогда под венец. Кто ж знал: настойчивая заинтересованность, столь смущавшая его поначалу, обернулась пылью, стоило Багратиону искренно поверить в неё… А тут как тут подоспела высочайшая воля. Князь и рад был, но счастье вскоре обратилось в ядовитую горечь, прожигавшую сердце до конца его дней. Промаявшись так долгие годы, испытал он блаженство вновь рядом с другой, полёта высокого, совсем не для него. Несмотря на превратность судьбы, Пётр пронёс сию привязанность сквозь опалу и многочисленные невзгоды, дабы в конце концов утешиться оной на смертном одре.