when you were mine

      Прошло несколько дней с тех пор, как Джеймс вернулся домой и увидел Сириуса, выскочившего через парадную дверь, со слезами на глазах и ужасным выражением лица.       Он собрался с силами только для того, чтобы поцеловать Гарри в лоб и отправить его в дом мыть руки, чтобы они с Джеймсом могли поговорить.       Они оба смотрели, как Гарри делает то, что ему сказали, слишком сонный, чтобы задавать вопросы о состоянии лица своего крестного отца.       — Они приговорили Люциуса к десяти годам, — объяснил он Джеймсу, когда они остались одни, — мои отношения с братом испорчены до невозможности, и мне нужно обняться.       Без лишних слов Джеймс притянул его в свои объятия, и Сириус просто обмяк в его руках.       Потребовалось не более пары секунд, чтобы слезы вернулись.       — Ничего не испорчено до невозможности, Падс, — прошептал Джеймс, прижимая его к себе.       Он не собирался заваливать Сириуса вопросами о деле Люциуса, хотя, возможно, он мог узнать об этом с помощью быстрого поиска в Google, или просто спросить об этом Ремуса в следующий раз.       Сириус фыркнул.       — Мне следовало связать его и привести в твой дом в ту ночь, когда я ушел. Может быть, ничего бы этого не случилось, если бы я не был таким слабым — если бы я был достаточно сильным, чтобы действительно что-то сделать… — шипел он, злясь.       Джеймс ничего не ответил.       Было бы легко сказать Сириусу, чтобы он перестал драматизировать, но это было бы все равно, что сказать ему, что его чувства не действительны только потому, что они настолько сильны.       Сириус — очень шекспировский человек, вот в чем дело, и его естественная реакция на любое неудобство — погрузиться в глубокие эмоции. Его чувства растут и растут, как лианы под его кожей, и угрожают задушить его, если он не выпустит их все наружу.       Но подобно тому, как он слишком сильно переживает трагедию, так же и от счастья он начинает сиять.       Когда он счастлив, его сияние оставляет солнце в тени, и Джеймсу досадно, что он давно не испытывал этого.       Каждая его улыбка теперь окрашена капелькой грусти, и как бы сильно он ни смеялся, все равно ощущения не такие, как раньше, до того, как Регулус снова ворвался в их жизнь.       — Тебе нужно хорошенько выспаться, Сириус. Обещаю, утром тебе будет лучше, — прошептал он.       Но дело было вовсе не во сне. Дело было в той магии, которая заключалась в объятиях Ремуса и благодаря которой Сириусу всегда становилось лучше.       Возможно, просто объятия Ремуса были волшебными, подумал Джеймс.       Они точно помогли ему пережить самое трудное время в его жизни невредимым.       — Могу я попросить тебя об одолжении? — спросил Сириус, отстраняясь. Он даже не потрудился вытереть слезы со своих щек.       — Конечно.       Сириус потянулся к его руке, тяжело сглатывая, и сжал между своими тонкими пальцами.       — Позаботься о нем, а? — почти прошептал он. «Заботься о нем так, как ты заботился, когда мы были детьми. Ты всегда нравился ему больше, чем кто-либо другой, понимаешь? Я не знаю почему, он просто… — Сириус оборвал себя, выдавив горький смех. — Это глупо, но я думаю, что он был влюблен в тебя тогда.       В любое другое время Джеймсу пришлось бы сдерживать желание рассмеяться от души над словами Сириуса.       В этот момент смех был похож на руку, обхватившую его горло и сжавшую невидимую хватку достаточно сильно, чтобы он на несколько мгновений подавился своими словами.       — Неужели? — Джеймс заставил себя спросить, и его удивление было настоящим.       Не мыслью о том, что Регулус в него влюблен, а осознанием того, что Сириус не такой уж и невнимательный, каким он его себе представлял.       Сириус кивнул.       — И я уверен, что ты тоже был влюблен в него, — продолжил он, обвиняюще, грустно и раскаиваясь одновременно. — Раньше я думал… Я чувствую себя таким глупым, что говорю это, Джеймс, но я думал, что, может быть, он не… — он остановился на мгновение, сделав глубокий вдох. — Ты думаешь, все было бы по-другому? Если бы вы были вместе, то есть. Думаешь, что-то бы изменилось?       Нет, не изменилось бы.       Ремус предупреждал его не принимать слова Регулуса за чистую монету, он предупреждал его о том, что происходит всякий раз, когда Регулус чувствует себя в ловушке, как он кусается и царапается, чтобы выбраться, но все равно, его слова эхом отдавались в голове Джеймса, и они были болезненными.       Что все это может значить для такого человека, как я?       Ничего.       Это ничего не значило.       И ничего не стоило.       Любовь Регулуса к Сириусу и его любовь к Джеймсу в конечном итоге ничего не стоили, понял Джеймс той ночью, оставшись наедине со своим разбитым сердцем за поместьем Блэков, после того, как он упал на колени и умолял…       — Я не думаю, что это что-то изменило бы, — прошептал он, преодолевая старую боль, поселившуюся где-то между ребрами и колотящимся сердцем. — И я не думаю, что ты бы когда-нибудь простил меня за то, что я трахнул твоего брата, — пошутил он, или, по крайней мере, попытался это сделать.       — О, так ты действительно был влюблен в него, — Сириус слегка хихикнул, взяв его за руку, но в его словах прозвучал странный тон, о котором Джеймс не слишком задумывался.       — Возможно.       Сириус долго смотрел на него.       — Я бы простил тебя, — заключил он с опозданием на шесть лет. — Присмотри за ним ради меня, ладно? Я знаю, что временами он может быть слишком вспыльчивым, но…       — Я не против, — оборвал его Джеймс, и это была правда.       Он не возражал, если Регулуса становилось слишком много.       Со временем он пришел к выводу, что слишком много Регулуса — это как раз то, что нужно.       — Правда?       Джеймс кивнул.       — Здорово, когда он рядом. Он привносит в дом что-то другое, в каком-то смысле. Он командует мной и тратит все мои деньги, но мне это нравится. И ты видел Гарри, он на седьмом небе от счастья, так что я не против, если меня отругают пару раз за то, что я прикоснулся к цветку своими убийственными пальцами.       Сириус улыбнулся, но улыбка не достигла его глаз.       Воспоминание об их разговоре исчезает вместе с дрожью, пробегающей по его позвоночнику, когда он сворачивает направо на дорогу, которая приведет его домой.       Я бы простил тебя, — сказал Сириус.       Сириус простил бы его.       Он скажет ему правду, когда все закончится.       Он обещал Ремусу, что сделает это, и он сделает.       Амос проезжает мимо него на своей изящной белой машине, когда Джеймс съезжает с небольшого холма, и они машут друг другу на прощание из своих окон.       В последнее время Регулус взял за правило провожать Джеймса и Гарри до машины, когда они уезжают утром, и возвращаться в дом только после того, как они уедут, и тогда он выходит из дома, когда слышит, что Джеймс подъезжает к подъезду.       Там Джеймс и застает его, сидящим на крыльце с сигаретой, зажатой между пальцами.       Должно быть, ему стало очень скучно.       — Как прошла твоя встреча? — интересуется Регулус.       Нокс стоит прямо за ним, точа когти о деревянную дверь, и бросает на Джеймса странный взгляд.       Когда же он простит его за ту стрижку когтей?       Джеймс пожимает плечами.       — Я только что подписал кучу документов, — говорит он ему. — Если все пойдет по плану, книга выйдет к первой неделе декабря.       Регулус дарит ему улыбку, которая осветляет его грозовые глаза.       — Это отличные новости, — говорит он и тушит окурок сигареты в почве дряхлого комнатного растения, прежде чем вернуться в дом. — Позволишь мне взглянуть?       — А мне это прямо нужно? — вздыхает Джеймс, заталкивая Нокса в дом, чтобы закрыть за ними дверь.       — Ты можешь этого не делать, но я все равно знаю пароль от твоего ноутбука.       Джеймс хмурится.       — Нет, не знаешь.       — Это день рождения Гарри…       — Это не…       —… но в обратную сторону.       Джеймс удивленно поднимает брови как раз вовремя, чтобы Регулус подмигнул ему через плечо.       — Я разрешаю тебе прочитать его, но я также поменяю свой пароль, — ворчит Джеймс.       — На что? — интересуется он. — На дату твоего выпуска? Нет, нет, подожди. На день, когда была опубликована твоя первая книга.       — Пошел ты.       — Теперь я ещё и виноват в том, что ты настолько предсказуем, — мурлычет Регулус, озадаченный, и запрыгивает на стойку.       Джеймс наклоняет голову в сторону, и уже не в первый раз в его мозгу формируется вопрос.       Однако на этот раз он собирается получить ответ.              — Ты читал какие-нибудь из моих книг?       Взгляд Регулуса ожесточается.       — Какие-нибудь? — насмехается он. — У тебя есть только две. Силуэты и Разочарованный.       — Мой вопрос остаётся открытым.       — Почему ты спрашиваешь?       — Мне просто любопытно.       — Любопытно узнать, сталкерил ли я за своим бывшим и его работой?       — Хватит уклоняться от ответа на вопрос, — затягивает Джеймс, пуская желваки. — Ты читал их или нет?       Регулус не спеша осматривает его с ног до головы, Джеймс не умеет читать мысли, но он почти видит, как крутятся шестеренки в его мозгу, пока он решает, отвечать ему или нет.       Но Регулус, должно быть, знает, что его молчания достаточно для ответа, потому что он неохотно произносит:       — Да, я читал их.       От этих слов у Джеймса скрутило живот.       — Они тебе понравились? — интересуется он.       — Это был литературный опыт ниже среднего, — отвечает Регулус.       Джеймс поднимает бровь.       — Да неужели?       — Немного слабоваты, на мой взгляд.       — О, я уверен.       Регулус на мгновение прикусил губу.        — Я рад, что все эти наброски и конспекты на задворках твоих тетрадей принесли свои плоды, Джеймс. Я всегда знал, что в тебе это есть.       Джеймс пока не хочет анализировать, как это вновь обретенное знание воспринимается им, но от этого ему становится тепло и весело.       Глупо, не так ли?       Джеймс хихикает.       — Ты действительно так думал?       — Конечно, да, — мягко говорит Регулус, но в его голосе чувствуется напряжение, которое Джеймс не упускает. — И слава Богу, что ты такой хороший писатель, потому что из тебя получился бы ужаснейший парикмахер.       Джеймс усмехается, скрещивая руки на груди.        — Прошу прощения, конечно, но из меня получился бы самый лучший парикмахер на свете.       — Ты действительно так думаешь или просто пытаешься заставить себя почувствовать лучше? — недоумевает Регулус, злобные глаза прищуриваются на Джеймса.       — Я могу подстричь тебя и доказать это…       — Держись, блядь, за три пизды подальше от моих волос, Поттер, или, клянусь, я разобью тебе лицо, — быстро останавливает его Регулус, одна из его рук летит, чтобы заправить длинную прядь черных волос за ухо.       Они выглядят такими мягкими и пушистыми, думает Джеймс.       — Вообще-то, я хотел предложить тебе кое что, прежде чем ты начал оскорблять меня, — говорит он вместо этого.       Уши Регулуса слегка навострились, как это бывает, когда ему что-то интересно, и он слегка наклонился вперед.       — Да расскажи, — говорит он.       Джеймс вздыхает.       — В книге, над которой я работаю, много деталей и метафор, которые мне нужно правильно подобрать, чтобы концепция работала так, как я хочу, — объясняет он. — Она о переходе между жизнью и смертью, и я хочу, чтобы ты прочитал ее и нашел все, что может нарушить связь между персонажами или развитием сюжета. Обычно я прошу Питера помочь мне, но я не хочу заставлять его читать все это. Я знаю, что он и так достаточно занят.       — Ты намекаешь на то, что я и так просто сижу на заднице весь день и ничего не делаю? — Регулус насмехается. — Я поддерживаю этот дом в целости и сохранности, Поттер.       Джеймс не собирается этого отрицать.       Прошло всего два месяца, а он понятия не имеет, как ему вообще удавалось вести хозяйство в одиночку.       И дело не в том, что он превратил Регулуса в домохозяйку, это даже отдаленно не так, но Регулус, кажется, всегда держит себя в руках, когда Джеймс выходит из себя, и наоборот.       Кроме того, его нельзя обвинить в том, что ему нравится, как Регулус организовал его кухню с практичными контейнерами и как он привел в порядок задний двор после почти шести лет, в течение которых Джеймс разрушал его снова и снова.       А еще он делает отличные французские тосты.       Так что засудите его за то, что он ценит присутствие Регулуса.       Джеймс закатывает глаза.       — Ты — опора нашего дома, и я не знаю, что бы я без тебя делал, — говорит он монотонно. — Теперь счастлив?       Регулус ухмыляется.       — Вполне.       — Так, что? — спрашивает Джеймс. — Не мог бы ты проверить его, прежде чем я начну редактировать?       Регулус на мгновение поджал губы.       — Почему ты думаешь, что я буду хорош в этом?       — Может быть, потому что ты очень умный? — предположил Джеймс, и он подразумевает каждое слово, которое вылетает из его рта. — И ты раздражающе хорошо умеешь находить даже самые маленькие ошибки в чем угодно. У тебя на это нюх.       Регулус пожимает плечами.       — Ну, в таком случае, думаю, мне не помешает прочитать.       Джеймс улыбается.       — Только — имей в виду — это действительно странная история, хорошо? Она мрачная и запутанная, и мои герои постоянно совершают очень сомнительные поступки…       — Ты не обязан меня ни о чем предупреждать, — Регулус отмахивается от него рукой, а сам немного оживляется, как будто только что что-то вспомнил. — О, пока я не забыл, Амос оставил тебе чек. Он лежит на столе позади тебя.       Джеймс хмурится, беря его, но пока не смотрит на него.       Вместо этого он ищет взглядом Регулуса.       — Чек? — удивляется он, — За что?       — За твои проблемы, — объясняет Регулус.       — За мои проблемы?       — Да, Поттер, за все те чертовы деньги, которые ты тратишь на меня, — ворчит он, явно раздраженный его недоумением. — Неужели ты думал, что я планирую оставить тебя банкротом, как это сделала Белла с Риддлом?       Джеймс наконец-то смотрит вниз на чек, и его глаза почти выпадают из головы от суммы, написанной в нем.       Черт возьми.       Выражение его лица должно быть сравнимо с тем, какое было у его родителей, когда Амос, тогда еще простой финансовый консультант, подошел к ним, когда они везли Джеймса на вокзал Кингс-Кросс, и после вежливого, краткого представления вручил им чек «за их проблемы».       — Мы никогда не сможем принять это, Амос, — поспешила сказать мама Джеймса.       — Разве тут недостаточно? — поинтересовался он. — Мы можем абсолютно точно договориться о более щедрой сумме, если эта не покроет…       — Мы сделали это не ради денег, — поспешно сказал его папа и протянул ему чек обратно. — Сириус и Рег — прекрасные дети, и для нас было счастьем принимать их в нашем доме.       Амос одарил их натянутой улыбкой и вздохнул.       — Я понимаю, почему вы сочли это оскорбительным, Мистер и Миссис Поттер, — сказал он им. — И я приношу свои глубочайшие извинения за это. Мистер и Миссис Блэк — боюсь, они решают вопросы совсем не так, как все мы.       Оба родителя понимающе улыбнулись ему.       — Послушай, Амос, мы очень заботимся об этих детях, — сказала ему мама. — Мы понимаем, что их положение дома не совсем идеальное, и понимаем, что не можем взять их на рождественские каникулы из-за их прочих обязательств, но не мог бы ты замолвить за нас словечко, чтобы мы могли забрать их на следующее лето?       Амос извиняюще улыбнулся ей, но кивнул.       — Боюсь, я пока не занимаю должности, позволяющей мне влиять на них, миссис Поттер, но, к счастью, я хорошо знаком с теми людьми, которые могут это сделать. Уверяю вас, я преследую их интересы.       Вскоре он ушел, и когда они втроем подошли к тому месту, где Сириус и Ремус укладывали Питера в один из чемоданов Регулуса, Джеймс повернулся, чтобы посмотреть на своих родителей и спросил их:       — Сколько было денег?       — Отнюдь не достаточно, чтобы покрыть их ценность, Джеймс, — просто ответила ему мама.       Джеймс тогда не понял.       Он вообще долгое время ничего не понимал.       До некоторых пор.       Одним быстрым движением Джеймс разрывает чек пополам и возвращает его Регулусу.       — Пока ты живешь под моей крышей, ты под моей ответственностью, — говорит он ему. — Что бы ты ни захотел или в чем бы ни нуждался, тебе нужно только попросить об этом.       Его слова, кажется, застают Регулуса врасплох, потому что он хмурится, беря в руки листки порванной бумаги, и долго смотрит на них, а затем поднимает взгляд на Джеймса, как будто у него только что выросла еще одна рука.       После этого ему требуется около десяти секунд, чтобы собраться с мыслями.       — Я хочу Гиннесс, — заявляет Регулус, и на его правой щеке уже появляется намек на ухмылку.       Джеймс закатывает глаза.       — Кроме алкоголя и травки, — говорит он. — Но как только эта штука будет снята с твоей лодыжки, мы можем напиться до отключки, если хочешь.       — Как тогда, когда Эван и Пандора пригласили нас в свой семейный домик, и ты вырубился, засунув голову в холодильник? — интересуется Регулус.       Джеймс подавился смехом.        — Да, точно так же, как когда я пытался спрятаться от тебя, потому что слишком долго улыбался девушке, а ты орал на меня пятнадцать минут подряд.       Регулус уже открыл рот, чтобы ответить, когда раздается звонок в дверь.       Джеймс поворачивается, чтобы посмотреть на окно, и быстро замечает знакомую синюю машину, припаркованную снаружи.       Его желудок опускается к ногам.       — Ты в порядке? — спрашивает его Регулус.       — Это Лили, — произносит Джеймс.       Регулус сглатывает.       — О, — шепчет он. — Я… я буду в своей комнате, если понадоблюсь.       Джеймс молча кивает, и только смутно замечает, как Регулус бросает на него странный взгляд, торопливо поднимаясь по лестнице.       С завязанными в узел внутренностями Джеймс открывает дверь.       Почему у него такое плохое предчувствие?       Лили стоит прямо у входа, нижняя губа зажата между зубами, на плече висит сумка.       Он почти забыл, какая она высокая, всего пара дюймов отделяет ее от него, и как она действительно красива, даже если он хотел бы никогда больше не видеть ее лица.       Ее огненно-рыжие волосы доходят ей до пояса, и она так загорела, что ее веснушки кажутся тонкой завесой на ее коже.              — Давно не виделись, — вымолвил Джеймс, его слова прозвучали гораздо резче, чем он намеревался.       Лили вздрагивает.       Хорошо.       — Я знаю, — говорит она, заходя в его дом.       — Учебный год закончился раньше или как? — интересуется он, закрывая за ней дверь.       Она слегка качает головой и вздыхает.       — Вообще-то с моими документами произошло что-то странное, и однажды утром появился целый конвой солдат, чтобы оттащить меня в посольство. Я не поняла, что именно произошло, но, судя по всему, мне полностью запрещено когда-либо еще ступать на территорию Индии, иначе меня немедленно арестуют. Возможно, я сказалa что-то, чего не следовало, не тому человеку.       — Похоже на тебя, — просто сказал Джеймс.       Лили снова вздыхает.       — Послушай, Джеймс. Я здесь не за тем, чтобы ругаться.       — Тогда зачем ты здесь? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы. — Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы видели тебя в последний раз, Лили, а твой сын с тех пор постоянно спрашивает о тебе.       Она сглатывает, отводя взгляд.       — Я дала тебе номер телефона.       Джеймс долго смотрит на нее.              — Прости, я просто пытаюсь понять, насколько расистским является предположение, что все индусы говорят на одном гребаном языке.       Лили делает глубокий вдох.       — В офисе должна была быть секретарша-пенджабийка, — устало объясняет она. — Почему у тебя всё всегда связано с расой? — спрашивает она, опуская сумку на пол рядом со своими ногами.       — Прошу прощения?       — Когда мы встречались, каждый наш спор был связан с чертовой расой…       Джеймс не может удержаться от смеха.       — А то, что твой шурин прятал свои ценности всякий раз, когда я заходил, не связано с расой? — интересуется он. — А твои родители, спрашивающие меня, нет ли у меня родственников-террористов, о которых они должны знать, не имеют отношения к расе? Поправь меня, если я ошибаюсь, но не померещился ли мне тот случай, когда мой двоюродный брат позвонил мне по телефону, чтобы спросить о гребаном рецепте моей мамы, на что твои родители прочитали мне получасовую лекцию о том, что нужно говорить по-английски, если я нахожусь в гребаной Англии — о, забудь об этом, я даже не знаю, почему я беспокоюсь об этом прямо сейчас. Ты здесь, чтобы снова и снова обвинять меня во всем, что идет не так в твоей жизни, или ты здесь, чтобы извиниться и все исправить раз и навсегда?       Лили проводит языком по губам.       — Я здесь, чтобы все исправить, — говорит она. — Даже если тебе это не понравится.       Джеймс хмурится.       — Что ты имеешь в виду? — спрашивает он. — Что в этой сумке?       Лили пожимает плечами.              — Просто… одежда Гарри из моего дома.       — И зачем ты принесла её сюда?       Лили ничего не говорит.       Она просто смотрит на Джеймса в полной тишине.       Она пытается что-то сказать своим молчанием, или есть что-то, что она не может заставить себя сказать вслух?       Возможно, и то, и другое.       Джеймс снова смотрит на сумку, и в его желудке поселяется кислое чувство.       — Нет, — просто вырывается у него изо рта. — Нет, ты не можешь.       — Мне жаль, — шепчет она. — Мне жаль, Джеймс, но я…       — Но ты что?       — Я больше не могу быть его матерью! — срывается она, дрожа и злясь. — Я не могу этого сделать! Я не могу, черт возьми! Я пыталась, пыталась, и посмотри, к чему это меня привело — сбежала в другую страну, чтобы обрести чертов душевный покой!       — О, так ты все-таки поступила так, чтобы сбежать от нас, я, блядь, так и знал…       — Нет, это не то, что я сказала…       — Это именно то, что ты только что сказала! — Джеймс кричит на нее, не в силах больше сдерживаться. — И это не вина нашего сына, что ты гребаная трусиха!       — Знаешь что? — Лили делает шаг вперед и упирается пальцем в грудь Джеймса. — Да, я гребаная трусиха и плохая мать, и никто из нас ничего не может с этим поделать. Я не создана для этого.       — Он твой сын, — напомнил ей Джеймс, отбивая ее руку. — Он любит тебя, Лили. Ты не можешь так с ним поступить.       Одинокая слеза скатилась по ее щеке, и она быстро вытерла ее тыльной стороной ладони.       — Я знаю, что он спросит обо мне, когда вырастет, — говорит она, — и когда он это сделает, в его сумке будет письмо, которое я хочу, чтобы ты ему передал. Он будет ненавидеть меня за это, я знаю это чертовски хорошо, но у него есть ты и его дяди, чтобы заботиться о нем. Он всегда нуждался в них больше, чем во мне, в любом случае.       — Напомни мне еще раз, чья это вина, что ты отсутствовала большую часть его жизни? — рявкает Джеймс.       Лили сглатывает.       — Я не нужна ему в его жизни, — поспешно произносит она. Ее зеленые глаза — зеленые глаза Гарри — ярки от непролитых слез и решимости, которую, как он знает, ему никогда не преодолеть. — Я больше не могу быть его матерью. С меня хватит. Ты убедил меня не отдавать его на усыновление, Джеймс, но я никогда не хотела…              Джеймс отвергает ее слова горьким смехом.       — Я не убеждал тебя, Лили. Ты сказала, что хочешь играть какую-то роль в его жизни, но не можешь справиться с его воспитанием. И я сказал тебе, что могу сделать все сам, что тебе не нужно быть в его жизни, если ты этого не хочешь, и единственное, о чем я просил тебя, это сделать свой выбор до того, как он поймет, кто ты, — напоминает он ей. — Ты выбрала это, Лили. Не я. Я мог бы воспитывать его один с самого начала, мне-то плевать, но Гарри — нет.       Лили только качает головой, и падает еще одна слеза.       А потом еще одна, и еще, и еще…       — Никто из нас не собирается побеждать, — шепчет она. — Я знаю, что это неправильно, ясно? Я знаю, что это хреново. Но лучше уйти сейчас, и пусть он ненавидит меня за то, что я исчезла, чем появляться все реже и реже, пока он не начнет обижаться и не станет испытывать недоверие к окружающим его людям…       Джеймс молчит.       Что он вообще может сказать?       — Обратного пути уже не будет, Лили, — наконец собрался он, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Если ты оставишь его сейчас, то оставишь навсегда.              Лили грустно улыбается ему и вытирает слезы со щек.       — Скажи ему, что мне жаль, ладно? Скажи ему, что мне очень, очень жаль.       С этими словами, все еще витающими в воздухе между ними, она разворачивается и уходит.       Звук двери эхом отражается от стен гораздо громче, чем в любое другое время.       В голове у Джеймса стало совершенно пусто.       Даже когда Лили уезжает, Джеймс не может заставить себя связать ни одной связной мысли.       Он просто стоит там, пустой, не в силах оторвать взгляд от закрытой двери.       Через несколько минут полной тишины скрип лестницы возвращает его к реальности, хотя бы для того, чтобы признать приближающееся присутствие Регулуса.       — Ты все слышал? — спрашивает его Джеймс. Его голос тихий, и он не уверен, что Регулус его услышал.       Почему он так сильно дрожит?       Регулус кивает.              — Сложно было не заметить.        Джеймс не может его винить.       — Хочешь поговорить?              Джеймс слегка качает головой и опускается на диван позади него.       Регулус уходит, не сказав больше ни слова.       Как ни странно, Джеймс дрожит еще сильнее, когда Регулус уходит.       Может, он и не мог говорить, но это не значит, что он не был бы признателен за компанию.       Он крепко закрывает глаза.       Гарри еще маленький, — слабо возражает Джеймс. Он молод, и у него есть семья, которая обожает его до безумия, и которая позаботится о том, чтобы он рос в любви и ласке…       Черт.       Срань господня.       Звук звяканья стекла о стекло снова возвращает его к себе, и он открывает глаза, чтобы увидеть Регулуса, который ставит перед ним чашку чая.       Джеймс может только смотреть на Регулуса, который сидит рядом с ним.       — Ремус заберёт Гарри, — тихо говорит он.       Джеймс кивает Регулусу, но молчит.       Его язык словно приклеился к стенке рта.       Его глаза снова закрываются, а мысли начинают уплывать, но на этот раз ощущение рук Регулуса, обхватывающих его плечи, достаточно, чтобы удержать его на этой стороне реальности.       Джеймс чувствует, как кладет голову на шею Регулуса, и вздрагивает.       Жизнь — это действительно одна из самых запутанных игр, не так ли?       Запутанная, запутанная, запутанная.