when you were mine

      Прошло несколько дней после аварии, и Регулус очень благодарен за то, что Джеймс выглядит гораздо лучше, не только потому, что ему не нужно бегать по дому, чтобы Джеймс не упал в обморок, но и потому, что теперь Регулус может смотреть на него в течение длительного времени без неприятных ощущений в животе.       Если он думал, что вид Джеймса той ночью был ужасающим, то наутро после этого было еще хуже, когда отек сошел и все красное превратилось в фиолетовое и черное — нет никакой необходимости возвращаться к этим ощущениям, не так ли?       Регулус открывает холодильник, пожевав внутреннюю сторону щеки.       — Что скажешь? — спрашивает он у Нокса. — Может, приготовим луковый суп с сыром и гренками? — Нокс отвечает мяуканьем, и Регулус чешет за его мягкими ушками, щелкая языком. — Да, я знаю, кто захочет возиться с этим? Как насчет жареной картошки?       Нокс кладет обе свои лапки на запястье Регулуса, чтобы свободно провести по нему своими коготками.       Тогда жареная картошка.       Он дает Гарри коробку сока и очищенный апельсин, чтобы тот не пытался грызть мебель, пока Регулус готовит, затем кормит Нокса и приступает к работе.       Джеймс и Питер приходят как раз в тот момент, когда Регулус начинает нарезать овощи на крупные куски.       — Обед все еще не готов? — спрашивает Питер, когда они входят в кухню. — Ты бесполезный отец-домосед, приятель.       Регулус рычит на него.       — Разве ты не собирался пообедать с бывшими студентами?       — Ну, да, но я сейчас тут как бы забочусь только о своем хорошем друге Джеймсе, — говорит он, похлопывая Джеймса по плечу, когда тот садится за стол.       Джеймс закатывает глаза, усмехаясь.       Швы сняты, — замечает Регулус и сдерживает облегченный вздох.       Остался розовый и немного неровный след, начинающийся у линии роста волос почти до самой брови, и шрам будет заметен, когда заживет.       Впрочем, это не так уж важно.       У Джеймса может быть шрам по центру лица, и он все равно будет потрясающе красив.       — Что тебе сказали в больнице? — спрашивает Регулус. — Как твоя голова?       — Не знаю, ты мне скажи, — говорит Джеймс с невозмутимым видом, и Регулус глубоко сожалеет о том, что показал ему то видео РуПола.       Тем не менее, Регулус на мгновение обдумывает эту мысль, сдерживая ухмылку.       — Было довольно приятно, если память мне не изменяет.       Питер кажется в полном ужасе после того, как он это сказал.       Он берет со стойки свои ключи и поворачивается, не глядя ни на кого из них.       — Я ухожу отсюда, — говорит он просто.       — Мы просто шутим, Питер! — Джеймс с усмешкой кричит ему вслед, но Питер игнорирует его, целует на прощание макушку Гарри и уходит. — Все шутки в сторону, они сказали, что я в порядке, сняли швы, и это практически все. После этого мы пошли посмотреть на машины.       Регулус протягивает ему разделочную доску и несколько грибов.       — Какую в итоге ты собираешься купить?       — Может быть, Range Rover, я еще не уверен, — говорит Джеймс, и Регулус только успевает открыть рот, как Джеймс вмешивается. — Нет.       — Но я…       — Я сказал «нет».       — Я даже не то, чтобы…       — Нет, — говорит он.       Регулус хмыкает.       — Ладно, — он дергает дверцу холодильника. — И пошел ты.       Он точно знает, сколько зарабатывает Джеймс, не потому что он любопытный, а потому что ему нравится быть в курсе, и он знает, что Джеймс может позволить себе гораздо больше, чем просто чертову машину, но что плохого в том, что Регулус хочет подарить ее ему?       Сколько стоит Range Rover, в любом случае? Сто тысяч фунтов?       Регулус потратил вдвое больше за один уик-энд в Лас-Вегасе, он вполне может потратить их на то, чтобы порадовать своего бывшего парня хорошим внедорожником.       — Я собираюсь купить Гарри машину, как только ему исполнится шестнадцать, — предупреждает он Джеймса. — Смехотворно дорогой BMW, и у тебя будет сердечный приступ, когда ты его увидишь.       Джеймс усмехается, закатывая глаза.       — Если ты подаришь ему машину в шестнадцать лет, я подам на тебя в суд, Блэк.       — Ты обязан это попробовать, Поттер, — насмехается над ним Регулус.

      ❖

      Время близится к обеду, и к этому моменту Регулус должен пересматривать документы, которые ему прислала Нарцисса, он знает, что должен, но этот домашний арест делает его ленивым.       Может, это браслет на лодыжке отнимает у него силы?       Возможно, так и есть, размышляет он.       — Эй, Рег, — говорит Джеймс, заставляя его оторвать взгляд от телевизора. — Гарри хочет тебя кое о чем попросить.       Регулус поворачивается к Гарри, наклоняя голову в сторону.       — Оо, да? — спрашивает он, и Гарри старательно кивает.       — Папочка говорит, что ты умеешь играть на гитаре, — говорит он, перебирая пальцами. — А меня можешь научить, дядя Реджи?.       Регулус оглядывается на Джеймса, только сейчас замечая, что тот прячет за спиной что-то большое и громоздкое.       Чехол для гитары.       — Учитель Гарри иногда играет для них на гитаре, — объясняет Джеймс. — Ему это очень нравится, и я подумал, что ты мог бы дать ему несколько уроков.       — Конечно, — говорит он с уверенностью, которую сейчас не чувствует, и заставляет себя улыбнуться Гарри.       — Ты можешь сыграть что-нибудь? — спрашивает Гарри, гораздо более робко, чем раньше.       Узел, затягивающийся у основания его горла, застает его врасплох.       Регулус сглатывает, кивая.       Джеймс передает ему футляр со странным внимательным взглядом, и когда рука Регулуса смыкается на грифе, сильная дрожь пробегает по его позвоночнику и оставляет его затаив дыхание уставиться в пустоту.       Он достает ее и ничуть не удивляется, обнаружив, что одна из струн порвалась в какой-то момент за последние шесть лет, но, если он правильно помнит, в переднем чехле должна быть куча запасных струн.       Джеймс так и не научился играть на гитаре, отчасти потому, что он абсолютно лишен слуха, что довольно удивительно для человека, который мог танцевать с кем угодно в Хогвартсе даже после шести рюмок текилы, а также потому, что каждый урок заканчивался тем, что они обжимались.       Регулус не играл с давних пор, но игра на гитаре чем-то напоминает езду на велосипеде, и за несколько минут Регулус заменяет недостающую струну и настраивает гитару исключительно на слух.       Гарри издает маленькие звуки «ах» и «ох» каждый раз, когда Регулус издает какой-либо звук, который он считает достойным, и прежде чем Регулус осознает, в его голове появляется мелодия.       Остается только надеяться, что он не перепутает ноты, когда начнет ее играть.       «I was scared of dentists and the dark», — тихо поет он. «I was scared of pretty girls and starting conversations…».       Гарри смотрит на него с улыбкой, как Драко, когда он играл для него эту песню. Для Регулуса это достаточная мотивация, чтобы продолжать.       Мозоли на кончиках его пальцев стерлись после всех этих месяцев в Азкабане, поэтому струны, впивающиеся в кожу, немного неудобны.       Но Регулус не возражает. Он знает, что рано или поздно привыкнет к ним.       На данный момент это почти мышечная память, и он наслаждается этим, не думая ни о чем, пока его пальцы двигаются вверх-вниз, из стороны в сторону, а голос струится вокруг песни, которую он знает от корки до корки, и это делает его счастливым.       Он, конечно, путает ноту-другую, но кто его осудит? Не Гарри, это точно, и уж точно не Джеймс.       Гарри хлопает в ладоши от восторга, когда заканчивает песню. Джеймс только улыбается, но скромно.       — Сыграй еще одну! — умоляет Гарри.       Регулус на мгновение задумывается.       У него в голове сейчас только одна песня.       Это не счастливая песня для него, это действительно не так, но ее легко сыграть по прихоти, и, вполне возможно, она понравится Гарри.       Регулус вздохнул, устанавливая пальцы в правильное положение.       Прошло столько времени, ты справишься с этим.       Тем не менее, он не осмеливается поднять глаза, пока поет первые строчки «Teenage Dream», тише, чем пел до этого.       Однако его глаза предают его, и он бросает быстрый взгляд на Джеймса прямо перед припевом.       Этого достаточно, чтобы Регулус понял, что Джеймс помнит.       И он тоже помнит, как эта песня заставляла его чувствовать, что они могут делать все, что захотят, что они состарятся вместе, заведут кучу прекрасных детей, будут любить друг друга до последнего мгновения и даже больше.       Она заставляла его забыть о том, как по-настоящему запутались их жизни за пределами хрупкого пузыря, которым была их любовь, о том, что его мать была вертихвосткой, а отец — пузатым ублюдком, о том, что его брат не знал, что Регулус безумно влюблен в его лучшего друга.       А теперь он поет ее для ребенка Джеймса, того самого ребенка, чей смех он никогда не думал услышать, а теперь тот ходит за Регулусом, как утенок.       Его голос слабеет по мере того, как затихает припев, и он останавливается, не дойдя до второго куплета, откладывая гитару в сторону.       Гарри снова взволнованно хлопает в ладоши.       — Мы купим тебе гитару поменьше, чтобы я мог научить тебя как следует, да? — Регулус выдавливает из себя фальшивую улыбку, и Гарри подпрыгивает от восторга.       — А я смогу наклеить на нее наклейки? — интересуется он.       Джеймс хмыкает.       — Конечно, Хаз. Ты можешь наклеить столько наклеек, сколько захочешь.       — Да! — восклицает Гарри. Он крепко обнимает Джеймса, а затем обнимает Регулуса.       — Почему бы тебе не начать делать домашнее задание? — предлагает Джеймс.       Гарри хмуро смотрит на отца.       — Математика плохо получается, папочка, — говорит он.       Джеймс взъерошивает его волосы, мягко улыбаясь.       — Ничего, милый, — говорит он Гарри. — Не все хороши в математике. Ты можешь стать художником, как Сириус.       — Или трофейным мужем, как Ремус, — шутит Регулус.       Джеймс вздрагивает и тяжело вздыхает, но Гарри, кажется, весьма заинтересован этой темой.       — Что такое торпейный муж?       — Это значит, что твоему дяде Лунатику не нужно работать, потому что у него есть муж, который имеет очень хорошо оплачиваемую работу, — быстро объясняет Джеймс, как будто Регулус собирается пошутить про sugar baby.       Он думал об этом, но это не значит, что он собирался сказать это вслух.       Гарри лучится.       — Можно я стану торпейным мужем? — спрашивает он, изумленный. — Я хочу быть торпейным мужем!       Регулусу приходится сдерживать очень сильное желание гоготать.       — Может быть, если тебе повезет, — говорит он.       Джеймс сильно бьет себя по лицу, чтобы получить еще одно сотрясение мозга.       — Да! — восклицает Гарри.       — Иди делай домашнее задание, — выдыхает Джеймс, когда Гарри быстро убегает, все еще улыбаясь, как дьявол. — Ты понимаешь, что ты только что сделал? — спрашивает он Регулуса.       — Дал учительнице Гарри уморительную историю, чтобы она рассказала ее своей семье в следующий раз, когда она спросит его, кем он хочет стать, когда вырастет? — предлагает он.       — Это… странно, но да, — говорит Джеймс, садясь рядом с ним.       — Быть трофейным мужем — очень жизнеспособный выбор профессии, — возражает Регулус. — И я даю ему очень полезный инструмент для достижения его цели, — добавляет он, покачивая гитарой.       — Таков твой подход? — спрашивает Джеймс. — Ты играешь на гитаре, хлопаешь ресницами, и мужчины бросаются к твоим ногам?       — Это сработало?       — Восемь лет назад сработало, — шутит Джеймс.       Чтож, ладно.       — Видишь? Полезно, — говорит он и хватает пульт, чтобы вместо этого продолжить искать фильм на Star+.       Он мог бы посмотреть фильм ужасов, но не хочет рисковать тем, что Гарри пройдет мимо и не будет спать по ночам следующие две недели.       Значит, ромком.       Может, «С любовью, Саймон»?       Регулус помнит, что он ходил на красную дорожку этого фильма, и ему очень понравилось, так что…       — Почему ты порвал с Барти? — спрашивает Джеймс, обрывая ход мыслей Регулуса самым неожиданным образом.       Регулус не может не вздрогнуть.       — Что? — произносит он, пересаживаясь на свое место, чтобы бросить на Джеймса очень порицающий взгляд.       Джеймс пожимает плечами.       — Мне интересно, что заставило тебя порвать с ним.       — Может быть, это он порвал со мной, — говорит Регулус, скрещивая руки на груди.       Глаза Джеймса темнеют, уголок его рта дергается, когда он спрашивает:       — Кто в здравом уме мог бы порвать с тобой? — как будто эта мысль непостижима для него.       Боже правый, Джеймсу не должно быть так легко заставить Регулуса покраснеть, как будто ему все еще семнадцать, но это так.       Регулус вздрогнул.       Хочет ли он говорить об этом?       Но самое главное, действительно ли Джеймс хочет знать?       Регулус вздыхает.       — Я когда-нибудь рассказывал тебе о том, как мы с Барти начали наши отношения?       Конечно, не рассказывал.       — Нет, — говорит Джеймс. — Я… ну, я всегда полагал, что они выбрали его для тебя.       Регулус пожимает плечами.       — Это один из вариантов, — говорит он. — Брак по расчету среди нашего рода — не такая уж редкость, как ты думаешь, и это не то, что показывают в фильмах, со всеми этими слезами, криками и прочей нелепой ерундой. Однажды меня просто вызвали в кабинет матери, и она сказала, что мне пора найти подходящего человека. Я был Блэком, сказала она; меня не выбирают, тут я выбираю. Но у меня на примете никого не было, так что я позволил ей сузить круг моих возможностей.       Возможно, в другое время он устроил бы скандал, и хороший, но ему было всего двадцать, и его дух, казалось, был непоправимо сломлен.       — Несколько недель спустя на дне рождения отца меня познакомили с несколькими подходящими холостяками из хороших семей, хотя большинство из них я уже знал, — рассказывает Регулус, подтягивая колени к груди. — Эти мужчины — все они приходили ко мне, выставляя напоказ своё имущество, свой статус, а те, кто не выставлял, просто были слишком фальшивы, чтобы я на это купился. Барти, с другой стороны, так нервничал из-за всего этого, что каким-то образом умудрился опрокинуть антикварную вазу, облить шампанским мой новый костюм и назвать меня сэром в течение первых тридцати секунд после нашей встречи. Я так смеялся, что сказал маме, что сделал свой выбор в тот же вечер.       Регулус слегка улыбается при воспоминании.       — Потому что он заставил тебя смеяться? — удивляется Джеймс.       Потому что его улыбка напомнила мне о тебе.       — Мы встречались около года, прежде чем объявили о помолвке, — продолжает он. — Барти — настоящий старомодный джентльмен, и он никогда не относился ко мне иначе, чем к принцу.       — Ты любил его? — спрашивает Джеймс, немного слишком тихо.       Помедлив, Регулус кивает.       — В каком-то смысле, любил, — говорит он. — И я думаю, что он сделал бы меня очень счастливым, если бы я позволил ему.       — Но?       Регулус грустно улыбается.       Возможно, он слишком устал, думает он, или жизнь слишком сильно измотала его кожу. Кусочки себя, которые он так долго скрывал, медленно, но верно пробиваются на поверхность.       А может быть, дело в Джеймсе, который так тепло принял его и обнажил его душу без всякой заботы.       В любом случае, он решает, что сегодня он может быть отчасти честен.       — Этого было недостаточно, — шепчет он. — Вот почему я отменил помолвку. Я любил его слишком сильно, чтобы лишать его любви, которую кто-то другой мог бы дать ему вместо меня, но недостаточно, чтобы сделать это самому. Даже я не настолько большая сволочь, чтобы позволить нам так жить.       Взгляд Джеймса тяжел для него, достаточно тяжел, чтобы Регулус задумался, не стоило ли ему вообще говорить.       — Возможно, того, что у вас было, было достаточно, — наконец говорит он. — Возможно, еще не слишком поздно, и ты еще можешь быть счастлив с ним.       Регулус не может уловить горький юмор во всем этом разговоре, но он есть, затянувшееся послевкусие каждого их слова, и Регулус ждет только развязки.       — Он встретил кое-кого, и, кажется, у них очень серьезные намерения, — говорит Регулус Джеймсу с улыбкой. — Кингсли Шеклболт, из парламента. Левак, представляешь? — усмехается он. — Хотя я люблю свадьбы. Надеюсь, меня пригласят.       Скорее всего, не пригласят, но приятно думать об обратном.       — Мне жаль, — бормочет Джеймс.       — Почему? — спрашивает он. — Он счастлив, Джеймс. И я счастлив за него. Это все, чего я когда-либо хотел. И даже если бы мы оба могли попробовать еще раз, я бы не стал этого делать.       Его время с Барти было прекрасным, это не обсуждается, и когда оно закончилось, у Регулуса осталось много воспоминаний, которые он будет лелеять вечно, но правда в том, что больше нет ничего.       — Правда не стал бы? — спрашивает Джеймс, и Регулус качает головой.       Когда-то Регулус думал, что любовь, которую он испытывал к Барти, была достаточным фундаментом, чтобы построить на нем совместную жизнь, даже несмотря на сомнения, разъедавшие почву между ними.       Но это было не так.       Это был сон, вспоминает он, как соломинка, сломавшая спину верблюда.       Больше чем сон, это было возрождение фантазий и мечтаний, которые, как он думал, он давно похоронил глубоко под всей болью, которую причинила ему их потеря.       Мир казался размытым и красочным, когда он шел по длинному проходу, украшенному нежными цветами и длинными свечами. Регулус висел на руке своего брата, окруженный лицами тех, кого он любил и кто любил его.       И в конце прохода — Джеймс.       Джеймс, смотрящий на Регулуса, как на дар свыше, в его взгляде расцветали слезы, когда Регулус подходил все ближе, ближе, ближе и…       Регулус проснулся, задыхаясь, и первое, что бросилось ему в глаза, было его обручальное кольцо.       Не тонкое серебряное кольцо с сердечком, а платиновое кольцо, инкрустированное целым рядом бриллиантов, почти непристойно сверкающих в лунном свете.       Регулус повернулся на бок в дремотной дымке, и увидел Барти, лежащего среди беспорядка, который они устроили на постельном белье, прежде чем заснуть, его спина была исцарапана ногтями Регулуса, а на прекрасных чертах лица застыло умиротворенное выражение.       Регулус не мог этого сделать.       Было ли больно?       Да, это было больно, как нож в кишках, когда Барти поцеловал его в лоб в последний раз, с сумкой с вещами, висящей на плече, и шлейфом воспоминаний за дверью.       В ту ночь он много плакал, вспоминает Регулус.       Яростные, отчаянные слезы, которые он пытался смыть виски, но они снова появлялись каждый раз, когда он подносил бутылку к губам.       Он должен был плакать из-за потери Барти, из-за решения, которое было трудно принять, но и недостаточно трудно, может быть, даже потому, что он не знал, как отреагирует мать, когда узнает.       Но он не плакал.       Он лежал, раскинувшись на линолеуме, проклиная Джеймса Поттера, пока тот не захлебнулся собственными слезами, и разбивая пустую бутылку о стену, потому что он разрушил жизнь Регулуса.       Джеймс, с его вспыльчивостью и непочтительным взглядом.              Джеймс, засовывающий записки в задние карманы брюк Регулуса, чтобы тот нашел их, раздеваясь в конце дня.       Джеймс, с его неконтролируемыми инстинктами, разбивающий чей-то нос после того, как тот назвал Регулуса каким-то непристойным словом.       Джеймс, разработавший хитроумную схему, чтобы вытащить его из-под надзора, а потом потащивший его на чудесное свидание поздно вечером по Хогсмиду.       Джеймс, обнимавший его часами напролет каждый раз, когда мир казался слишком тяжелым для его юных плеч.       Джеймс, трахающий его до одури и оставляющий его покрытым ожогами от ковра на следующие полторы недели.       Джеймс, шептавший его имя с таким отчаянием после того, как Регулус развернулся спиной и оставил его стоять на коленях на земле за Блэк-Мэнором.       Джеймс, Джеймс, Джеймс.       Возможно, это было наказание Вселенной за то, что он сделал выбор, прожил жизнь без любви, потому что отдал все до последней капли своего сердца к тому времени, как ему исполнилось восемнадцать.       Сейчас, думая об этом, нетрудно заметить то, что должно было быть болезненно очевидным еще тогда: когда он встретил Барти, в нем уже ничего не осталось.       Питер прав, думает он, Регулус сломал Джеймса в день своего ухода, но это не значит, что он вышел из-под обломков невредимым.       Это была его идея поступить в Сорбонну после того, как они расстались, хотя бы потому, что он не мог смириться с мыслью, что будет находиться в одной стране с Джеймсом, не говоря уже об одном городе.       После того как он переехал в Париж, надеясь начать все с чистого листа, ему потребовалось много месяцев, чтобы принять душ без срыва, и было время, когда Амброзии и Эвану приходилось по очереди оставаться с ним, потому что они боялись, что он сделает что-то совершенно идиотское, например, прыгнет с балкона или позвонит Джеймсу.       — Даже не знаю, что было бы хуже, — сказала ему Амброзия однажды ночью, когда Регулус прижимался к ней под одеялом.       — Позвонить Джеймсу, — решил Эван без малейших колебаний.       Регулус вздрагивает на своем месте, когда что-то касается его лица, и, переведя взгляд, обнаруживает, что Джеймс поймал кончик его носа между пальцами.       — Что ты делаешь? — требует он гнусавым голосом, пытаясь отбить руку Джеймса, но Джеймс только крепче сжимает ее.       — Возвращаю тебя на Землю, — хмыкает Джеймс, и похоже, что он не собирается отпускать его в ближайшее время.       Регулус хихикает вопреки своему желанию.       Джеймс просто смешон, думает он, в ответ ущипнув Джеймса за нос, и, возможно, именно поэтому Регулусу слишком легко вспомнить, каково это — любить его.       Гораздо легче, чем должно было быть.