***
Притяжение — физическое явление, заключающееся в тяготении тел друг к другу.
Чуя быстро привыкает к жизни Мисаки Яты. На самом деле подстроиться под нее совершенно не сложно. Конечно, он ведет себя слишком взросло и разумно для ребенка семи лет, не так говорит, не интересуется детскими программами и книжками, предпочитая куда более взрослые произведения, но, как оказывается, окружающим на эти резкие изменения совершенно наплевать. Накахара не считает себя способным настолько талантливо отыграть ребенка, характер которого не знает — лишь отдаленные и смутные очертания чего-то, что было до того, как он с Арахабаки вселились в это тело (Вселились ли? Или просто вспомнили то, что должны были?). Он наверняка уже несколько раз жестко прокололся, хотя даже не пытался притворяться, и любые адекватные и нормальные родители давно уже должны были забить тревогу. Они могли бы сделать следующее: 1) Попытаться расспросить своего ребенка, добиваясь ответов; 2) Стать к ребенку более внимательными, предлагая ему свою поддержку; 3) Пообщаться с одноклассниками и учителями, расспрашивая, почему все могло измениться. 4) Отвести к психологу, чтобы убедиться в его благополучии. 5) В крайнем случае, сводить можно даже к психиатру. Все, что угодно, лишь бы показать, что на сына им не плевать. Серьезно, перед ними были огромные красные флаги, полыхающие буквально на всю округу, но ни одного из родителей это совершенно не смутило. Мальчик хмурит брови и морщит нос, с грустью думая, что на Мисаки, похоже, обоим было плевать с высокой колокольни. Его пугает то, что и отчим, и родная мать (вот она-то должна была что-то заподозрить!) ничего так и не поняли. Даже подозрений у них никаких не было. Хочется сказать: «не обратили внимания, потому что им было плевать», но рыжий себя сдерживает. Только закатывает глаза, когда Арахабаки в очередной раз матерится, совершенно разъяренный происходящим. В общем, что матери, что отчиму очень повезло, что Бог Хаоса и Разрушений не может до них добраться, а то им бы явно не поздоровилось бы. И дело было не в том, что Арахабаки внезапно проникся человеколюбием (детолюбием) и ему стало жалко этого ребенка. Просто Мисаки Ята — его сосуд, даже если по факту личность здесь уже совершенно другая. То, что принадлежит ему, он привык ревностно охранять. Если он однажды уничтожит свой сосуд, то сделает это тогда, когда захочет и только по своему решению (даже если с Чуей все далеко не так просто). Но он должен выполнить подобное самостоятельно и своими руками, и Бог уничтожит любого, кто попытается тронуть то, что его. Мисаки Ята тоже его — от и до, и поэтому Арахабаки злится из-за того, что у его сосуда что-то может быть неполноценным. Словно отсутствие внимания (любви?) со стороны родителей равняет Чую с Дазаем, которого Бог терпеть не мог. Не только потому, что тот с помощью своей способности мог пленить его и загнать глубоко внутрь сосуда, когда Божество оказывалось на свободе. Просто Осаму — та еще пиявка, которая умудрялась еще и отобрать часть его сил, присвоить их себе, пусть и неосознанно, и это выводило Арахабаки из себя еще больше. Он ненавидел «Исповедь неполноценного человека» и терпеть не мог ее хозяина. Бог Хаоса и Разрушений убил бы его, не раздумывая, если бы смог добраться до этого ублюдка. Как жаль, что Порча не давала ему достаточно времени для этого. И не только ради себя, хотя собственное раздражение было гораздо важнее, но еще и ради Чуи. Чуя был его сосудом, его детищем. Тем, с кем он в свое время заключил контракт, даже если тот этого совсем не помнит. Чуя был его, и только Арахабаки имел право издеваться над ним и отбирать его жизнь. Только он. — Я хочу убить их. — зло шипит Божество, потому что даже новый брак и беременность матери не может служить оправданием ее пренебрежения к старшему сыну. У него много вопросов и к отчиму, а также отцу, но оставшиеся негативные эмоции Мисаки жгут его, словно каленым железом. И это его бесит. — Я хочу убить их. — Все могло быть хуже. — тихо говорит эспер, потому что прекрасно знает, какими жестокими могут быть люди. Он вспоминает про скотину Дазая, Рюноске, Гин, Ацуши, Кеку и Кью. Про других пользователей способности из мафии. Он помнит про Овец, каждый член которых оказался на улице, где был вынужден выживать, не от хорошей жизни. Вряд ли те сбежали из дома только потому, что им стало скучно. Конечно, есть и такие придурки, но они возвращаются обратно всего через сутки. Уличным детишкам же совершенно некуда возвращаться. Некуда и незачем. — По крайней мере, они не били его и не издевались над ним. — Ты утешаешь себя совершенно дурацким способом. — фыркает Арахабаки, не совсем раздраженный, но близкий к этому. Его голос как всегда искажается и грохочет, от чего у владельца Смутной печали немного болит голова. Он вспоминает, как родители заметили, что он использует гравитацию, только тогда, когда он, еще сонный, во время сборов прошел перед ними по стенам и потолку, прежде чем понял, что делает. Те только нахмурились, но ничего не сказали. Они никогда ничего не говорят. — Почему они такие равнодушные к тебе? — Не знаю. — пожимает плечами Чуя, не совсем уверенный, хочет ли знать в принципе. Нужно ли ему копаться в этом или лучше оставить и никогда не возвращаться. В конце концов, Мисаки Ята уже ушел, и больше никогда не вернется. Накахара не знает, — не уверен — понимал ли он, что в его семье происходит что-то не то. С другой стороны, у него была крыша над головой, его кормили, покупали одежду и даже скейты, которые он так сильно хотел. У него были свои телефон и ноутбук — достаточно навороченные, каких мальчик сам никогда не видел (впрочем, у него и мир-то был другой). У него было, пожалуй, все, что нужно ребенку. Все, кроме любви. Рыжий не знает, страдал ли от этого Мисаки. Самого эспера подобное положение вещей полностью устраивает, хотя он и чувствует легкое раздражение из-за того, что похож на призрака (не до конца понятно — желательного или нет) в собственном доме. То есть находиться внутри можешь, жить тоже, но внимания на тебя практически не обращают. Впрочем, он — взрослый, который большую часть жизни жил абсолютно самостоятельно и нес за себя полную ответственность, никогда ни на кого не полагаясь. Ему нормально. — Я думал, что ты хочешь узнать родительскую любовь… — гремит Арахабаки. Не совсем понятно, издеваясь ли или просто констатируя факт. В его голосе есть что-то странное — какая-то эмоция, которую владелец Смутной печали никак не может разобрать. — Если бы у меня была такая возможность, я бы хотел узнать, что такое родительская любовь. — не отрицает Чуя. — Вот только я не хочу получить полуфабрикат. Лучше никак, чем таким образом. Они молчат, и Накахара чувствует легкую радость от того, что Бог Хаоса и Разрушений находится с ним. Пусть у них была своя не самая приятная история и не самые легкие отношения, но они были вместе.***
Сарухико Фушими похож на Осаму Дазая. Это Чуя понимает сразу, как только оказывается в средней школе и знакомится с одноклассниками. Он похож на нелюбимого и неприкаянного ребенка, который пришел в школу только по ошибке. У него пустые глаза, которые так сильно раздражали Накахару в прошлом у шатена, и полное равнодушие на лице и в мыслях. Тот похож не на ребенка, а на маленького взрослого. Накахара не собирается пересекаться с ним, хотя периодически и посматривает в его сторону. Не потому, что думает, что в нем тупая скумбрия. К счастью, в отличие от него и Арахабаки, Дазай не умеет путешествовать по мирам. Мальчик вздыхает, бросая на Фушими короткий взгляд. Просто рыжий знает, на что способны подростки со снулым взглядом и пустым существованием. Конечно, он пока не видит признаков самоповреждения, но это не значит, что их нет. У него слишком много закрытой одежды, чтобы можно было сказать однозначно. Эспер умеет определять подобное на лету — он никогда не ошибается. Не после того, как в течение долгих лет его напарником был Осаму. Владелец Смутной печали надеется, что тот не сбросится с ближайшей крыши, потому что ему суицидов и в прошлой жизни хватило за глаза. Чуя не собирается пересекаться с ним или вытаскивать из депрессии, потому что не хочет влипнуть в это дерьмо снова. Не после Дазая, которому и так отдал слишком много себя. Накахара не хочет, но он видит чужое равнодушие (это даже на равнодушие толком не похоже — будто кукла перед ним, не более); наблюдает за тем, как тот пусто смотрит на своих одноклассников, которые огибают его и не общаются, будто Сарухико не существует; потом перехватывает чужой одинокий и полумертвый взгляд, неподвижно направленный на крышу напротив… И сдается. Мальчик сдается. — Ты опять вляпываешься в это дерьмо. — недовольно бурчит Арахабаки, но в голосе нет привычной ярости и ненависти. Лишь легкое раздражение — обычное состояние, ближе к умиротворению. Рыжий прикрывает глаза, совершенно не собираясь спорить. Да, может, он еще сотню раз пожалеет об этом, но дети не должны выглядеть так. Они не должны напоминать трупы, которые кто-то зачем-то поднял из земли и велел жить. Они не должны выглядеть так, что живут просто потому, что еще не сдохли. Они не должны быть, как Осаму Дазай. Эспер сдается, и совершенно не жалеет, когда на следующий день подходит к Фушими и, широко улыбаясь, предлагает дружить. Он прекрасно понимает, что легко не будет. Но когда владелец Смутной печали принимал поражение?