Сквозь звёзды и вселенные

Безликий Бай нежно гладит его по голове. Кожу головы Се Ляня жжет так, будто с него живьём сняли скальп. Ему больно. Ему так сильно больно, каждое прикосновение Безликого Бая отдается жуткой болью в той части тела, до которой он коснулся — и Се Лянь не может ничего, только свернуться в клубочек и уже даже не вздрагивать, надеясь, что скоро все пройдет. Скоро все пройдет, Безликий Бай наконец отстанет от него — уже и без того разбитого — скоро все пройдет… Он только и может, что обманывать себя, потому что Се Лянь чувствует — если он сейчас признает самому себе, что Белое бедствие так и будет его преследовать, он не выдержит. Найдет способ умереть, и тогда мир окончательно забудет Наследного принца Сяньлэ. Будто бы и не было… По щекам у него текут слезы от боли. Се Ляню казалось, что он давно разучился чувствать боль, что он вообще разучился чувствовать — но сейчас его внутренности и его кожу скручивает так, что он готов закричать. Он терпит только потому, что не хочет доставлять Безликому Баю подобное удовлетворение — он наверняка только этого и добивается. Этот Чертов демон не может не знать, какие у него прикосновения — иначе не трогал бы Се Ляня так долго и так медленно. Не трогал бы и наконец отстал… — Какой терпеливый, — голос Безликого Бая шелестит у него над ухом, и Се Лянь практически дёргается куда подальше — но конечности никак не желают его слушаться, он никак не может встать и сбежать. — Не проще ли подчиниться? Нет. Не проще. Се Лянь не станет таким, каким его хочет видеть Безликий Бай, не станет убивать ни в чем не повинных, не станет делать никому больно. Ему хватило. Ему хватило той боли, которую он уже испытал — и даже несмотря на бессильную злость, он не хочет, чтобы ее испытывали другие. У Се Ляня такое ощущение, будто каждое прикосновение Белого бедствия оставляет на нем след. Жуткий след, который не заживёт, который нельзя смыть водой и который не пропадет даже спустя сотни лет — так и останется там. И даже если вырезать ту часть, к которой прикоснулся Безликий Бай, мечом, след не исчезнет. Останется под кожей, будет раздражать и напоминать о своем существовании все то время, что Се Лянь бодрствует, все то время, что он спит, каждую секунду жизни Се Ляня этот след останется с ним. От этого в сердце неприятно колет, но Се Лянь твердо решает не становиться таким, как Безликий Бай. Он все стерпит. Все снесет. А потом, может быть, и боль утихнет. А может быть, он просто привыкнет к этому. Может быть, потеряет память, и тогда у него больше не будет ничего болеть. А может быть, всё-таки сломается. Се Лянь сам себе мотает головой в ужасе, а Безликий Бай смеётся. Смеётся, будто бы знает, о чем думает Наследный принц павшего государства Сяньлэ, а Се Лянь в бессильной злости — на всех, на Бая, на Юнань, на себя, роняет головой на землю. Что будет, если он здесь умрет? Никто и не заметит. Возможно, и будет лучше, если он исчезнет. Исчезнет, и тогда боль прекратится. В его сознании мелькает многое — и хорошие дни, когда и Фэн Синь, и Му Цин были с ним, и когда государство Сяньлэ процветовало, и родители были живы, и даже жизнь с родителями в бегах. В голову ему приходит и Цзюнь У, которого он, наверное, разочаровал, и другие небожители, которые теперь о нем без пренебрежения не говорят вовсе, и снова двое его верных подчинённых. Возможно, он неправильно истолковал действия Му Цина. Возможно, не стоило прогонять Фэн Синя. Возможно, стоило сделать все иначе, и тогда ничего не случилось бы. Государство Сяньлэ всё ещё было бы. В голову приходит и безымянный огонек, который пытался поднять его из могилы, который безрезультатно пытался согреть его и который кричал, когда Се Ляня пронзали мечом. Огонек отпечатался в воспоминаниях ярким пятном — Се Лянь не знает, что сейчас с этим огоньком, он лежал несколько дней будто уже умер, но он знает — если этого огонька заметил Безликий Бай — огонек, скорее всего, уже потух. Может быть, он уйдет на перерождение, и тогда, в следующей жизни, они встретятся с тем человеком, которого Огонек так любит. Может быть, хоть кто-то будет счастлив… Се Ляню с тяжёлым вздохом закрывает глаза. все будет в порядке. Все будет в порядке, только не у него. И пускай. Он заслужил все то, что с ним происходит, и сейчас Се Ляню осознает это как никогда. Он действительно неудачник, и правильно его называют духом поветрия. Он приносит несчастья всем вокруг, даже тем, кого не знает, и в итоге с ним осталась только Жое. Маленький оборотень ещё только учится, но, кажется, беззаветно любит Се Ляня, мягко обвивает его руку и боится Безликого Бая. Она удавка, она убила его родителей, но у него нет к ней ненависти. Она ни в чем не виновата. Нельзя винить вещь, у которой до недавнего времени даже не было сознания. Се Ляню может винить только себя, и это уже — правильно. Он утопает в ненависти к себе, а краем угасающего сознания ему кажется, что здесь что-то не так. Безликий Бай сидит рядом с ним, это — нормально. Он никак не хочет отстать от него. Се Лянь лежит в грязи, и это тоже правильно. Тут ему и место после того, что он сделал. Белая лента сжимает его руку крепче, она боится, и это тоже правильно. Белое бедствие невозможно не бояться. Тогда что неправильно? Что сейчас должно быть не так, как сейчас? Безликий Бай все смеётся, а у Се Ляня возникает странное чувство. Разве этого уже не было? Разве сейчас не должен появиться Цзюнь У, сразиться с Безликим Баем? Разве он не должен вознестись сейчас ещё раз, а потом пасть вновь, едва успеет догореть палочка для благовоний? Не должен он разве скитаться после этого восемьсот лет, а потом… Потом… Встретить кого-то? Се Ляню лихорадочно вскидывается, он не может понять, почему у него вдруг возникло это ощущение. Временных петель ведь не бывает, правда? Безликий Бай ведь на такое не способен? Неужели он проживал этот момент уже множество раз, и однажды зашёл слишком далеко? Неужели… Неужели и это закончится и начнется снова? Нет. Нет, так быть не должно. Голова Се Ляня, кажется, сейчас просто взорвется. Как только он осознает, что так быть не должно, что события должны идти по-другому, все будто бы замирает. Ему тяжело дышать, будто бы он внезапно оказался под водой, он не может даже двинуть пальцем — на него вдруг наваливается неожиданная тяжесть. Он переводит взгляд в сторону. Все начинает медленно исчезать — и тот дом, и кусты, и трава, и дорога — все медленно растворяется, будто и не существовало никогда. Се Лянь судорожно выдыхает воздух, он не понимает, что происходит, и от этого ещё страшнее. Почему он… Почему… Исчезает все. Остаётся только Безликий Бай. Се Ляню хочется закричать. Почему он просто не мог исчезнуть как все остальное? Почему именно ему нужно было остаться? Почему… Почему все вообще так происходит? Почему он его преследует? Почему так радуется чужим неудачам? Почему отчаянно хочет, чтобы Се Лянь стал таким как он? Почему? Почему, почему, почему? Боль неожиданно наваливается с тройной силой, и Се Лянь кричит, бьётся на земле, не в силах сдержать крики — слишком больно, слишком, слишком… Он будто бы слышит что-то. Кто-то… Зовет его? Но кто? Никого, кроме Безликого Бая, тут нет… —…гэ! Гэгэ! Ну же! Проснись! *** Се Лянь резко открывает глаза и садится на кровати. В ушах звенит, и он некоторое время даже не может понять, что происходит. Он чувствует чьи-то прохладные руки, слышит обеспокоенный голос, но кто это, понять не может. Одежда почему-то ощущается ужасно мокрой, и он хмурится, когда видит, что белые одежды краснеют, а боль так же реальна, насколько была во сне. Се Лянь рассеянно моргает и только тогда наконец обращает внимание на сидящего рядом человека. Часть его хочет подсознательно дёрнуться куда подальше, но одежды сидящего рядом с ним человека кленово-красные, а не белые, и на нем уж точно нет той идиотской маски. — Сань Лан? — Ваше Высочество, — голос Хуа Чэна звучит так, как звучит очень редко — ужасно взволнованно и испуганно. — Гэгэ. Ты в порядке? Ты несколько минут подряд ворочался в кровати и трясся, а ещё кровь… Гэгэ, что тебе приснилось? Ах. Так вот в чем дело. Просто сон. Просто дурацкий сон, который заставил его напугать Сань Лана, а ещё заставил… Старые раны открыться? На теле Се Ляня не осталось шрамов после ночи сотни мечей, но остались следы после прикосновений Безликого Бая. Почему они начали кровоточить именно сейчас и почему ему начало сниться это именно тогда, когда все наконец стало хорошо? — Извини, Сань Лан, — Се Лянь бормочет это себе под нос, тяжело вздыхает и подтягивает к себе коленки. — Насколько же стар я стал, что мне начали сниться подобные вещи… — он легко потягивается и смотрит на Хуа Чэна. — Не волнуйся, пожалуйста. Я в порядке, просто… просто… — Гэгэ, у тебя кровь, — Хуа Чэн хмурится лишь сильнее. — Нужно обработать. Се Лянь может примерно догадываться, о чем сейчас думает Хуа Чэн. О том, что он не может даже защитить своего принца. О том, что он не был внимателен достаточно, и в результате Се Лянь пострадал. О том, что он бесполезный, и Се Лянь лишь качает головой и автоматически тянется пальцами к запястью, погладив Жое. Та, улавливая примерное состояние хозяина, легко потирается о него, словно пытаясь успокоить. — Хорошо, Сань Лан. Но не нужно переживать слишком сильно, на мне все быстро заживает… — он неловко улыбается, ловит взгляд Хуа Чэна и тут же замолкает. Его отношение к ранам принца… Что ж, ему стоит хотя бы при Хуа Чэне вести себя менее беспечно по отношению к себе. Он совершенно не хочет его расстраивать — а Сань Лан, видя отношение Се Ляня к себе, очень расстраивается. Се Лянь послушно сидит на месте, пока Хуа Чэн не приносит заживляющую мазь и бинты. Позволяет себя раздеть, лишь думая об этом сне. Он слишком сильно переживает за прошлое? Это намек на то, что Безликий может вернуться? Сны могут быть вещими или же он просто себя накручивает? Он не боится, просто… Прошлое, пожалуй, давит на него слишком сильно для того, чтобы он мог просто успокоиться. Вот и сниться… Всякое. Почему же именно сейчас? С другой стороны, наверное, хорошо, что рядом был Хуа Чэн, и разбудил его раньше, чем произошло что-то ещё. У Се Ляня смутное ощущение того, что просто исчезновением всего вокруг сон так и не закончился бы. — Гэгэ, расскажешь? — Хуа Чэн быстрыми и аккуратными движениями обрабатывает все его открывшиеся раны (Се Лянь видит, как руки его при этом дрожат), но внешне он спокоен. Возможно, потому что считает, что поддержать Се Ляня сейчас важнее, чем срывать злость от своего бессилия на ком бы то ни было… — Безликий Бай, — Се Лянь нехотя вздыхает и одну руку удобно устраивает на затылке Хуа Чэна, осторожно его поглаживая. Уютно… — И прошлое, и… Просто вдруг вспомнил, что раньше, когда он меня трогал, у меня потом так болели эти места. Не знаю, почему. Честно сказать, раньше мне казалось, что терпеть отрезанную конечность будет проще, чем это. Хуа Чэн недовольно скрежещет зубами, наконец-то заканчивает перевязку, а затем остается сидеть перед Се Лянем, взяв его свободную руку в свои, пальцами гладя. Се Ляню это кажется безумно милым. — Ваше Высочество… Я здесь. Все в порядке, — бормочет он, готовый сделать для принца что угодно, даже если он попросит какую-нибудь несусветную глупость. — Тебе что-нибудь нужно? Я могу принести, или сделать… Только скажи, хорошо? — Мне нужен ты. Здесь, в кровати. И, пожалуй, порция объятий, — Се Лянь тихо выдыхает, кидая взгляд на окно. Ещё поздно. Им нужно отдыхать, иначе утром будет плохо. Лицо Хуа Чэна, кажется, светлеет после этих слов. Он встает с пола, а потом ложится рядом с Се Лянем и мягко тянет его к себе. Возможно, он поверил, что ничего страшного не случилось, возможно, у него просто есть какой-нибудь план, чтобы заставить Се Ляня остаться завтра дома и отдохнуть весь день. В любом случае… Се Лянь совершенно не против, и он обвивает шею Хуа Чэна, плотнее к нему прижавшись. — Все, что захочет гэгэ, — урчит Сань Лан ему на ухо, и Се Лянь слегка краснеет. Нельзя быть таким бесстыдником! — Спи, — бурчит он, зарывается в плечо Хуа Чэна носом и расслабляется. Возможно, ему снова приснится какая-нибудь чушь, но он не боится. Хуа Чэн ведь рядом.