Собственность

Сабурову стало легче. По крайней мере, теперь, когда Лёша перестал его отталкивать, он снова смог уделять должное внимание рабочим вопросам, всё дальше уходя от выступлений и всё больше концентрируясь на продюсировании. Нурлан обожал покорного Щербакова, но никогда не провоцировал его на людях, хотя и не упускал момента его «зажать», если всё же случайно провоцировал. Правда случайно. Доминант-собственник был почти доволен, но ему было мало того, что позволял Лёша. Время от времени зажимать Лёху в уединённых местах, доводя его до сокрушительного оргазма за 3 секунды, было, конечно, захватывающе и очень льстило нуровскому самолюбию, но хотелось больше. Во-первых, хотелось чаще. Во-вторых, хотелось дольше, и дело тут не в том, что кое-кто кончал слишком быстро, а в том, что этот кое-кто убегал почти сразу же, не позволяя даже в порыве заботы стереть с себя сперму. В-третьих, хотелось по-взрослому. Петтинг и дрочка хороши, ничего не скажешь, но до поры до времени. Нурлану просто надоело тереться членом о разные части тела своего послушного друга, причём нередко ещё и через одежду. А внутреннему доминанту хотелось… доминировать. Властвовать. Владеть. И с этой точки зрения, несчастная дрочка была лишь жалким подобием того, чего на самом деле жаждал Нур с его внутренним миром, снова ставшим ему компаньоном и соратником. Щербакову стало легче. И Щербакову стало сложнее. С одной стороны, теперь он хотя бы выпускал пар и получал удовольствие, которого раньше не знал. С другой стороны, чувство стыда поглощало его, терзало и уничтожало. Чувство стыда и непреодолимое стремление к «нормальности» снова и снова отправляли его к Ане, рядом с которой он чувствовал себя мужчиной, натуралом, лидером, самцом… А потом изнуряющая жажда удовлетворения толкала его в руки Сабурова, в которых он был ведомым, послушным и зависимым. И от этого испытывал самые яркие в своей жизни оргазмы и самые болезненные угрызения совести. Лёша пытался учиться контролировать свои так называемые приступы. Не было ни одного раза, чтобы после момента проявления властности Нура Лёша не представлял образ чего-то неприятного, отталкивающего или жуткого или, например, не сжимал свою кожу до боли, до синяков. Но ничего из этого не помогало сбить волну возбуждения, накатывающую стремительно и безжалостно. И Лёша поддавался ей, позволяя Нуру уводить себя подальше от людей и делать с собой то, о чём он никогда никому не расскажет. Но самым ужасным казалось даже не это, была ещё одна стыдная правда: Лёше, как и Нуру, хотелось большего, только в этом русый не признавался даже самому себе. Внутренний раскол сейчас ощущался как никогда раньше. Гомосущность уже познала радости жизни и наотрез отказывалась отступать, а гомофобное мышление не собиралось сдавать позиции, которые занимало на протяжении всей сознательной жизни Щербакова. Да, внутри Алексея творился настоящий хаос.

***

Нурлану никогда не нравился этот уставший вид Щербакова, потому что он казался отвратительно «заёбанным». Не нравится он ему и сейчас, когда Лёша, чуть опоздавший на вечернюю встречу для обсуждения деталей очередного шоу, откровенно зевает и с трудом может сосредоточиться. Ощущение, что он не спал сутки, потом прилёг всего лишь на часик, а потом его выдернули сюда прямо из постели, такого сонного, лохматого и, чёрт возьми, заёбанного в прямом смысле слова! Спрашивается, какого хера он не спал условные сутки и кто помимо него самого был в его постели? У внутреннего собственника вопросы. Кое-как дождавшись окончания встречи, Сабуров первым делом перехватил Щербакова, предложив ему посидеть полчаса в кальянной с милыми приватными уголками, которые задёргиваются полупрозрачными шторами, чтобы отделить гостей от внешнего мира. Алексей согласился с явной неохотой, ссылаясь на желание отдохнуть, но всё-таки пойдя на поводу у друга, который уже прикоснулся к нему своей тёплой ладонью, пустив волну мурашек и даря чувство защищённости и спокойствия. К тому моменту, как они оказались за столом кальянной, у казаха не осталось сомнений: Лёша трахался. Это было видно по его ленивой походке, по осторожным движениям, которые явно отдавали болью в уставшем от «физических упражнений» теле, по блядским царапинам, едва выглядывающим из-под воротника его футболки… Грудную клетку Нурлана распирало изнутри каким-то горячим плотным шаром, который ощущался даже физически. Либо этот шар разорвёт его грудь, либо Нур собственноручно разорвёт сучьего Лёху. — С кем ты спишь? — Сабуров предпочёл перейти сразу к делу, как только за уходящим официантом задёрнулась шторка. Сидящий напротив Щербаков поднимает несколько удивлённые глаза, а потом чуть хмурит брови, отвечая спокойно и ровно: — С Аней, ты же знаешь. — И ты спишь с ней сейчас? Параллельно со мной? — Нур контролирует каждое слово, чтобы оно не звучало слишком властно, иначе он добьётся того, что Лёша просто возбудится, и тогда никакого разговора не получится. К счастью, для Нура это уже вполне привычная форма общения с Лёшей, когда он контролирует каждое слово и собственный взгляд. — А какие проблемы? Мы с тобой что, в отношениях? — Алексей так искренне усмехается, как будто предположил сейчас несусветную чушь (говоря об отношениях, конечно). Если бы он только знал, как это бесит Нурлана. Сабуров даже отводит глаза в сторону, чтобы не стрельнуть в Лёшу своим фирменным собственнически-доминирующим взглядом, и выжидает несколько секунд, чтобы продолжить спокойным тоном: — Прекращай это, Лёш. — Что прекращать? Спать со своей девушкой? С хуя ли мне это делать? — Лёш… — Нурлан всё ещё не смотрит, но контролировать голос ему становится всё сложнее, потому что внутренняя сущность уже дерёт грудную клетку, беснуясь от такой дерзости и неповиновения. — Погоди, Нур, — Лёша чувствует, что в его друге разгорается пожар, который не сулит ничего хорошего, но Лёша будет отстаивать свою «натуральность», чего бы ему это ни стоило, — минуточку, блять. Мы с тобой не какая-то ебаная влюблённая пара. У нас нет отношений, и ты не можешь нихуя от меня требовать. У тебя своя личная жизнь, с кем бы ты там её ни строил, у меня своя, гетеросексуальная, кстати. Ты просто удовлетворяешь мою больную потребность, а я твою, больше у нас с тобой ничего нет. Сабуров мельком бросает на Щербакова вопросительный взгляд. Понимая его смысл, Алексей продолжает: — Ой, блять, только не надо делать вид, что ты что-то ко мне испытываешь! Как будто я не знаю, что ты тупо тащишься от того, что единственный можешь подчинить меня! — То есть ты, — брюнету требуется всё самообладание, чтобы не переступить черту, за которой ни один из них не сможет себя контролировать, — просто удовлетворяешь свою, как ты сказал, больную потребность со мной? Ты позволяешь какому-то мужику отдрочить тебе, а потом бежишь трахать эту свою Аню, чтобы мог с чистой совестью считать себя ёбаным натуралом? — Тише, блять, говори! Мне не надо «считать» себя натуралом, я такой и есть. — Это пиздёж! — Нет! — Да, блять! — Да иди на хуй! — Блять, в том и в другом случае ты не будешь спать ни с Аней, блять, ни с Петей, ни с Васей! — В голос Сабурова всё-таки просачиваются повелительные нотки, от которых у Щербакова уже захватывает дыхание. — Ты меня понял? И контрольным выстрелом Нур устремляет свой властный и нетерпящий возражений взгляд прямо на уже теряющего всю свою мужественную уверенность Лёшу. — Нур, нахуй ты… — Ты понял меня?! Русый начинает дышать сквозь приоткрытые губы, не в силах даже отвести глаза в сторону от гипнотизирующего тяжёлого взгляда. А его правая ладонь ложится на собственный напрягающийся с каждой секундой член и сжимает сквозь джинсовую ткань. — Я не слышу ответа! — Не сдаётся брюнет. — Сука… Будь ты проклят… — Ты говоришь «да», и я помогу тебе кончить прямо сразу же. — Да пошёл ты! Я буду спать с кем хочу без твоего ёбаного разрешения! И кончать без твоего ёбаного разрешения! Контролируй, блять, и подчиняй какого-нибудь петушка! Мне нахуй не сдались твои блядские игры! — Тогда сиди здесь, блять, со своим стояком! — Нур резко встаёт и шипит эти слова сквозь зубы, а потом так же резко садится вплотную к Лёше, сжимая его шею и прекрасно зная, что от этого жеста Щербаков окончательно лишится силы воли. Следующие слова он так же, сквозь зубы, шипит русому почти на ухо, — и кончай в штаны, как идиот-подросток! И впредь со своими ебучими приступами справляйся, блять, без моего участия! Натурал он, сука! Напоследок сильнее сжимая пальцами Лёхину шею, не без надежды оставить на ней следы, Нурлан встаёт, берёт свои вещи, бросает на стол какие-то деньги и быстро уходит. Оставляя Щербакова беспомощно кончать в собственные штаны, без шанса подавить возбуждение и жажду быть покорённым.

***

Лёхина гомофобная часть разозлилась по-настоящему: мало того, что этот пидорас Сабуров сбивает Лёху с правильного пути, так он ещё и требует отказаться от Ани — единственного доказательства того, что Лёха на самом деле натурал! Да какое право он вообще имеет что-то требовать?! Тем более такое! И Щербаков уже сам решил твёрдо, окончательно и бесповоротно: пускай Сабуров катится ко всем чертям. А со своей гейской частью Лёха как-нибудь разберётся. В конце концов, забьёт её обратно в тот самый дальний угол подсознания, в котором она сидела всю его жизнь. Тогда ничто не будет мешать ему жить «нормально». У Нурлана после того вечера дела обстояли несколько иначе. Он был взбешён настолько, что, зная себя, прекрасно понимал, что не сможет просто отпустить эту ситуацию. Но в действительности всё было куда сложнее, чем уязвлённое самолюбие. Его внутренний доминант-собственник не мог вынести того факта, что Лёша, несмотря на его очевидное влечение к Нуру, во-первых, отказывается в этом признаваться, во-вторых, отказывается подчиняться. Особенно после того, как уже позволил Нуру в некотором роде проявить власть. Одна часть личности Сабурова уже считала Лёшу полностью своим. Не просто своим — своей собственностью. И сколько бы сам Сабуров ни гнал от себя подобные сравнения, это всё равно уже было внутри него. Вопреки своим же сказанным словам о том, чтобы Лёша «сам справлялся со своими ебучими приступами», Нурлан знал, что он уже не может оставить Лёшу. По крайней мере, до тех пор, пока Лёша не признает, что нуждается в Нурлане и в его способности подчинять и властвовать. Сабуров провёл много времени, размышляя над тем, почему он снова и снова ищет способ «добраться» до Щербакова и добиться его расположения. Что им руководит, влюблённость или влечение? А влюблён ли он? Ведь он даже не знает, каково это. Что тогда у него к Лёше, почему он не может просто оставить его и пойти дальше? Неужели всего лишь из-за неудовлетворённости внутреннего собственника? Так банально и так отвратительно… И если это действительно так, то Лёша прав: у Нура есть своя больная потребность подчинять и доминировать. И эта потребность не менее больная, чем Лёшина потребность подчиняться и чувствовать над собой власть. Нура. Всё это время внутренняя сущность угрожающе тихо рычала, обращаясь к здравому смыслу: «Называй это как хочешь. Можешь считать, что ты в него влюбился, можешь считать, что он нужен только мне, или что ты просто хочешь его трахнуть… Но он должен быть рядом. Подо мной. Потому что. Он. Мой.» Сабурову иногда казалось, что он сходит с ума. Нельзя присвоить себе… человека! Но всё, чего он хочет и о чём он теперь думает, так это о том, чтобы присвоить себе человека. И самое страшное, что он как будто бессилен сам перед собой, как будто он теряет способность управлять собственными слабостями и сам отдаётся во власть своего второго Я, желающего подчинять и владеть. И Сабуров страдает. Не больше и не меньше. Он страдает, потому что блядский Щербаков не признаёт его. Не признаёт свою истинную ориентацию, не признаёт своё влечение к Нуру, не признаёт своё желание покоряться Нуру постоянно, а не только на время 3-секундной дрочки в тёмном углу. Почему Нурлану так плохо от этого — он не знает. Почему для него так важно, чтобы Лёша «признал» его — не знает тоже. А проклятый внутренний доминант продолжает тихо и зловеще рычать: «Да плевать почему. Дай мне его. Дай.»