***
Лёша сам не понял, как его гомосущности удалось всех наебать, но вот уже третий день к нему и правда не прикасается никто кроме Нура. Аня звонила несколько раз, приглашая к себе и обещая приехать, но Алексей, сам от себя этого не ожидая, придумывал какие-то отговорки, чтобы не пересекаться с собственной девушкой. Зато Нурлан приезжает к нему уже третью ночь подряд, как к себе домой. Трогает его, целует, раздевает, доводит до оргазма и кончает сам. Причём видно, что Нур на пределе, что этот «недосекс» ему уже порядком надоел, но казах не говорит об этом, выдаёт его разве что крупная дрожь во всём теле всякий раз, когда он контактирует с Лёшей. За эти 3 дня и ночи Щербаков узнал о своём теле много нового. Во-первых, у него, оказывается, чертовски чувствительные соски, и если умело с ними обращаться (а Нур, безусловно, делает это умело), то можно кайфануть не хуже, чем во время того же минета. К слову о минетах, это во-вторых, женщины вообще не умеют сосать, им, вероятно, это просто не дано. Ну или конкретно Лёхин член устроен так, что ему нужен какой-то другой рот, не женский… Гомофобному мозгу очень не нравилась такая формулировка, но факт оставался фактом. В-третьих, иногда Лёше казалось, что его анальное отверстие сжимается само по себе от определённых действий Нура. Например, когда тот прикасается и целует сзади, когда Лёша чувствует его тяжёлое дыхание своим затылком, когда Нур кусает его опять же со спины… В такие моменты Щербакову кажется, что он тоже хочет… по-взрослому… с проникновением. Но подобных мыслей совершенно не выносит его мозг-гомофоб, поэтому они истребляются на корню. Достаточно и того, что разум вообще смирился с ролью Нура в Лёшиной жизни.***
Сегодня у Алексея выходной, и почти весь этот день, за исключением утренней тренировки, он провёл дома. К вечеру настроение заметно ухудшилось по одной простой причине: в очередной раз позвонила Аня, и Лёша, собравшись с силами, сказал ей о том, чтобы она больше его не ждала. Вот так по-дурацки по телефону расстался с девушкой, которая была уверена, что он души в ней не чает. Аня сначала не поверила, потом разозлилась и на словах, что таких, как он, к ней завтра выстроится очередь, бросила трубку. А Щербаков был бы рад, если бы к ней и правда выстроилась очередь, только не таких, как он, а намного лучше, таких, которые не расстаются с женщинами ради того, чтобы спать с мужчинами. Чувствовал он себя паршиво. А в начале первого ночи раздался звонок домофона, и Лёша точно знал, кто это звонит. Нур буквально с порога замечает расстроенный вид своего друга, поэтому с искренним беспокойством спрашивает: — Что, Лёш? Что случилось? Русый отмахивается, но брюнет продолжает требовать ответа настойчивым взглядом, которому Лёша, конечно, не может не повиноваться. С недавних пор совершенно не может. — С Аней расстался, — говорит он, глядя в сторону, — по телефону, блять. Как последний кретин. Беспокойство в карих глазах постепенно сменяется откровенным недовольством: — Ты только сейчас с ней расстался? — Успокойся, я даже не виделся с ней… с той ночи. Но поговорили только сегодня. — Надеюсь, всё решили? — В глубине души Нур готов и понять состояние Лёши, и посочувствовать, но на передний план сейчас вышел внутренний собственник, узнавший, что, оказывается, все эти дни эта самая Аня считала, что Лёша принадлежит ей. Его Лёша. — Решили-решили! Всё, блять, как ты хотел! — В Лёхином голосе звучит обида на то, что до его переживаний Нуру, видимо, нет никакого дела. Поэтому русый бросает на брюнета разочарованный взгляд и собирается уйти в сторону кухни, но Сабуров, уже успевший снять верхнюю одежду, резко обнимает его сзади, оставляя около себя. — Не обижайся, ты же знаешь, что у меня проблема с тем, если кто-то считает тебя своим. — Да похуй, проехали. Теперь уже никто не считает. — Я считаю, — мягко целует в ухо, отчего у Лёши бегут мурашки. — Ты можешь считать, как хочешь, но я никому не принадлежу, Нур. Сабуров улыбается, подавляя внутреннее раздражение: — И ты можешь считать, как хочешь, но ты весь мой. Где-то в животе Щербаков ощущает будто слабенькую вибрацию, которая будоражит встрепенувшийся член. В очередной раз проявившееся желание Сабурова владеть в ту же секунду вызвало ответное желание Щербакова принадлежать. Тем не менее, эмоционально Лёша сейчас довольно далёк от желания физической близости. — Не надо, Нур, — русый пытается остановить руки брюнета, уже блуждающие по его телу, — я не хочу сейчас. — Я знаю, что сделать, чтобы ты захотел. — Да не надо, блять, ну будь ты человеком! — Алексей уверенно вырывается из крепких объятий и проходит вглубь квартиры, оставляя Нурлана в прихожей одного. «— Что он себе позволяет? — Уймись, он просто расстроен.» Стараясь не развивать внутренний диалог, казах проходит в ванную, затем на кухню, где Лёша молча стоит перед окном к нему спиной. — Ты теперь будешь приезжать каждую ночь? — Безэмоционально спрашивает Щербаков, не оборачиваясь. Сабуров пожимает плечами, даже зная, что собеседник всё равно этого не видит: — Ты против? Несколько секунд тянется молчание, но потом Лёха говорит так же безэмоционально: — Нет. Чувствуя какое-то внутреннее удовлетворение, брюнет медленно подходит к русому и тихонько кладёт ладони ему на плечи: — А ты не хочешь как-нибудь сам приехать? — Говорит так же медленно. — Знаешь, у меня квартира намного больше, ну и, честно говоря, я заебался каждую ночь мотаться в этот, блять, Зеленоград. — Говорит, а кончиком носа осторожно касается русых волос, вдыхая и выдыхая. — Ты ведь можешь и не мотаться. — Нет, не могу. Уже не могу. Ещё несколько секунд сохраняется спокойное молчание, которое нарушает Лёша: — Почему? — Я не хочу больше спать без своего мальчика. — Это потому что ты на меня так странно влияешь? Или потому что ты… ну… что-то ко мне испытываешь? — И то, и то. — А что… — Лёша немного нервно сглатывает, — что ты ко мне испытываешь? Ну, в смысле, кроме желания доминировать? Сабуров подходит ближе, чтобы прижаться грудью к Лёшиной спине, руками медленно водит по Лёшиным плечам, а носом и губами всё ещё задевает Лёшины волосы: — Ты не поверишь, но я только о тебе и думаю. С недавних пор. Я не знаю, как это назвать, но… меня тянет к тебе. Я хочу, чтобы ты был сыт, защищён и доволен… И чтобы ты был моим. Вот, как думаешь, что я к тебе испытываю? — Какую-то больную привязанность, по ходу. — Может быть… А ты? Щербаков понимает, что не ожидал этого вопроса. И уж точно он не знает на него ответ. — Я не знаю, Нур, — отвечает он искренне, — но когда ты рядом, я почему-то всегда кончаю. Сабуров тихонько усмехается ему в затылок: — Мне подходит такой ответ, — и нежно целует в шею. Не без внутреннего сопротивления самому себе, но Лёша всё же закрывает глаза, чуть откидывая голову назад и в сторону, чтобы дать Нуру больший доступ. Нурлан целует мягко и неторопливо, наслаждаясь отсутствием всякой строптивости со стороны друга. Он знает, что может продержаться на дрочках и петтинге ещё совсем недолгое время, а затем ему придётся цепями удерживать своего внутреннего доминанта, чтобы не сорваться и не спугнуть или, не дай бог, оттолкнуть от себя Алексея. И если, чтобы созреть для большого секса, сейчас Алексею нужна нежность, то он её получит. Сабуров медленно разворачивает Щербакова к себе лицом, а затем так же медленно опускается перед ним на колени, расстёгивая его джинсы и спуская их на бёдра вместе с бельём. Перед каждым из предыдущих минетов, которых было всего несколько, Лёха пугался самого факта и искренне просил Нура обойтись без этого. Позже для них обоих было смешно, что Нур отсасывал Лёхе практически насильно, но когда ситуация повторялась, русый всё равно не мог относиться к этому спокойно. Каждый раз ему приходилось преодолевать внутренний барьер и, конечно, выслушивать возмущения от гомофобного мозга. А потом ещё корить себя за ещё один шаг в противоположную от «нормальной натуральности» сторону. Так было и сейчас. Единственное, что изменилось, Лёша нашёл в себе силы оставить это сопротивление внутри себя и ни словом, ни жестом не показать, что он всё так же пугается, когда рот, принадлежащий не женщине, находится в такой близости к его члену. Твёрдому, как всегда, и возбуждённому. Внезапно в русоволосой голове даже мелькнула мысль: «А прекратится ли когда-нибудь эта война с самим собой?». И ответ казался до нелепости простым и беспощадным: «Конечно, надо лишь честно определиться, натурал ты или… нет».