***
Утром Сабуров нагнул Щербакова в душе, посчитав, что, судя по вчерашнему первому разу, боль не должна смутить Лёшу. Так оно и было: русый не сопротивлялся и позволил взять себя, зная, что будет больно. И больно было, но вместе с тем было и хорошо, точно так же, как прошлой ночью. Сначала острая боль пронзила задний проход, затем принесла чувство эмоционального облегчения и удовлетворения, затем смешалась с удовольствием от стимуляции простаты, а после принесла ещё один бомбический оргазм, который, как и предыдущий, будто обнулял Лёшу не только физически, но и психологически. Будто приводил к внутреннему балансу, по крайней мере, на какое-то время. Потом на кухне русый пил крепкий чай, а брюнет — крепкий кофе (который собственноручно принёс в эту квартиру). Сабуров находился в самом лучшем расположении духа, потому что как никогда чувствовал Лёшу своим и потому что ему сегодня никуда не надо было спешить. И завтра. И вообще, он теперь сам себе хозяин, а вся его работа на ближайшие дни заключается в его мыслях и телефоне, ну и максимум макбуке. А вот Щербакову, как и раньше, предстояла беготня и суета, съёмки и выступления. — Я возьму тебя в свой будущий проект, — говорит казах, наблюдая, как Лёха, матерясь, пьёт свой слишком горячий чай. Серо-голубые глаза тут же находят взгляд карих: — Типа, я прошёл кастинг через постель, блять? Нур смеётся, но ему нравится эта шуточная мысль, нравится считать, что она вполне может сойти за правду. — Просто ты подходишь, — продолжает он разговор, успокоившись и с улыбкой глядя на друга, — идеальный для меня кандидат. Для моего проекта, в смысле. — Да хуй тебе! Чтобы я вот так на кухне согласился на всё, что ты мне сейчас подсунешь? Какие условия, какие бабки? — Хочешь сейчас обсудить условия? — Нет, сейчас мне надо ехать. Но мы обсудим! Не думай, что, если ты меня трахнул, то я согласен на любой твой кипиш. — Знаешь, — Нурлан оставляет свой кофе на столе и вплотную подходит к Лёше, который сидит на гарнитуре рядом с плитой, — а я именно так и думаю. — Ну и ебанат! — Весело отвечает Щербаков, мягко отталкивая от себя Сабурова и соскакивая на пол, — имей в виду, что за участие в твоём проекте я возьму ещё больше денег, чем за участие в любом другом. Понял? — А ты имей в виду, что я, как главный продюсер, буду ждать от тебя полной самоотдачи 24/7, и не только на съёмочной площадке. Понял? — И шлёпает Лёху по заднице. — Блять! — Щербаков бьёт Сабурова по руке. — Это если мне подойдут условия, которые ты мне предложишь. Мне пора выезжать. Ты едешь? Алексей исчезает за поворотом в прихожую, Нурлан быстро допивает свой кофе, и они вместе покидают квартиру, разъезжаясь каждый в свою сторону.***
Лёшина жизнь стала меняться, главным образом тем, что в ней стало исключительно много Сабурова. Его и раньше было немало, но теперь он был буквально везде: на работе, на дружеских встречах, в собственной Лёхиной квартире и в собственной Лёхиной постели. Гомофобный разум периодически заявлял о себе сомнениями, беспричинной апатией, чувством стыда и угрызениями совести, и Лёша ни одного дня не чувствовал себя полностью спокойно и расслабленно. Но всё равно перешёл на сторону своей гомосущности, просто потому что иначе уже не мог. Иногда (и на самом деле не так уж и редко) в его голову закрадывался вопрос, которого он больше всего боялся: «натурал или пидорас?». И ответ был настолько очевиден, что Щербаков гнал от себя эти мысли, прежде чем они успевали занять всё пространство в его голове. Ведь он до сих пор не мог признаться даже самому себе. Это было ужасно трудно и ещё более ужасно стыдно. Неправильно. И как он позволил этому произойти с ним? А потом был крышесносный секс с Сабуровым — удовольствие вперемешку с болью, которая освобождала его бедное истерзанное сомнениями сердце от всех противоречий. Приносила облегчение и перезагружала, но, к сожалению, совсем ненадолго. Лёша чувствовал, что стал зависим не только от ощущения власти над собой, но и от этой боли. Нурлан же чувствовал, что стал зависим от подчинения Лёши. Нурлану нужна была круглосуточная уверенность в том, что Лёша «признаёт» только его, может подчиниться, покориться, отдаться только ему, может быть уязвимым и слабым только с ним. Нура раздражали моменты, когда Лёша вдруг уходил в себя, поглощённый своими сомнениями и муками совести за свою ориентацию. И ещё больше раздражали моменты, когда Лёша в порыве какого-нибудь отчаяния вдруг снова принимался повторять, что он не гей, будто уговаривая самого себя. Сабуров и не хотел сделать другу ещё больнее, и уже не мог выносить этого «отречения» — именно так он воспринимал подобные сцены. Отречение Щербакова от себя настоящего, отречение от его принадлежности Сабурову, отречение от самого Сабурова. Внутренний доминант-собственник ненавидел это в Лёше. И, как правило, в качестве недолгосрочного решения этой проблемы выступал секс, во время которого ни у кого не оставалось сомнений, кто доминирует, а кто подчиняется. И боль, которая, как заметил Нур, занимала какое-то особое место в этом процессе, только была ему на руку, позволяя властвовать и владеть. Боль стала третьим, постоянным партнёром в их совместной постели. А ещё Лёша всё-таки стал изредка приезжать к Нурлану домой и оставаться на ночь. Это был серьёзный шаг для него, и казах это ценил, но одной его внутренней части казалось, что это давно уже должно стать нормой и что этого мало.***
Лёша связан. Как тогда, его запястья плотно обтянуты верёвкой и прижаты к кованой спинке кровати над его головой, только на этот раз кровать не его. Они вдвоём в квартире Нура, который изъявив своё желание в самой властной форме, просто дождался, когда Лёша покорно ляжет на постель и позволит ему себя связать. Вид связанного Щербакова проделывал с внутренностями Сабурова удивительные вещи — это было не просто возбуждение, это было сродни самозабвению, когда всё вокруг словно переставало существовать, и был только этот послушный и покорный Лёшенька. И этот Лёшенька принадлежал только ему. На Лёхином животе привычно лежит твёрдый до предела и оттого раскрасневшийся половой орган, выделяющий капельки смазки и оставляющий их на коричневых волосках блядской дорожки. Ноги, согнутые в коленях, стопами упираются в матрас, а пальцы на них поджаты в нетерпении. Кисти рук над головой сжаты в кулаки. Грудь поднимается и опускается, успевая проделать и то, и другое за одну секунду. Русые волосы частично прилипли ко лбу, на котором уже выступила испарина. Взгляд умоляющий, и он направлен прямо на стоящего рядом с кроватью Сабурова. Нурлан ничего не делает вот уже минуту или две, просто потому что не может насмотреться, налюбоваться, не может насытиться этим мигом осознания, что Щербаков весь в его власти. — Нур, блять, чего ты ждёшь? — Ничего, Лёш. — Ты хочешь, чтобы я взорвался? На лице казаха появляется довольная улыбка. Ничего нового — Лёха так же, как и всегда, не может управлять своим возбуждением и влечением к властному Нуру. Но Нур, кажется, до сих пор не смог к этому привыкнуть. Нуру, кажется, никогда это не надоест. — Ноги шире, — мягко командует брюнет, и русый послушно расставляет ноги подальше друг от друга. Через пару секунд Сабуров оказывается между ними. На Нурлане тоже нет одежды, но, как это часто бывает, собственному телу он уделяет намного меньше внимания. Выдавив на кончики пальцев приличное количество смазки, он прикасается к Лёшиному сфинктеру, который давно уже не сжимается от таких прикосновений, скорее, наоборот, расслабляется, почти приглашая внутрь. Щербаков возбуждённо сглатывает, не нарушая взгляда глаза в глаза. Сабуров смотрит в ответ, продолжая массировать пальцами поверхность входа, исключительно снаружи. Так проходит секунд 20, Лёхин член требовательно дёрнулся уже несколько раз, но Нуру нравится доводить друга до исступления. — Бля-а-ать… — Беспомощно стонет русый, зная, что никакие слова не способны заставить этого изверга поторопиться или сжалиться. Но, на его счастье, брюнет, видимо, только этого и ждал, потому что в следующий миг он резко толкает в Лёшин анус два пальца, которые входят полностью. Щербаков вскрикивает от приятной неожиданности и сразу же чувствует, как пальцы в его заднем проходе сгибаются, исследуя переднюю стенку явно в поисках маленького уплотнения. Вот оно. Вспышка удовольствия заставляет шире распахнуть глаза. И ещё раз. И снова-снова-снова без перерыва. Лёша шумно дышит, не переходя на стоны, ему приятно, но… это не то. Без боли можно получить удовольствие, но не удовлетворение. Конечно, если сейчас сжать его член, он кончит, но это будет не тот яркий оргазм, всепоглощающий и космический, это будет просто хорошо. Не так. А для того чтобы было «так», нужна боль. Алексей снова цепляет взглядом направленный на него взгляд карих глаз и видит — Нур это знает. Знает, что нужна боль. Значит, эта стимуляция простаты жалкими двумя пальцами — тоже часть его игры, его сладкой пытки. Русый непроизвольно поднимает локти вверх, будто собираясь опустить руки, забыв, что они связаны. А затем пытается сильнее насадиться на пальцы, это у него получается, но какой толк? Их всего два, чёрт возьми. — Трахни меня нормально, изувер, блять! Без лишних слов и телодвижений Сабуров вытаскивает пальцы и резко входит членом на всю длину, конечно вызывая тем самым долгожданную боль. Щербаков вскрикивает и зажмуривается, чувствуя, как сладко боль превращается в удовлетворение. И чем больнее, тем свободнее он себя ощущает. Второй толчок приносит новую и ещё более интенсивную порцию боли, от которой глаза могли бы выпасть из орбит, если бы не были зажмурены, а Лёхину голову посещает мысль, что от третьего такого толчка он кончит, не прикасаясь к члену. Поступает третий толчок, по резкости и напору превосходящий первые два, Щербаков инстинктивно извивается, меняя угол проникновения члена в собственную задницу, и чувствует плавное наступление оргазма. — Блять! — Восторженно вскрикивает Нурлан, понимая, что происходит. Он хватает Лёшу за бёдра и начинает быстро и полноценно проникать в него до упора и выходить, чтобы в следующий миг снова войти. Он заворожённо смотрит, как из Лёшиного члена, в полной неприкосновенности лежащего на животе, белыми струйками выходит сперма. Впечатлённый Сабуров долбит в простату, а Щербаков со связанными руками кончает просто от того, что его больно имеют в задницу, и кричит от наслаждения. — Бля-а-ать! — Снова не удерживается казах от проявления восторга. И долбит-долбит-долбит, пока через несколько минут не кончает сам глубоко в Лёшино тело. — Я не знал, что ты так умеешь, — шепчет Нур в Лёхины губы, когда падает на него сверху, запыхавшийся и потный. Алексей ничего не отвечает, потому что его рот уже захвачен ртом друга. Он с небольшим усилием отвечает на поцелуй, в основном позволяя просто терзать свои губы и язык. Он чувствует, что Нур всё ещё внутри, чувствует сперму между их животами и как ещё пульсирует его собственный член, наконец получивший контакт. Это было охуенно, он и сам не знал, что так умеет. После поцелуя Сабуров осторожно выводит член из анальной дырочки, но тут же снова заполняет её пальцами, не давая сперме вытечь наружу. Ложится рядом, кусая и целуя Щербакова везде, где придётся, и не прекращая ему мастурбировать. Так проходит несколько минут, прежде чем Нур, наконец, успокаивается и удовлетворённо вздыхает, устраивая голову на Лёшиной груди. Проходит ещё несколько минут. — Может, развяжешь? — Подаёт голос Алексей, явно не делая акцент на своём, как ему кажется, очень простом и очень естественном вопросе. Даже не вопросе, а мягком требовании. Но Нурлан молчит в ответ, не двигается с места и только как-то мечтательно улыбается. Впрочем, Лёша видит его лицо только в профиль. — Нур? — Уже с бОльшим акцентом. Казах лениво привстаёт на локте и поднимает голову, чтобы приблизиться своим лицом к Лёшиному: — Хочешь, чтобы я тебя развязал? — Целует в скулу одними губами, но очень нежно. — Вообще, да, было бы… нормально. Сабуров чуть усмехается и проводит теперь по этой скуле кончиком носа: — А мне так нравится, когда ты связан… Ты как будто… — Весь твой, — заканчивает фразу Щербаков, — да, знаю наизусть. А теперь развязывай. Но Нурлан лишь немного отдаляется, встречаясь с требовательным и немного настороженным взглядом серо-голубых глаз. Затем собственный взгляд он медленно переводит выше, туда, где к изголовью кровати надёжно привязаны Лёхины запястья, улыбается шире и возвращается к серо-голубым глазам: — Нет. — Что значит «нет», блять?! — Начинает нервничать Лёха, который, честно говоря, допускает, что Нур способен на что-то подобное, — а в душ мне не надо? В туалет мне не надо? — Да просто полежим так немного, и пойдёшь ты в свой душ, — Нур говорит ласково, как с младенцем, водя кончиками пальцев по Лёшиным соскам. — Сейчас. У меня руки затекли. Сабуров как-то разочарованно вздыхает и медленно тянется наверх, чтобы освободить руки друга от верёвки. При этом улыбка постепенно пропадает с его лица.