Собственность

Чем дальше развиваются их отношения, тем заметнее и очевиднее становится для Щербакова тот факт, что Сабуров ничем не уступает ему в ненормальности. Раньше Лёха считал, что его странная реакция на властный характер Нура — это самое больное в их отношениях, а Нуру просто нравится чувствовать себя таким «крутым и всемогущим». Теперь же Лёха уверен на 100%: Нур такой же больной, ему не просто «нравится», это его личная отнюдь не здоровая потребность, которой он не может управлять точно так же, как Лёша не может управлять своей реакцией на Нура-доминанта. И сейчас это ясно как белый день. И это вызывает у Лёши тревогу. Потому что, например, Лёшина зависимость от Нура никому не несёт вреда, разве что временами самому Лёше, но больше никому. А вот зависимость Нурлана — очень даже несёт, причём тому же самому Щербакову. Сначала Сабуров сердится, узнав, что Аня в своё время просто считала (в мыслях, блять!) их с Лёшей парой несколько дней, которые Лёша уже был с Нурланом. Потом Сабуров связывает Лёшу и освобождает от верёвки с явной неохотой. И потом, все эти его фразы: «ты только мой», «ты весь мой», «ты можешь быть только со мной», «ты будешь спать только со мной»… Почему-то Щербаков уверен, что подобные слова, которые он слышит от Нура слишком часто, не имеют ничего общего с искренней, благородной привязанностью. Такое будет повторять либо незрелый впервые влюбившийся подросток, либо маньяк. А Нур не подросток. И ещё Нур довольно зрелая личность. Поэтому Лёхе и тревожно. Кроме того, в моменты проявления Сабуровым своей ярко выраженной собственнической черты Щербаков чувствует себя, мягко говоря, неприятно. Во-первых, с Лёшей по-прежнему остаётся его проблема с признанием своей ориентации, а Нур со своим «ты мой» только давит на больное место. Во-вторых, иногда рядом с Нуром Лёша как будто чувствует себя… вещью. Личной вещью, собственностью Нурлана Сабурова. В-третьих, Нур как будто именно этого и хочет, чтобы Лёша и правда был его собственностью. Малоприятные ощущения, надо сказать. Вот поэтому Щербаков снова и снова проявляет строптивость: открыто говорит, что не хочет быть геем, подчёркивает, что он в любом случае свободный человек и никому принадлежать не собирается, игнорирует просьбы Нура свести физические контакты с другими людьми к минимуму. Специально обниматься он, конечно, ни к кому не лезет, но и не шарахается, если кто-то хлопает его по спине или плечу, по-приятельски берёт за локоть или по какой-то причине затягивает процесс рукопожатия. Алексей видит, как злится Нурлан из-за любого Лёхиного непослушания или фраз типа «я не гей» и «ты не будешь решать, кому и как часто меня трогать». Видит, но не осознаёт, насколько большой проблемой это в действительности является для Нура. А в действительности Нурлана Лёшина строптивость сводит с ума в самом плохом смысле слова. Сабуров стал понимать, что скоро не сможет сдерживать свой гнев, если Щербаков будет продолжать в том же духе. А пока этот сдерживаемый гнев сидит внутри, он словно распирает всё тело. Распирает, давит, вытесняет собой приятные эмоции и здравый смысл, заставляя буквально страдать. И Нур страдает, собирая остатки своего рассудка и повторяя самому себе одно и то же: «Я не могу его присвоить, он никогда не будет полностью моим». В ответ на это всегда раздаётся рык разъярённого внутреннего собственника: «Можешь! Он мой! Полностью!». Нурлану страшно признаться в этом самому себе, но этот внутренний доминант-собственник постепенно побеждает, превращая Нура и правда в какого-то маньяка. Да, Сабуров понимает это, но уже почти не может контролировать. Со временем на каждое Лёшино «против» стал приходить мгновенный ответ в виде фирменного тяжёлого взгляда, приказного тона и абсолютной бескомпромиссности, легко читающейся во всём внешнем виде казаха. И этому Лёша уже не может сопротивляться. В процессе следующих за этим половых актов из Щербакова можно вытянуть любые обещания и клятвы, любые слова, которые так нужны Нуру. «Я весь твой». Это жестоко, и оба это понимают. Сначала русый обвинял брюнета в «грязной игре» и требовал, чтобы тот прекратил применять «свой» приём, а искал решение как нормальный взрослый человек. Не работало. Тогда Лёша стал демонстративно нарушать все свои обещания, вытянутые из него таким нечестным способом. Нарушать и чаще напоминать другу, что предпочёл бы быть натуралом. В ответ на это он получает ещё больше проявлений тех самых черт характера Нура, к которым так болезненно неравнодушен, и снова всё заканчивается тем, что он чувствует себя вещью. Их отношения стали замкнутым кругом. Тем не менее, Алексей уже совершенно не представляет, сможет ли он без них. Это тот самый случай, когда плохо будет при любом исходе: продолжить эту нездоровую связь, больше похожую на насилие над личностью, — плохо, прекратить эту связь, без которой уже не чувствуешь себя самим собой, — плохо. Но и на это есть ответ: значит, менять надо что-то в себе.

***

Звонок в дверь вырывает Нурлана из его усердных размышлений о своём проекте, которыми он занят последние несколько часов. Бросая взгляд в уголок экрана макбука, где видно время (именно то, в которое примерно должен приехать Щербаков), Сабуров понимает, что совсем заработался, потеряв счёт часам, и идёт открывать входную дверь. Сразу с порога он целует пришедшего Лёшу, глубоко и мокро, не давая даже поздороваться. Ни для кого из них двоих не секрет: Лёша боится таких поцелуев. Во время секса, который всегда сопровождается освобождающей и обнуляющей болью — да, но за пределами постели такие страстные поцелуи моментально вызывают в нём чувство стыда и отвращения к самому себе. Щербаков старается мягко освободиться от рта Сабурова. Сабурова это ужасно бесит — опять неповиновение. Но никто ничего не говорит. После обмена пустыми фразами о прошедшем рабочем дне, когда оба уже устраиваются на диване в гостиной, Алексей начинает говорить уверенным голосом с ноткой свойственной ему дерзости: — Нур, я хочу поговорить. — Ну давай, я же — вот! — Расслабленно чуть улыбается казах, специально прикасаясь своим коленом к Лёхиному. — Я хочу, чтобы ты уважал меня. Улыбка на лице брюнета сменяется заинтересованностью в глазах. Нурлан слегка наклоняет голову на бок, внимательно глядя на русого: — Разве я тебя не уважаю? — Не прикидывайся, ты прекрасно понимаешь, о чём я, — Лёшин голос твёрдый, взгляд прямой. — Допустим, понимаю, — Нур тоже не отводит взгляда, — допустим, я даже с тобой согласен. Но ты и сам мог бы меня не провоцировать. Зачем ты делаешь мне на зло? Щербаков был готов к чему-то подобному, поэтому сейчас он лишь увереннее смотрит в карие глаза, зная, что не пойдёт на уступки: — Я ничего не делаю тебе на зло, это ты тоже понимаешь. Я такой же, каким был всегда. Если ты пытаешься заставить меня сказать или сделать что-то… Если ты, блять, манипулируешь мной, то и не жди, что я буду таким, каким ты хочешь. Потому что я не такой, блять. И ты всегда это знал. — Ты имеешь в виду… — Я не принадлежу тебе. Даже если ты заставляешь меня сказать это, когда, как последний гондон, пользуешься тем, что знаешь мои слабые места, блять. Если я важен для тебя, как ты говоришь, то ты будешь уважать меня. Если несколько минут назад Нурлан был готов следовать советам здравого смысла, то после Лёшиной фразы «Я не принадлежу тебе» на главную роль в этой беседе активно претендует внутренний доминант-собственник. Чёрные брови чуть сдвигаются одна к другой, но взгляд пока просто сосредоточенный, хоть и недовольный: — Ты для меня важен, и я тебя уважаю. Но я, блять, не хочу и не буду уважать того, кто так открыто пренебрегает мной. Хочешь круглосуточного уважения? Считайся и с моими интересами тоже. Уважай меня тоже. — Твои интересы — это больная хуйня, которая делает тебя ебанутым маньяком и вышибает все твои мозги. Ты хочешь подчинять меня, хочешь, чтобы я, как какая-то вещь, принадлежал тебе. Вот, блять, твои интересы! Думаешь, я на это согласен? Нихуя. — Лёш, поверь, всё было бы проще, если бы ты не выёбывался и просто признал уже, блять, что ты никакой не натурал и что у нас с тобой полноценные, блять, пидорские отношения! Пауза на пару секунд. Оба начинают вскипать. И оба смотрят друг на друга в упор, не желая соглашаться и отступать от своего. Щербаков всё ещё сдержанно отвечает, хотя по его внешнему виду очень хорошо заметно, что внутри он совсем не так спокоен, как пытается выглядеть: — Я не могу этого признать. Я всю жизнь был натуралом, и я бы им и оставался, если бы не твоё блядское на меня влияние. Если я разберусь с этим, я, может, снова стану нормальным. И я этого хочу! И если ты делаешь мне, блять, одолжение, помогая не свихнуться от неконтролируемого, блять, возбуждения, то это не значит, что ты можешь относиться ко мне как к подстилке, блять. — Одолжение?.. — Глаза брюнета округляются, насколько могут, и с каждым следующим мгновением наполняются гневом, яростью, но говорит он, не повышая голос, — я делаю тебе одолжение, чтобы ты не свихнулся от возбуждения? — Блять! — Агрессивно усмехается русый, — а ты что, думал это любовь до гроба? — Я трахаю тебя несколько месяцев… — Нур как будто не верит в то, что всё, что между ними есть, Лёша только назвал чем-то вроде помешательства, с которым он намерен разобраться с помощью Нура, а затем вернуться к жизни натурала. Всё хуже, всё намного хуже, чем Сабуров вообще мог предположить. — И ты, блять, издеваешься надо мной несколько месяцев! И сейчас держи себя в руках, блять, я хочу решить эту проблему, а не чтобы ты снова использовал свои грязные приёмы. — Прикол в том, Лёша, — Сабуров начинает говорить слишком спокойно, и это не предвещает вообще ничего хорошего, — что если я использую всего один свой грязный приём, ты сделаешь для меня всё, что угодно. И знаешь, о чём это говорит? О том, что ты мой, хочешь ты того или нет. Ты можешь думать что угодно, можешь пиздеть самому себе и считать себя кем угодно, можешь даже верить в эту хуйню… Это не меняет того, что только я могу подчинить тебя полностью. — Сука, какой же ты пидорас! — Лёша взрывается и начинает кричать, — ты сам слышишь, что ты несёшь, блять?! Ты что, в натуре маньяк?! Я, как долбоёб, распинаюсь тут о каком-то, нахуй, уважении, а всё, чего ты хочешь, это подчинить меня полностью! А не пойти ли тебе на хуй с такими запросами, блять?! Я никогда не буду твоей собственностью! — Ты уже моя собственность! — Нурлан тоже перешёл на крик, но это единственная фраза, которую он озвучивает, потому что ни в каких других словах, по его мнению, нет ровным счётом никакой нужды. Щербаков смотрит переполненными яростью глазами, готовый разорвать своего друга на части прямо на этом диване. И в глазах напротив он видит почти такую же ярость, с тем только отличием, что у Сабурова в данный момент и правда есть преимущество перед Лёшей. И Лёша знает, что тот не побрезгует воспользоваться им в любой момент. Поэтому прямо сейчас, пока Нур не перешёл в наступление и Лёшино тело слушается своего хозяина, Щербаков принимает единственное верное, на его взгляд, решение: бить первым. В следующую секунду его каменный правый кулак прилетает в челюсть казаха, который, как ему, Нуру, казалось, ожидал, что Лёха может напасть, но до конца в это не верил. Потому что ну как на него может напасть его собственность? Второй удар прилетает тоже со стороны Щербакова, на этот раз коленом в живот и с притягиванием тела Сабурова к себе за плечи. Но двух ударов становится более чем достаточно, чтобы Нур понял, что Лёха не остановится. Да и, надо сказать, что боец из Лёхи тот ещё, опытный, сильный и опасный. И Нурлану раньше в самом страшном сне не могло присниться, что они с его верным другом окажутся по разные стороны «боя». Тем не менее, позволить себя избить Нур не даст даже Щербакову. Стараясь за долю секунды прийти в себя после двух мощных ударов, брюнет хватает русого за шиворот, давая отпор коленом, после чего они оба падают с дивана на пол. Драка продолжается около минуты. Полноценная мужская драка с кровью, ненавистью и неготовностью сдаваться с обеих сторон. И в течение этой минуты никто не уступает, никто не проявляет слабость, никто не допускает ошибок… Пока Нур не хватает Лёху за горло со словами: — Ты ещё не наигрался, маленький мой? — И не прижимает его к полу, наваливаясь сверху, тем самым меняя их местами, и не забывая сверкнуть тяжёлым взглядом. И вот теперь Щербаков чувствует возбуждение. Он чувствует его сквозь бушующий в крови адреналин, сквозь боль в теле от полученных только что ударов, сквозь ненависть к самому себе за то, что больше не может продолжать эту драку. Конечности привычно будто наливаются свинцом, а внутренности завязываются в тугой узел. «Ёбаный в рот, когда это кончится»… Замечая, что Лёхина «отдача» уменьшилась в несколько раз, Нур довольно, властно и быстро переворачивает друга на живот, продолжая прижимать его своим телом, в чём явно уже нет необходимости, потому что Лёша и правда перестал сопротивляться за какие-то секунды. Потому что в этом нет никакого смысла, и с того момента, как в карих глазах загорелся этот «огонь всевластия», уже ничего не может изменить исход этой ситуации. Они оба это знают, только одного это радует, а другой чувствует себя абсолютно паршиво. Сабуров уже расстегнул и стянул ниже Лёхины джинсы с трусами, а теперь пальцами размазывает по его сфинктеру собственную слюну, быстро и уверенно. Затем смазывает слюной головку своего члена, который секунду назад освободил от одежды уже в полной боевой готовности. Щербаков вырывает из его хватки свои руки и сгибает их в локтях перед собой, утыкаясь в них лицом и сжимая кулаки от безысходности. А в следующее мгновение его пронзает привычная и успокаивающая боль, мгновенно приносящая облегчение и «выталкивающая» неприятные мысли. Это первый раз, когда Нур сразу начинает долбиться жёстко, даже несмотря на дискомфорт из-за заметного недостатка смазки. Он трахает Лёшу по-животному, выражая всю свою накопленную злость из-за его непослушания, а капли крови из разбитой несколькими минутами ранее губы то и дело капают на Лёшину толстовку на спине. Опираясь на одну руку, второй Нурлан крепко обхватывает Лёшин торс поперёк живота, помогая себе грубо насаживать тело друга на собственный член, а зубами в это время впивается в его шею, оставляя кровавый след от разбитой губы. И Нуру нравится видеть на Лёше свою кровь, потому что это ещё один знак принадлежности — по крайней мере, именно так воспринимает это казах. Алексей, уже не стесняясь своего полного поражения, стонет во весь голос в ткань толстовки на своих руках. И оттопыривает задницу, чтобы его твёрдый член так болезненно не соприкасался с жёстким холодным полом. А ещё Лёша знает, что кончит в любой момент. Это происходит раньше, чем их сомнительному половому акту исполняется минута. Может быть, Лёхин член всё же коснулся пола, а может быть, и нет — русый не заметил, он просто кончил так бесподобно хорошо, как это обычно бывает с членом Нура в его заднице. У Сабурова этот факт в очередной раз вызывает полный восторг и заставляет трахать своего податливого Щербакова ещё активнее, пока через несколько минут оргазм не накрывает и его самого. Кончая, Нур сильно сжимает русые волосы и кусает Лёшу за шею, наслаждаясь его абсолютной покорностью. Откидываясь на пол, чтобы перевести дыхание, брюнет говорит, задыхаясь: — Блять… Ты кончаешь сразу же, как только я вхожу в тебя… А потом ещё хуеву тучу времени приходишь в себя после оргазма… Что тебе, блять, не так? Не можешь просто не выёбываться, да? Нурлану показалось, или в ответ он слышит смех? Нет, не показалось, Лёша действительно смеётся, но как-то не так… Это больше похоже на истеричный хохот. — На хуй иди! — Отвечает Щербаков сквозь свой жутковатый смех, продолжая утыкаться лицом в собственные локти. — Что, блять? — Хмурится Сабуров, поворачивая голову в сторону лежащего рядом друга. После этого Лёха и сам поднимает голову, открывая вид на размазанную по лицу кровь от разбитого носа, и смотрит на брюнета с полными отчаяния, безумия и безразличия глазами: — Я сказал, на хуй иди! Иди на хуй! — И ещё раз, наклоняясь совсем близко к лицу казаха, — иди на хуй! Ещё не полностью отошедший от оргазма и активной работы Нур собирается схватить Лёшу за одежду или оттолкнуть, но Щербаков опережает его, нанося удар по лицу. Только один удар, после которого он сразу же встаёт на ноги, натягивает джинсы и уже скрывается из вида, выходя из комнаты, в то время как Сабуров лишь успевает выкрикнуть своё «Блять!».