Собственность

Дни, в которые Нурлан не беспокоил Лёшу, тянулись долго для обоих. Медленно, один за другим, превращаясь в одну серую массу бессмысленно прожитого времени. Впрочем, не совсем бессмысленно для Алексея, потому что волей-неволей, но он всё-таки размышлял над словами Сабурова. Хотя больше, конечно, неволей. Щербаков по-прежнему отказывался всерьёз рассматривать вариант своей гомосексуальности, оправдывая тягу к мужчине своей психологической травмой, наличие которой он точно не отрицал. Но гомосексуальность отрицал, как и раньше. Однако зёрнышко, которое Нур «посеял» в русой голове, постепенно пустило корни и стало медленно-медленно прорастать. Мыслительный процесс шёл как будто даже независимо от Лёши, который всё чаще просто вдруг ловил себя на том, что размышляет и даже приходит к каким-то выводам. И когда простая логика в очередной раз привела его к тому, что он, как ни крути, уже не может считать себя натуралом, Щербаков впервые решил поступить как взрослый и смелый мужчина, который готов посмотреть правде в лицо…

***

Сабуров был рад встрече с друзьями и коллегами, более того, он возлагал определённые надежды на эту встречу. Расслабляющая атмосфера кальянной и весёлые, непринуждённые разговоры приятелей должны были отвлечь его от мыслей, которые преследовали казаха последние недели. И всё бы так и произошло, но на этой тусовке внезапно оказалась причина всех этих мыслей — Алексей Щербаков собственной персоной. Нет-нет, но Нур обращал на него внимание: Лёха был каким-то задумчивым и тихим, даже улыбка на его лице выглядела скорее вымученной и дежурной, чем искренней. И от этого мысли, которые было решено оставить за пределами этой кальянной, начинали одолевать только сильнее. «Он такой из-за всей этой истории или у него что-то случилось?» «Может, он всё-таки думал над моими словами?» «Или у него облом с какой-то тёлкой, блять?» «Непривычно видеть его таким…» «Ну хоть разочек улыбнись, маленький мой…» В следующий момент Нурлан ловит себя на том, что сидит, полностью погружённый в мысли о Лёхе. В который раз за этот вечер, который должен был стать спасением от тоски и печали. Но справиться с этим не получается ну вот вообще никак, потому что вид тихонько страдающего Щербакова совсем не располагает к веселью и релаксу. Если бы ещё этот упрямый засранец позволил себе помочь, так нет же! Будет сидеть и страдать прямо на глазах Сабурова, а потом оттолкнёт, если тот сделает попытку приблизиться и поговорить. Но и Нур, знаете ли, не каменный, и наблюдать, как его близкий человек, друг и любовник занимается эмоциональным самоистязанием, больше не намерен. — Ладно, давайте! — Говорит казах, окидывая взглядом присутствующих и уже поднимаясь с дивана, — поеду, устал, как хуй знает кто. Под шутливые упрёки и разного рода комментарии он пожимает руки своим приятелям, а когда очередь доходит до Лёши, тот, возможно, впервые за вечер смотрит на него в упор: — Подвезти? Сказать, что Сабуров удивлён такому предложению, это ничего не сказать. По правде говоря, он выпил-то совсем чуть-чуть и поэтому даже не собирался вызывать такси, планируя спокойно доехать до дома на своей машине. А тут такое. — Ну давай, — отвечает он непринуждённо, однако чувствуя, как внутри поднимается волна беспокойства, смешанного с интересом. После прощания со всей компанией мужчины вместе удаляются из кальянной, минуя наполненный людьми зал, затем парковку и оставаясь наедине только в Лёхиной машине. Русый молча заводит автомобиль и двигается с места. Брюнет тоже не говорит ни слова, предоставляя другу управлять ситуацией, которую тот сам и организовал. Но первые минут 20 они едут в абсолютной тишине. Щербаков начинает говорить внезапно, в такой же ничем не примечательный момент, какими были и все предыдущие, мчась по шоссе на комфортной для себя скорости. И говорит он спокойно и почти обыденно: — Нур, я хочу поговорить. Сабуров, уже и не ждавший никакого развития ситуации, едва заметно дёргает бровями: — Хорошо. — Об этом… Ты понимаешь. — Да. Хорошо. Дальше Алексей замолкает и без всяких вопросов и предупреждений сбавляет скорость, сворачивая на первую попавшуюся улицу, а дальше и вовсе заезжая в ближайший малолюдный переулок, где ему удаётся припарковаться. Нурлан всё это время тоже сидит молча, захваченный тем же беспокойством и интересом, что и полчаса назад. Заглушив мотор, Лёша сохраняет тишину ещё около минуты, а потом начинает: — Давай ещё раз попробуем, как в пабе? Ты будешь задавать вопросы, а я буду отвечать… Честно и без хуйни… Типа, блять, не буду орать, что ты в чём-то там пытаешься меня убедить или типа того. Можем? — Давай попробуем. — Казах садится в кресле поудобнее, сосредоточенно глядя на чуть блестящий после дождя асфальт, отражающий свет ночных фонарей. — Честно и без хуйни. Чего ты хочешь? Щербаков глубоко вздыхает: — Я правда хочу быть натуралом. — Но, судя по этому вздоху, есть какое-то «но»? — Ты прекрасно знаешь, что это за «но»! — Лёш, смысл не в том, что я что-то знаю, а в том, чтобы ты сам себе это сказал. Русый снова делает паузу и тяжело вздыхает. Видно невооружённым глазом, как непросто даются ему следующие слова, он даже произносит их немного тише и глядя куда-то вниз: — Мне нравится спать с тобой. Нурлан сдерживает внутреннее ликование. Такого прорыва у них ещё не было, чтобы Лёша сам озвучил тот факт, который на 100% делает его гомосексуалистом. И чтобы не спугнуть это робкое откровение, брюнет делает осторожный и глубокий вдох, продолжая: — Почему тогда хочешь быть натуралом? — Потому что это нормально. Нормально хотеть баб, если ты мужик. И ненормально хотеть мужиков… — Но ты хочешь мужиков. — Я ненормальный. И я так не хочу. — Но это уже так. Ты уже такой. Лёша молчит, не сводя взгляда с руля перед собой. Нур осторожно выдыхает, понимая, что так он просто заведёт разговор в тупик, надо заходить с разных сторон: — Ты думал о том, чтобы заняться сексом с другим мужчиной? Не со мной. — Нет. — Только говори как есть, я нормально отнесусь, если ты… — Я сказал, нет. Это правда. Сабуров ужасно рад это слышать, но порадоваться он решает потом, а пока не теряет сосредоточенности: — Ты мог бы заняться сексом со мной просто так, без того, чтобы я брал тебя и доминировал? — У нас был такой секс, и не раз. — Он тебе так же нравился, как и вариант с властью над тобой? — Хуй знает… Не такие мощные оргазмы… Я… я как будто не могу полностью расслабиться при обычном раскладе… — Почему? Что мешает? Лёха со всей серьёзностью обдумывает этот вопрос в течение целой минуты, а после выдаёт ответ: — Мне стыдно. Когда это происходит просто так, я чувствую себя ненормальным… пидорасом… Поэтому мне стыдно, и я не могу расслабиться. — А когда это происходит из-за твоей зависимости, тебе вроде как легче, потому что ты получаешься невиноватым в том, что переспал с мужиком? В смысле, виноват не ты, а твоя вот эта хуйня, да? — По ходу… — Окей, а… Почему тебе нужна боль во время секса? — Ну вот этого я точно не знаю, Нур! С ней самые охуенные оргазмы, это факт. Но я реально не знаю, какого хуя… — Хм… Охуенные оргазмы? — Ну… да… Боль как будто помогает расслабиться… Освобождает от всяких ебаных мыслей, типа что я больной урод, и сплю с мужиками, и это всё неправильно и вообще пиздец. — Лёх, — Нурлан вдруг поворачивается к Алексею с таким лицом, на котором ясно читается озарение, — блять! Ты не понял ещё? Смотри: тебе стыдно за то что ты спишь с мужиком, ты не признаешь свою ориентацию, поэтому боль во время секса для тебя это как… наказание… и разрешение на удовольствие. Понял мысль? Ты делаешь то, что нельзя, как ты считаешь, поэтому только через наказание болью ты позволяешь себе расслабиться и получить от этого удовольствие. Андестенд? Щербаков молчит, хмурится и переваривает услышанное. Затем нервно сглатывает и снова молчит и хмурится. Сабуров же терпеливо ждёт, пока новые мысли улягутся в Лёшиной голове. — Допустим… — Неуверенно произносит русый, спустя какое-то время, — а при чём тут тогда то, что я возбуждаюсь, когда ты проявляешь власть? — Я всё ещё думаю, что это тоже связано с твоим отрицанием ориентации. Что только так ты и можешь быть настоящим… — Типа пидорасом? — Ну… в общем и целом, да, Лёш. — Ну окей, тоже допустим! Но не слишком, блять, всё завёрнуто? Можно же отрицать ориентацию и не сходить, блять с ума? Я же ведь превратился в ёбнутого на голову! — Скорее, ёбнутого на член, — тихонько и осторожно усмехается брюнет. — Похуй! Ты говорил, что это какая-то там, блять, психологическая травма! Вот какая? — Давай разбираться. Ты заметил эту хуйню, когда мы с тобой познакомились? — Нееет, блять. Именно когда ты… блять… — Выражение Лёшиного лица внезапно изменилось, будто он сам только что что-то понял. — Я хотел сказать, что заметил эту хуйню в себе, когда понял, что ты можешь со мной справиться. То есть, ну… я ведь неуправляемый… — Блять, я понял, о чём ты! — Выражение лица Нура становится почти таким же, как у Лёхи. — Ты неуправляемый, и это ещё одна твоя защита! Доказательство для самого себя и всех вокруг, что ты такой весь мужик-натурал и никто не может тебя подчинить и контролировать тебя! Блять! И когда кто-то с тобой справляется, эта защита рушится и выходит твоя настоящая сущность, только в таком… ну, блять… извращённом, искажённом варианте, потому что ты ведь всё равно её не признаёшь. Блять, а реально! — Бля, ну подожди… Это всё равно как-то… хуй знает… слишком сложно, по-моему. — Значит, просто есть что-то ещё… Знаешь, если ты начал подозревать, что ты пидорас, когда понял, что возбуждаешься… — Нур-Нур, честно говоря… Лёха вдруг замолкает, отводя взгляд. Со стороны кажется, что он обдумывает, стоит ли озвучивать то, что только что хотел, поэтому Нурлан крайне заинтересованно и сосредоточенно следит за каждым, даже самым мимолётным и незначительным микродвижением на Лёшином лице. А Щербаков всё молчит. Хотя теперь это выглядит так, будто он уже всё обдумал и сейчас набирается духу. Спустя ещё какие-то мгновения, русый вздыхает и начинает говорить, не глядя на друга: — Я начал подозревать, что я пидорас, не тогда, когда стал дрочить на твою… «сильную сторону». А раньше. Прям… намного раньше. Ну типа в детстве, блять. Сабуров удивлённо поднимает обе брови, продолжая в упор смотреть на всё так же отводящего взгляд Щербакова. Алексей продолжает: — Я даже не знаю, сколько мне было лет. Но совсем пацан был. В какой-то момент я просто понял, что мне вообще неинтересно с девчонками… Ладно, блять, я просто понял, что меня тянет к парням, тянет… в том самом смысле, блять. Но это был пиздец! Если бы узнал отец… я даже не хочу думать… он проклял бы меня! Я чувствовал себя таким ущербным… Я всегда знал, что это неправильно, ненормально. И я решил, что я таким не буду. Просто не буду и всё, буду нормальным. Я начал много пиздиться с этими парнями, я стал встречаться с самыми охуенными девочками, добиваться их любой ценой. Я выбрал армию, где должен был стать настоящим мужиком… Но там сплошной контроль, и с этим мне было тяжеловато. Но тогда у меня не было такой охуевшей зависимости от чужой власти, как сейчас! Я наоборот думал, что если я справлюсь со службой, то я справлюсь с чем угодно. И уж точно справлюсь с желанием… ну… чтобы с мужиками… Короче, блять! После службы я реально думал, что всё, я излечился и я натурал. Но чей-то контроль надо мной мне всё-таки проблемно давался, потому что сразу просыпалось желание подчиняться… именно в том смысле… Поэтому я избегал любого контроля над собой и стал как раз-таки вот таким… неуправляемым. Типа заебу кого угодно, а сам я никому не по зубам. Хотя, если так посмотреть… меня всегда тянуло на роли, когда есть кто-то сверху, есть кому подчиняться… Та же служба. Та же работа. Ты вот заебался выступать и ушёл в продюсирование, где ты сам себе и всем начальник… Ну хотя с тобой-то понятно всё, ещё бы ты стал долго терпеть кого-то «сверху». А у меня вот абсолютно нет желания взять всё в свои руки. Мне спокойнее и приятнее, когда есть кто-то, за кем будет последнее слово, а я просто… подчинюсь… Это пиздец, Нур, если бы ты знал, как мне трудно это всё озвучивать… Я никогда в жизни не говорил этого никому… даже себе. На какое-то время воцаряется тишина. Лёша всё так же смотрит в сторону, за лобовое стекло, а Нурлан всё так же смотрит на Лёшу, боясь хоть словом, хоть вздохом, хоть движением ресниц нарушить этот ценный момент полного откровения и настоящего прорыва. А потом Щербаков опускает взгляд и снова начинает говорить: — Со стороны кажется, что у нас с тобой всё должно получиться идеально: ты доминируешь, я подчиняюсь… Но блять! Ты резал меня по самому живому, блять! По моему самому больному месту! Ты же упивался, блять, своим контролем надо мной! И тебе всё равно было мало, тебе надо было, чтобы я был твоей вещью, твоей собственностью, блять! А для меня это и так пиздец, самый лютый кошмар, так ты ещё со своим «ты пидорас», блять, «ты мой» и вся твоя хуета… — Лёш… — Да, я знаю! — Щербаков переходит на отчаянный крик. — Я вижу, что ты уже не такой, но я не могу, я, когда вспоминаю это блядство, у меня всё переворачивается внутри! Я переступил через себя, блять! Я дал тебе выебать себя, хотя, ей-богу, каждый день меня разрывало от стыда и страха, и до сих пор так! А ты, пидорас ебаный, был только рад! Рад, что можешь делать со мной всё, что угодно! Рад, что я такой слабак и не могу тебе противостоять! Рад, что я и был твоей собственностью! И пользовался мной, как хотел! Мне было так хуёво! Блять! Мне было так хуёво! Если бы ты знал, блять!.. Нурлан слушает эти почти рыдания скрепя сердце. Это тяжело, но он точно знает, что Лёше надо дать возможность выговориться. Даже если бы сейчас Щербаков налетел с кулаками, Сабуров позволил бы ему себя избить. Потому что лучше так, чем хранить внутри эту разрушающую обиду, которая со временем перерастёт в очередную травму и изменит жизнь отнюдь не в лучшую сторону. Когда Лёха, наконец, выдохся и тупо уставился в руль, тяжело дыша, Нур начинает говорить почти шёпотом: — Прости меня, Лёша. Прости меня, маленький мой. Я правда всё понимаю. Я не хотел тебя мучить, клянусь тебе, я сам мучился… У меня ведь тоже хуйня с головой, помнишь? Для меня твои «я тебе не принадлежу» и «я не пидор» тоже были как ножом по сердцу. Я не преувеличиваю, мне тоже было хуёво. Но ты не виноват в этом, я знаю. Я подавлял тебя, а не ты. И я… я просто невъебенно рад, что разобрался, что со мной не так, и что больше мне не нужно… ломать тебя, чтобы быть с тобой. — Нур, — Вставляет Лёша, который будто находится в собственных мыслях, — давай всё на сегодня. У меня голова кругом от этих открытий и откровений. Я сейчас взорвусь к хуям… Лучше бы так оно и было… Ты доберёшься сам? Мне… мне пиздец… мне надо одному побыть… — Я тебе такси вызову, нехуй тебе в этом состоянии в тачке гонять. Щербаков только вздыхает. Кажется, он не совсем согласен с Сабуровым, но спорить или вообще что-то отвечать у него явно нет сил. Через 10 минут приезжают 2 машины. Пожимая Лёхину руку на прощание, Нур видит, каким разбитым выглядит его друг. Но казаха это тревожит ровно настолько же, насколько и радует, ведь он и сам не так давно пребывал в похожем состоянии, когда осознал корень своей проблемы. Это тяжело, местами слишком тяжело, но это необходимый шаг к исцелению, очень важный шаг, который никак не получится «обойти». Надо потерпеть. И Сабуров знает, что потерпеть надо им обоим, он ведь тоже будет не находить себе места, зная, как плохо сейчас его Лёше. Но это надо. И это начало пути к их светлому будущему.