Свет исчез, чтобы в один день вновь засиять. Главное — знать, что мы боролись не зря. Люси Хартфилия. Неизданные фрагменты.
Люси сидела у разведённого костра и вчитывалась в строчки, написанные несколько десятилетий назад её матерью. Дневник хранил в себе знания веков, потому что Лейла Хартфилия вкладывала в исписанные страницы не только свои знания, но и знания всех тех Хартфилиев, что предшествовали ей. Люси знала, что у её рода непростая во всех отношениях история: в семье всегда рождалась девочка, которая впоследствии умирала при странных обстоятельствах с невыясненными причинами. Мать успела ей это поведать прежде, чем умерла, — но поведала это в детской форме, доступной для Люси, тогда ещё ребёнка. Сейчас же в голове хотелось держать не детские ответы на поставленные вопросы, а вразумительные, дающие возможность составить полную картину окружающей Люси действительности. Раньше Люси об этом вообще не задумывалась; некоторые воспоминания были покрыты пеплом прошедшего времени, где-то подтёрты фатальными событиями, а где-то вообще на месте зияла пустота — плоды семилетнего сна, который не прошёл бесследно ни для одного из Гильдии. И всё-таки… все-таки Люси подсознательно понимала, что её ждёт такая же судьба, как и остальных Хартфилиев, но всячески гнала от себя эти мысли прочь. Её жизнь была слишком нестандартной для Заклинательницы, а значит, как это обычно бывает, особенные люди думают о том, что и смерть у них будет особенной. Люси не считала себя особенной, но почему-то ей казалось, что, несмотря на не очень светлое будущее, её смерть будет, по меньшей мере, хоть чего-то, да стоить. И уж лучше чтобы она пришла в бою. Однако именно сейчас она чувствовала себя забитым зверьком, желающим вернуться в свою нору — доживать последние в своей жизни дни там. Но такой возможности она не имела. Вся эта чертовщина началась ещё давно, года два назад. А отправление к заказчице — бабушке — казалось отправной точкой. Проблема была в том, что Люси ни в какую не помнила бабушку на похоронах. Вот вообще. А тот день она помнила, как вчера. Каждое лицо высокопоставленной дамы, каждое лицо любого аристократа, пришедших почтить память Лейлы Хартфилии. Люси помнила даже лица зевак, проходивших в тот день мимо толпы. Но Даниэллу?.. Нет. А уж такую женщину трудно не заметить в толпе. Люси поправила волосы, щекотавшие лицо, и, прогнав посторонние мысли, вновь уткнулась взглядом в страницы. То, что она читала, было трудно спокойно воспринимать: Люси знала, что её мать не была исключением из правила, но почему-то… почему-то ей отчаянно хотелось верить, что это не так. Записи были нерегулярными, между некоторыми перерыв достигал несколько месяцев, однако не это было самым страшным. Сегодня это случилось впервые. Я поняла, о чём говорила моя мама, когда предупреждала о приступах, которые наступают. Я чувствую грани, чувствую, как они соприкасаются друг с другом; и иногда мне кажется, что я даже вижу их. Я всё так же полна силы и манны, но понимаю, что это ненадолго. Я осязаю время. Я ощущаю, как оно идёт и ускользает. Сегодня это случилось снова. Ключи завибрировали, когда я вновь собиралась вызвать Водолей. Она не пришла. Я не смогла открыть портал. Мать говорила, что я буду знать, когда этот момент наступит. Однако я даже не смогла предугадать. В голове творится кошмар, я вижу пока отрывками, но и этого достаточно, чтобы сознание стало хаосом. Мне становится всё тяжелее контролировать сознание. Я осязаю границу. Я начала видеть ее. Главное — помнить, что это разные миры. Однако с памятью творится беда. Я иногда не могу вспомнить, как называется ложка или стол. Моя голова не на шутку перенастроилась на другие вещи. Водолей сказала, что мне осталось недолго, хотя я и смогу справиться. Я должна жить ради дочери. Должна успеть передать то, что успела обнаружить. Должна успеть научить её управлять этим. Мир движется к гибели. Сегодня получилось всколыхнуть границы. Скорее всего, если у меня получилось их всколыхнуть, я смогу их и запахнуть. Границы бесконечны. Мириады вариантов порождают новые. Это невозможно. Мир Духов становится все более привычным для меня. Все двенадцать предателей были казнены. А их души заточены. В каждом пространстве можно поставить грань. Свою собственную. Однако на это уходит слишком много сил. Люси прошептала что-то нечленораздельное и захлопнула дневник: сил, чтобы читать это дальше, у неё попросту не было. Она дочитает это завтра. Заклинатели — те, кто имеют власть над временем, но не имеют права им управлять. Те, кто стоят на границе множества миров и, в конечном счёте, сходят с ума, потому что не могут контролировать столь огромный поток силы. Люси в тот момент понимала, что впервые она не имела ни малейшего понятия, чем закончится их очередная авантюра. Если в этом мире и было что-то, что не поддавалось жизненным законам, зато прекрасно создавало свои, так это вечные материи: пространство, время и смерть. И Люси знала, что она пока ещё не готова встретиться с этими материями лицом к лицу. Одно дело — жить по их правилам, другое — пытаться их нарушить и даже заставить измениться. Это то, что в принципе противоречит любым закономерностям и, в общем и целом, природе. Не сказать, что в ней взыграл страх за свою жизнь (он уже давно исчез), стало просто безразлично, но внутри все равно что-то скрипело-скрежетало и заставляло себя чувствовать более чем неуютно. Она отчаянно хотела жить. Но как можно жить спокойно, когда знаешь, что есть неизбежное? Люси запихнула дневник обратно в рюкзачок и достала оттуда недочитанный роман. Она знала, чем закончатся записи матери.***
— Меня радует только одно: мы быстро нашли отправную точку. Уже хлеб. Осталось распутать клубок неясностей — и можно ликовать. Впрочем, как и всегда, — Грей неопределённо развёл руками и подошёл к костру, чтобы помешать угли: огонь постепенно начал затухать, а Нацу поблизости не было. Он ушёл ставить вокруг их ночлега барьеры. — Да уж, — едко прошептала Люси, — дел-то?.. Грей ничего не ответил: ухмыльнулся и отложил в сторону кочергу, затем сел на корточки и протянул руки к огню. Люси подумалось, что даже таким ледяным и неприступным, как Грей, всегда нужна была частичка тепла. Тепло нужно всем. Даже самым неприступным. — Ты знаешь, — начал он и заметил боковым зрением, как Люси вскинула голову от страниц книги, чтобы выслушать его, — для меня это вообще не стало сенсацией, как для остальных. Я всегда знал, что так и будет. — Ты о чём? — искренне не понимая, спросила Люси, нахмурилась и наклонила голову. — О вас с Нацу. — А… — Люси осеклась. Она попросту не знала, что нужно было говорить на такое. — Ну… — Вы шли к этому все десять лет и даже не сознавали, что именно к этому и идёте. Поразительные дела творятся в последнее время: что вы с Нацу, что Лаксас с Мираджейн… Люси недоумённо на него посмотрела. — Не удивляйся, — ответил на её ошарашенный взгляд Грей, — вас с Нацу не было слишком долго. А в Гильдии только совсем отсталые не заметили, что между ними тоже что-то происходит. — Вот же… — растерянно произнесла Люси. — Новости… Она качнула головой. — Это тоже можно было ожидать. Мы все уже выросли. Все взрослые люди и все всё понимают. — Ну, сводницам тоже нужны пары, — хихикнула Люси и пожала плечами. — Иначе было бы очень странно, что главная сваха Магнолии сама без пары. Грей усмехнулся. — Думаю, что они и сами пока не понимают, что же произошло. Лаксас, я уверен, немного в шоке. — Или много. — Да нет, у него, вроде, крепкие нервы. — С Мираджейн никаких нервов не хватит. — Я бы поспорил. — Не надо, — Люси засмеялась и откинула голову назад. — Ну, надо посмотреть, кто будет следующими. — Полагаю, что в ближайшее время мы этого не узнаем. Как только вернёмся, ребята нас завалят новостями прямо с порога, — непринуждённо отозвался Грей и вновь поворочал угли. — Чёрт возьми, где Нацу? Я не хочу спать в темноте. — Боишься, что ли? — издевательски протянула Люси. — Нет, меня просто раздражает темнота. — Значит боишься. — Да нет же! Люси ехидно улыбнулась, явно провоцируя, однако в следующий момент стёрла улыбку с лица: Грей на неё смотрел слишком серьезно. — Люси, — отозвался он. — А ты ведь… — он осёкся, словно в нерешительности. Люси вопросительно на него посмотрела, ожидая продолжения, однако Грей молчал. Он смотрел на затухающие угольки, испускавшие последние струйки дыма, и о чем-то напряженно думал. Меж его бровей залегла глубокая складка, а глаза блестели в переливах изредка вспыхивающего и мгновенно потухавшего пламени. — Неважно, Люси. Уже неважно, — тихо отозвался он на её немой вопрос и со слишком наигранным энтузиазмом встал с земли и задал вопрос: — Полагаю, скоро вернётся Нацу. Надо бы что-нибудь придумать с нашим ужином… — Грей, — окликнула Люси. — Что ты меня хотел спросить? Её взгляд и сложенные под грудью руки ясно давали понять, что отступать от своего Люси явно не собирается. Грей знал, что упрямства в этой девушке не занимать — хватит на всю Гильдию, а потому и проклял свой язык мысленно тысячу раз: умудриться так облажаться при Люси — грубая ошибка, за которую ему хочешь не хочешь, но придётся расплачиваться. Деревья вокруг казались мёртвыми: зелёные кроны оставались неподвижными, а в отблесках света резвились редкие светлячки: они порывисто подлетали к уголькам и, опалив прозрачные крылышки, так же порывисто отлетали в сторону. Небо было безлунное и беззвёздное: те были скрыты толстым слоем таких же тёмных, едва выделявшихся на чёрном бархате оттенком облаков. Люси взглянула на друга, всё ещё ожидая ответа, однако Грей продолжал молчать. Его жилистые руки умело орудовали кочергой, заставляя тлеть мелкие угольки. Ночь обещала быть сухой и холодной, хотелось сохранить хоть частичку тепла до прихода Нацу. — Люси, закрыли тему. — Но… — Люси, — он посмотрел на неё. — Я же сказал: закрыли тему. У меня нет никакого желания возвращаться к этому разговору. Она никогда не узнает. — В следующий раз я поступлю с тобой точно так же. Ты хотел сказать мне что-то важное, но в последний момент передумал. Мне кажется, что это неправильно. Коснулся фигуры, так ходи уже. Пути назад нет. Грей поначалу ничего не ответил и сделал вид, что вообще не слышал ни единого слова, что произнесла Люси, однако врать ему удалось недолго — внезапно какое-то неясное чувство то ли злости, то ли обиды взыграло в нём с новой силой. — Хорошо, — внезапно и как-то зло отозвался Грей. — Если ты очень хочешь, — он остервенело отбросил кочергу в сторону. — Мне было интересно, действительно ли ты любишь Нацу или это так: забавы ради? Чисто дружеский интерес, ничего личного. Люси дёрнула головой. Она уже пожалела, что пошла на поводу у своего собственного неугомонного любопытства. Ей стоило бы предугадать, что такой вопрос у Грея возникнет, потому что… да потому что. В её мысли закралось подозрение, что Грей задал этот вопрос неспроста, не потому что ему было любопытно, а потому что он видел в этом какой-то свой, непонятный Люси, смысл. — Ну… эм… — Люси конкретно замялась, когда собралась отвечать. — Конечно, — вдруг с силой ответила она. — Потому что если бы не любила… — Ну и отлично. Значит, забудь и выкинь этот разговор из головы, — он отвернулся к огню и, сложив руки под грудью, прикрыл глаза. Люси подумалось, что Грей уже чертовский устал. А ещё ей показалось, что и она чертовски устала. От всего.***
Лаксас вышел от Миры далеко за полночь немного в смятении. Кана периодически была просто невыносимой язвой, которой только дай повод поиздеваться над нормальными людьми своими ехидными комментариями. Остальные девушки уже хоть как-то привыкли, и у них было хоть какое-то чувство такта, а Кана… ну, это же Кана. Счастлив тот, кто сумеет избежать её саркастичных примечаний. Однако в последнее время Кана была чересчур задумчивой и иногда слишком молчаливой, что было на неё совсем не похоже. Она ходила с какой-то обречённостью в движениях, словно знала больше, чем они все, и не имела права об этом рассказать. Лаксас как-то попытался выяснить, что же произошло, однако Кана отвечала либо односложно, либо никак — молчала, словно партизан. Его в какой-то момент начало это бесить, но потом он успокоился — были более важные проблемы, чем молчаливая Кана. Они с Мирой, как особо посвященные во всё происходящее, искали выход из сложившейся ситуации каждый день, однако ощутимых результатов это не давало, а даже наоборот: вызывало ещё больше вопросов. Остальные были осведомлены лишь в самых общих чертах, такое дело нельзя было предавать столь широкой огласке, однако… однако тяжело было быть единственными, кто знал всю правду. Нацу решил кто-то подставить, это было ясно как божий день. Оставался один вопрос: зачем? Получив ответ на который, все их проблемы в большинстве своем разрешились бы сами собой. За всю свою жизнь каждый волшебник успевал нажить себе определённое количество врагов и такое же количество друзей. Но у Лаксаса в голове не могло уложиться, кому же Нацу насолил так сильно, что дело решалось подковёрной игрой, а не честным боем. Сражаться с Тёмными Гильдиями было отчасти просто, хотя бы по той простой причине, что светлые волшебники представляли, что было на уме у их противников. Однако противостоять анонимному ненавистнику, так филигранно владеющему магией? Да ещё и цели которого никто себе не представлял? Лаксасу впервые показалось, что перед ними всеми встала непосильная задача, которую решить поможет только счастливый случай. Он спустился с холма и направился в центр Магнолии: перед сном хотелось надышаться свежим воздухом, чтобы спать покрепче (за прошедшие дни его не переставала мучать надоедливая бессонница). В редких окнах горел свет, видимо, хозяева слишком поздно ложились спать, а некоторые дома стояли совсем тёмными особнячками. Когда Лаксас прошёл по набережной и свернул по направлению к Гильдии, мимо него с нечеловеческой скоростью пронеслось нечто и исчезло в ночной тьме. Лаксас не понял, что произошло, лишь недоумённо оглянулся вслед этому существу и нахмурился. А затем он услышал больное шипение в закоулке справа и то ли всхлип, то ли стон. Лаксас глубоко вздохнул: и когда же обычные девушки научатся не выходить из дома без особой надобности в тёмное время суток, чтобы потом не сносить последствия неудавшейся прогулки?.. Он подошёл к источнику звуков, замер в нерешительности, а затем, широко распахнув глаза от удивления и некоего подобия шока (насколько шок в принципе может быть возможен для Лаксаса), в мыслях проклял всё, на чём стоит белый свет. Перед ним стояла дрожащая Венди, окровавленной рукой держась за щёку, которую рассекала свежая глубокая рана от конца глаза до верхней губы.