— Мне холодно... — Дай сюда руки, Люси. Мне всегда тепло... Диалог между Люси Хартфилией и Нацу Драгнилом. Отрывки из воспоминаний Грея Фуллбастера.
— Я никогда и ничего себе не прощаю. — Вот это и плохо, Мира. Не простив себе, ты не сможешь никому и ничего простить. Диалог между Лаксасом Дрейяром и Мираджейн Штраус. Отрывки из воспоминаний Биски Коннел.
Прошло несколько дней с того радостного момента, как Мираджейн очнулась. Её руки все еще чуть подрагивали, ноги едва держали, дыхание все еще еле слышимое — дыхание вовсе не здоровой девушки, но она чувствовала себя лучше, а это — главное. Главное для всей Гильдии, которая, в свете последних событий, изрядно приуныла. Они все так же старались улыбаться, но все безмолвно ожидали очередного удара. Судьбы, времени — они не знали, но все еще не очнувшийся Роуг заставлял нервы пребывать в постоянном напряжении, а руки сжиматься от бессилия. Стинга еле успокоили. Он слишком дорожил своим другом, почти братом, но, все еще являясь уполномоченной главой Гильдии, не мог оставить ее на долгое время без присмотра. Это законы для Мастера. И этим законам обязаны следовать неукоснительно. Он заезжал при каждой свободной минуте. Иногда специально выкраивал их себе всеми правдами и неправдами. Гильдия «Саблезубый Тигр» была прекрасно осведомлена в том, что произошло, и была уже готова при первой возможности тронутся в путь, чтобы помочь Драгонслееру, но Стинг сделал то же самое, что и Макаров — запретил. Несмотря на свою молодость и беспечность, в Эвклифе начали пробиваться ростки взрослого здравомыслия. Того самого здравомыслия, которое приходит с годами. Умным можно быть в любом возрасте, а вот мудрым... Иногда он думал как человек, проживший на этом свете не два десятилетия, а гораздо больше. Заходя по обыкновению своему проведать Роуга, он в обязательном порядке осведомлялся о состоянии Мираджейн, и когда увидел ее в один из своих визитов уже спускавшейся с лестницы к нему навстречу — искренне был счастлив. Если очнулась Мира, значит, очнется и Роуг. Но смотреть на некогда непобедимую и несокрушимую Дьяволицу было все еще больно — сжималось что-то в районе груди. Обычно ее под руки вёл Лаксас, крепкой хваткой предотвращая ее незапланированные, но, в общем-то, вполне ожидаемые падения. Смотря на Мираджейн, Стинг видел в ее глазах отражение не только физической боли, которую она сносила с непоколебимым достоинством, но и душевную рану. Он знал, что Мира негласно пообещала себе не прощать такой оплошности. Мираджейн и раньше себе никогда ничего не прощала, но в этот раз... В этот раз все иначе. Возвращаясь все же к Хвостатым Волшебникам, — ситуация с каждым прожитым днем накалялась. Словно бы незримый наблюдатель-кузнец событий получал незабываемое удовольствие, подливая масла в огонь. Макаров мог часами сидеть у себя в кабинете. Никто не мог его видеть, но все молча утверждали и знали, что сейчас он думает. Бесконечно много думает. Ни Эрзы, ни Жерара, ни Люси, ни Нацу... Никого из тех, на ком отчасти держался весь боевой дух. Они все сейчас черт знает где. И нет никакой возможности обнаружить их. Послать на помощь?.. Смысл?.. Все знают, что за чертовщина творится. А точнее — не знают ничего. Вопрос о том, что же все-таки происходит и кто за всем этим пока что небольшим фарсом стоит, оставался открытым. Совет пока никто не извещал, да и не собирались, в общем-то, в ближайшее время. По сути, это и не было такой проблемой, о которой обязательно нужно было рассказать выше стоящей власти. В Гильдиях постоянно на кого-то нападают, вот только... Вот только и «Хвост Феи», и «Саблезубые» чувствовали эту червоточину. Ощущали. Сознанием. Интуицией. Гниль. Самая, что ни на есть настоящая. Все понимали, что колоссальные события начинаются с незначительных инцидентов. Мираджейн откинулась на подушки и зажмурилась. В последнее время она чересчур много раздражалась на саму себя. Она не могла сидеть и ничего не делать, но с того момента, как она очухалась, ее только это и заставляли делать. Она хотела было вызваться помочь Роугу, но Полюшка буквально приказала Мире вставать с постели и двигаться лишь по крайней необходимости. А присматривать за тем, чтобы Штраус исправно исполняла «приказ», сказала Лаксасу. И Эвергрин. Теперь они по-очередно заглядывали в комнату к Волшебнице и осведомлялись о её самочувствии. Лаксас иногда задерживался больше обычного. Иногда он был сам не свой. По обыкновению, он сидел у нее на постели и что-то рассказывал, лишь бы отвлечь Миру от тех мыслей, что терзали и рвали на кусочки разум и не давали успокоиться. Иногда он говорил ерунду, чтобы ее развеселить. И иногда он вызывал у нее неподдельное удивление. Потому что не был похож на самого себя. Они все менялись постепенно. Кто-то просто взрослел, кто-то подсознательно стал чуть старше, потому что чувствовали, что потом просто не будет времени. Но никто об этом даже не заикнулся и не заговорил вслух. Потому что подсознательно, быть может, и осознавали, но на деле — никто не знал, что их ждет. — Ты с ума сошла! — Лаксас недовольно что-то забурчал и силой обратно уложил «непослушную женщину» в постель. — Да вы надоели! — Мира встряхнула волосами. — Я не могу лежать здесь бревном и ни черта не делать! Какой день уже! Лаксас в миг замолчал. Он знал это состояние. Знал, каково сейчас Мираджейн. Они вдвоем были в чем-то с ней безумно похожи. И так же полярно различны. Но Лаксас знал, каково это — когда хочешь, но не можешь. Бездействовать он и сам не любил. А если быть точным — ненавидел. — Нервничать тебе тоже нельзя. Так что замолчи, не кричи, лежи в койке и не высовывайся. Могу тебе книжку принести почитать, — он и сам не успел понять, что именно сорвалось с его языка. Но когда осознал, решил сделать вид, что все так и должно быть. Хорошая мина при плохой игре. В последнее время имидж Лаксаса стал претерпевать изменения. Мира удивленно на него покосилась. — Жаль, что я сейчас не могу перевоплощаться. Я б тебе показала «койку»... — тихо пробормотав что-то еще неразборчивое, она все-таки послушалась деланного «совета» и отвернулась. За окном ветер завывал свою последнюю дневную песнь, пока Мира складывала руки под грудью и недовольно хмурилась. В последнее время она начала слишком много думать — абсолютное бездействие обязывало. У Мираджейн создавалось впечатление, что еще чуть-чуть, и её мышцы атрофируются. — Мастер все еще молчит? — Да, старик молчит. За этот день он ни разу не вышел из кабинета. Видно, что что-то не то, — Лаксас осторожно присел на краешек кровати. На языке Миры так и крутилось ехидное замечание, которое она непременно хотела отпустить по этому поводу, но вовремя наступив обеими ногами на свой характер, Мира все-таки сочла правильным не делать этого. — Что по поводу Роуга? — Не очнулся. — Есть новости от Нацу с Люси? — Нет. — А от Эрзы с Жераром? — Тоже нет. — А... — Мира осеклась. Это было уже совсем неприлично да и крайне бестактно. Она не хотела устраивать Лаксасу допрос с пристрастием, но она бешено, просто отчаянно хотела знать, что происходит вообще. И несмотря на все заверения ее друзей, что она приложила максимум усилий и сделала все от нее зависящее тогда, когда рассказала в мельчайших подробностях все, что помнила, Мира чуть ли не изнывала. — Отдыхай, — выдохнул Лаксас, устало посмотрев на нее, и собирался было уйти, как был схвачен за руку. — Останься. Еще чуть-чуть. Иначе я сдохну от скуки. Лаксас знал и это состояние тоже. И прекрасно понимал, каково это. — Только ненадолго. В последнее время он стал слишком снисходительным.***
Люси не любила такие ситуации. Наблюдать — ненавидела. Попадать в них — тем более. Но еще больше она знала, что Нацу ненавидит, когда ему указывают на его же слабости. Нацу этого терпеть не может. И Люси ожидала всего, чего угодно. Но только не молчаливого соглашения. По всем законам жанра гордость Нацу обязана была встать на дыбы, едва только Дрейк ткнул его носом, словно маленького котенка, в его слабое место. И Люси совершенно не ожидала, что Нацу лишь кивнет головой, выражая таким образом полное согласие и отсутствие малейшего, мизерного желания что-либо отрицать. Дрейк лишь едва заметно приподнял уголки губ. По его понятиям — все верно. И если верить легендам и преданиям, то тем более. — Сколько вы здесь еще пробудете? — мужчина сощурился и посмотрел на Нацу — тот лишь вперился взглядом в испещренный царапинами деревянный стол. Нацу этот стол чем-то напомнил его тело — такое же истерзанное ранами и незаживающими шрамами, постепенно где-то гниющими. Люси прочистила горло. — Думаю, еще несколько дней. Три или четыре. — Мы можем остаться здесь столько, сколько ты пожелаешь, Лю.. — Драгонслеер осекся и старался как можно более правдоподобно продолжить оборвавшуюся фразу. — Люси. Прозвище «Лю» только для него одного. — Нет-нет, — поспешно засеменила Хартфилия. — Думаю, нам уже скоро будет пора возвращаться... Поэтому... Мы, быть может, к вам еще зайдем, если вы не будете против... Её аура — таких он давно не видел. Если видел вообще... Абсолютное несоответствие всем принципам и его знаниям. Дрейк готов был смотреть на эту ауру часами, лишь бы догадаться, что на самом деле все это значит. Притягательная, манящая. И слишком заметная. — Нет. Мы останемся, — Нацу стиснул руку в кулак, но встал из-за стола и помог Люси. — Мы о многом не поговорили... Но я думаю, что у нас еще будет время, — пока Заклинательница Духов отвернулась и уже по безмолвным указаниям Нацу поняла, что пора уходить, Драгнил молча кивнул Дрейку — тот ответил ему таким же молчаливым кивком — и вышел вслед за девушкой. Они ушли. Слишком скоро. Дрейку показалось, что как только они ушли — исчезло нечто важное. Но в том, что Нацу вернется, мужчине не приходилось сомневаться. И через несколько дней он вернется один. Безо всех. Потому что есть вещи, которые нельзя обсуждать Драгонслеерам в присутствии тех, кого они поклялись защищать всю свою жизнь.