Что вы знаете о том, когда мир погибает у вас на глазах?.. Ничего?.. А мы знали, знаем и будем знать. До скончания времен. Пока не иссохнут океаны, пока не рухнет небо в море, пока на этой планете жив хотя бы один человек, который помнит о былых днях свободы, покрытых пеплом воспоминаний. Мы видели. И были наказаны за то, что позволили этому случиться. Исписанный клочок бумаги, найденный в библиотеке какого-то старого дома.
Дни проносились мимо — красочные кадры, выдернутые из занимательной киноплёнки талантливого режиссера. Дни, полные туманности и неясностей, неуверенности в будущем и тоске по светлому прошлому. Они решили повременить, и это «повременить» обладало для каждого из них своим смыслом. Они делали вид, что почти ничего не произошло. «Почти» сказано отнюдь не со стремлением заполнить пустоту. «Почти» — это значит не до конца. Совсем не до конца. Любые нормальные люди на их месте старались бы держаться друг от друга подальше, чтобы следовать тем постулатам, которые они сами для себя определили. Однако они были ненормальные. Безумные, сумасшедшие, двое без царей в голове; две полярности — два полюса, совершенно различных во всём. Они были отравлены собственными чувствами и восстановлены ими же; противоречивые и непонятные даже самим себе — вот, в чём крылась особенность каждого. Он провожал её до дома. И иногда старался взять за руку, однако Люси сжимала губы в тонкую линию и отворачивалась в сторону реки, серебрившуюся в лунном свете, но взять себя за руку позволяла, вопреки собственным мыслям по этому поводу. Он оставался у неё на ночь. Спал с ней в одной кровати и... и иногда позволял себе вольность. Или она позволяла ему позволять. Вряд ли бы кто из них догадался, кто был отражением второго. Он целовал её: редко, потому что разум и те мантры, привитые с молоком матери, влитые в её кровь ещё до рождения, не были выкорчеваны безрассудством. Но целовал: иногда остервенело, словно делал это в последний раз, иногда нежно, аккуратно проводя своим языком по её губам и проникая внутрь не властным движением, а словно вопрошая «можно?». И Люси почти всегда отвечала «можно», потому что противиться волшебству, этой первозданной магии, благодаря которой на свет появились первые люди, она не могла. Они ткали себя из противоречий, им доселе несвойственных; каждый раз, когда он уходил с утра, вновь делая вид, что они просто друзья, они оба разбивались на тысячу осколков, а при встрече собирались заново. В тех словах Нацу о времени был резон. Но Люси этого принимать не хотела. Она привыкла быть одной. А привычное всегда желаннее нового. Вплоть до того момента, пока не осточертеет. А Люси пока и так всё устраивало; и хотя подсознанием она понимала, что им нельзя целоваться, нельзя спать в одной кровати в обнимку (просто спать, ничего более) и позволять столько вольностей, ей было не остановиться. Барьеров не существовало, когда они оставались в столь желанном, хоть и не признаваемом «наедине». Нужно было быть полным идиотом, чтобы не заметить всего происходящего. Однако в Гильдии всё понимали. Понимали и молчали, потому что видели, что не всё так однозначно, как кажется на первый взгляд. «Сами разберутся», — эта редкая фраза, произносимая в этих стенах, стала законом для каждого, кто хоть как-то хотел вмешаться. Любовь — не в новинку этим людям. Глупости — давно уже все совершали. Однако у всех возникало чувство необычности всего происходящего и в то же время правильности. Если кому и суждено было понять Нацу, так это Люси. Если кому и суждено было обуздать Люси, так это Нацу. Они были одной породы, высеченные из одного и того же камня, созданные одним и тем же богом, некогда разделенные два человека — части единого целого. Две части одного и того же полотна, два пазла одной и той же мозаики, которой когда-либо было суждено вновь быть собранной вместе. Каждый раз они были цельными в минуты нахождения вместе. Но они были слишком молоды, чтобы понять истину про то, что время скоротечно. И душевно слишком стары, чтобы бросаться в омут с головой. Его признание отдавалась эхом в её голове каждый раз, когда она его видела, однако Люси была не способна сделать ответный шаг. Она была ещё не готова. И в том, что она была не готова, была виновата она сама же. «Ждать друг друга» — это всегда было про них. И всегда было столь же возвышенно. Однако долгое ожидание никогда ничем хорошим не заканчивалось. Так бывало: в жизни, в романах, что читала Люси запоем, а ещё в параллельных мирах. Слишком многое может поменяться в те моменты, когда ты бесконечно долго предаешься раздумьям. И если Нацу подогревал интерес, даже забавляла эта, в своем роде, игра, то у Люси на этот счёт были свои мысли. Драгнил знал, что уже ломал эти стены, возведённые вокруг себя непосильным трудом, плавил стальные блоки, которые она так тщательно превращала в собственный кокон. И, если это понадобится, он сделает это ещё раз. Однажды получилось пробить её оборону — сделать это во второй раз не составит труда. Или он не Нацу Драгнил. Противоречие было частью них самих, и если говорить честно, то ни один из них не собирался от этого отказываться. Иначе будет уже не так интересно и не так свойственно им. Нацу и Люси не созданы для обыденности, но и до сказок им далеко.***
Дни летели, мчались, неслись, словно ужаленные; плелись в конце строки их жизни, написанные искусной каллиграфией; бежали моменты; откладывались в памяти широкой лентой новые воспоминания и тлели старые. В ритме их существования решения нужно было принимать быстрые и искромётные, чтобы не было больше времени на раздумья ни у кого, иначе начнётся бесконечная череда вопросов, которая может привести к отрицательному ответу. Никому это было не нужно. Их было трое. И они чувствовали себя бракованными, дефектными и неполноценными. Им действительно не хватало Эрзы, словно воздуха. Мастер поставил всех тогда на уши, перевернул Гильдию вверх дном и счёл благополучным отойти в тень, таким образом, давая им всем право выбора. Проблема в том, что сам выбор был один. Они все бесконечно в мыслях мусолили это, словно разбирали по кирпичикам дом, заглядывали внутрь него с немым вопросом «что там?» и собирали снова — и так сотню раз по одному и тому же кругу. Они втроём часами засиживались у него. Каждый бросал подозрительные и отчасти лукаво-понимающие взгляды на закрытую дверь в кабинет, потому что знали, что всё не просто так; ещё чуть-чуть, и все встанет на свои места. «Виновные должны быть наказаны», — однако о каких виновных может идти речь, если ни зацепки, ни частицы того, за что можно было бы схватиться и, словно охотничья собака вытаскивает из норы лису за хвост, вывести на чистую воду тех, кто навел шуму в рядах членов «Fairy Tail» и «Саблезубый Тигр». Потому все просто отложили эти заботы в дальний ящичек. Но никто не забыл, нет. Мстительность была заложена в волшебниках на генном уровне: светлые или тёмные, но они умели дать сдачи, если их действительно задевали. А их гордость задели, их лицами вычистили пол и хорошенько на них самих поездили. Забыть — не про них. Ни про кого из них. Помнить и ждать удобного момента — вот, что было их сущностью.***
Эвергрин скучающе осмотрела зал: всё больше и больше заказов размещалось на доске, всё больше и больше волшебников стремилось ухватить по делу; и всё больше и больше из них выполняли миссии с завидной успешностью. Гильдия оставалась сильнейшей даже тогда, когда её ощутимо ударяли по лицу. Она стояла на втором этаже, прислонившись к колонне, и наблюдала за всем происходящем свысока: по-другому она не умела. Эвергрин облокотилась локтями на перила и подпёрла подбородок руками. В последнее время Лаксас всё чаще ошивался около Мираджейн, а та дарила ему ослепительные улыбки и пользовалась его расположением, как только могла. Женщины. Умные и хитрые. Эвергрин наслаждалась этим, но в то же время чувство неимоверной ностальгии накатывало каждый раз при виде этой парочки: она соскучилась по тем славным временам, когда их четвёрка ходила на задания. Внутри их компании было нечто свое, то, что присуще только им. И именно поэтому она понимала троицу, как никто другой. Она прекрасно знала, каково это — чувствовать себя неполноценной; часть твоей души уже настолько срослась с душами этих людей, что длительное отсутствие одного из них дарило ощущение зияющей пустоты, в которой нет ничего, кроме непроглядной тьмы. Она наблюдала за ними. Издалека. Для неё они всё ещё были детьми. Взрослыми детьми. Но повидавшими больше, чем любой другой человек. И именно поэтому она не удивилась, когда сначала из кабинета Мастера стремглав выпорхнул Хэппи, а за ним идеальной колонной стремительно вышли все трое. В тот день они молча ушли из Гильдии, не сказав никому ни слова, и Эвергрин почувствовала, что увидятся они ещё не скоро. Если увидятся вообще... — Куда это они? — спросил Бикслоу, подходя к ней. — Не знаю, — невозмутимо пожала плечами Эвергрин и вновь поправила новые серёжки. — Уходят, даже не попрощавшись. — Значит, так надо. «Так надо» — это стало ответом на все вопросы. И даже мастер отвечал точно так же, будто знал и искренне полагал, что этого будет достаточно для утоления праздного (и не очень) любопытства каждого, кто был частью их большой семьи. Они никогда не были эгоистами, но положили на алтарь постоянной борьбы уже слишком многое, чтобы отступать. У Нацу была своя собственная цель, выполнение которой он всё время откладывал на подходящий момент. Проблема в том, что подходящий момент так и не наступал. Слишком многое наваливалось раз за разом. Решать проблемы других — это стало его жизненным кредо, целью его существования и борьбы. Они часто разговаривали об этом, сидя наедине, прерывая череду долгих поцелуев. — Я знаю, что когда-нибудь мы с ним встретимся снова. — Они лежали рядом друг с другом. Нацу держал её за руку и выводил большим пальцем правой руки по её коже замысловатые невидимые узоры. Его голос звучал глухо, словно он еле-еле напрягал голосовые связки, однако это не мешало ей слышать его. Никогда не было препятствием. Казалось, Люси слышала его вне зависимости не от чего. — Потому что кроме него, у меня никого нет… Она нахмурилась. — А… — Дурочка, — моментально перебивая её, снисходительно произносил он, прекрасно понимая, что она только что хотела сказать. — Я не беру тебя в расчёт. Так же, как Грея или Эрзу… Ты — вообще отдельное явление моей жизни. Отдельная часть, которая больше не должна никому принадлежать. Так же, как мой отец. Он тоже… особенный. И тоже часть моей жизни. Которую уже не выкинешь просто так. Люси тогда отворачивала от него голову и безразлично начинала смотреть в потолок. Она много думала об этом. Они делали так частенько. И всё ещё думали, что они не встречаются. Их отношения были вообще до одури странными для любого человека, но для них понятными, как простейшая аксиома. Это было так просто, потому что так. Всё, и никаких недомолвок. Они знали, что если позволят себе чуть больше, чем позволяли обычно, то не справятся тогда, когда придёт время, и нужно будет справляться. Позволить себе любить — непозволительная роскошь. Об этом знали все в Гильдии. Однако находились те, кто решал эту проблему. Но ни Нацу с Люси, ни Лаксас с Мираджейн, ни кто бы то ни был ещё из когорты таких волшебников, как они, это сделать не могли. Есть рядовые маги, жизни которых ничего не угрожает, а есть они — сильные и могущественные. В этой Гильдии не было никогда мыслей о смерти, точнее… их никто не озвучивал — негласное правило, которое понимали все. И все об этом правиле знали. Знали и молчали, каждый раздумывая об этом наедине с самим собой. Каждый, кого относили к рангу сильных волшебников, знал это. У них не просто жизнь. У них совершенно другая жизнь. И заключалось это даже не в сложности заданий, а в обычном принципе. Если их пошлют на войну, они пойдут и даже не моргнут глазом. Потому что оказаться на том свете стало уже не так страшно, спустя долгие годы науськивания самого себя на это. Так уже было с Великими Магическими играми, так уже было с Тёмными Гильдиями. И будет ещё не раз. И они знали это, а, что самое важное, — принимали. И это было достойно называться истинным благородством. Они трое ушли на рассвете через три дня. И каждый в Гильдии терзался загадкой, куда именно. Мастер тогда стоял и смотрел им вслед. И почему-то уголки его губ едва заметно приподнимались. Однако у Эвергрин почему-то не возникало этого вопроса в голове. Она знала, за кем они пошли.