Увидимся в самом конце

Иной раз район Огисима казался серым и заброшенным, но по мигающим в ночи неоновым вывескам всегда можно было найти бордель или питейную. Красно-оранжевые, в дождь они расплывались, будто огненные Абура-акаго, провожали от дома к дому, ныряли в лужи и отражались от тёмных окон. Они всегда будто были где-то за спиной, за каждым новым поворотом — чернота пустых и грязных подворотен, освещённая языками неонового пламени, протянувшегося повсюду. — Сасаяма! — крикнул Когами, доминатор в его руках дрожал, высвечивая пугающие цифры. — Остановись! Сейчас же вернись, Сасаяма! Где ты? — Прости, Когами, — отвечал тот, и его обречённо ухмыляющийся голос резался помехами коммуникатора. — Я сам не знаю, где я. — Сасаяма! Пустые глазницы, срезанная вокруг них кожа, не оставляющая даже бровей. Чёрные провалы и разверзнутый в молчаливом крике рот. Собственное дыхание заполняло всё пространство, пульсируя в висках, заматывая в жар и отбирая голос, красными шарами крутилось вокруг. Когами дёрнулся, просыпаясь. Сердце колотилось, как дикое, всё тело окунули будто в горячую купальню, и дыхание застряло на выходе. Но в ответ на полуослепший взгляд смотрел лишь высокий тёмный потолок, знакомый до каждой трещины, гудел блоками кондиционеров, успокаивая вертящимися лопастями вентилятора. Он опять уснул в своём кабинете. Только тут, замученного ночными бдениями над бесконечными папками с материалами дела, Когами догоняли кошмары. Спать здесь было сущим наказанием: диван короткий и узкий, жёсткий, после него так затекала спина, что требовалась внеочередная разминка в зале, а потом немного полежать на нормальной поверхности. Рука отнялась до самого плеча, Когами поморщился и заворочался. Рядом раздалось недовольное мычание, и Когами с трудом повернул затёкшую шею в сторону. Растрёпанный, в смятой рубашке и распущенном галстуке, Гино спал рядом, уткнувшись ему в подмышку и едва втискиваясь в и без того узкий диван. Вчера Когами намеревался проводить того до комнаты и уложить в постель, но до комнаты Гиноза не дошёл. В какой-то момент он привалился к стене, сполз на пол, усаживаясь поудобнее, и заявил, что дальше не пойдёт. И Когами бы даже посмеялся над его пьяными капризами, но быстро понял, что Гино и правда уснул. Просто отрубился и на самом деле не реагировал ни на что, пришлось тащить его к себе. Стоило, конечно, уложить его в кровать, но Когами почему-то пришла в голову мысль, что Гиноза по утру этого не оценит, и он сгрузил пьяное тело на диван в своей каморке, что звал кабинетом. Стянул его ботинки и пиджак, распутал галстук, даже подушку под голову сунул. И остался ненадолго, чтобы убедиться, что Гино не будет тошнить. Не на такое совместное пробуждение Когами рассчитывал. Казалось, что если не встать сию же секунду, то позвоночник просто вывалится из тела, левая рука, подсунутая под Гино, ощущалась чужеродным отростком, и иглы впивались в каждый сантиметр тела при любом движении. Судя по искажённому мукой лицу Гино, ему было не лучше. Несмотря на это, на неудобство, на мерзкий привкус во рту и острое колено, упёртое в бедро, хотелось так и остаться, чувствовать тепло под боком и руку, лежащую поперёк груди, уткнуться носом в чужую макушку, но опаздывать на смену было нельзя. — Гино, просыпайся, — проговорил Когами, вытаскивая из-под него свою ватную конечность и потирая шею. Гиноза капризно промычал в ответ и сморщился, утыкаясь лицом в скомканную подушку. — Я сделаю тебе чай, — Когами поднялся. — Хочу сдохнуть, — прошипел Гино. — Ты что, первый раз пил алкоголь? — Не первый. Потому я вчера и отказывался. Когами усмехнулся. Ему было немного жаль Гино, но вчера, похоже, виски всё же снял с того часть напряжения. Когами некстати вспомнил тот несдержанный поцелуй за кофейным автоматом, хотелось повторить. Но сейчас был не подходящий момент, пусть Гиноза, кажется, помнил всё достаточно хорошо, даже поднимать с ним эту тему в данный момент было совсем некстати. Когда Когами вернулся с чашкой крепкого зелёного чая в руках, Гиноза сидел на диване, уперевшись локтями в колени и сжимая голову в руках. — Тебе бы в душ сходить, — посоветовал Когами. — Если я до туда доберусь, — пробормотал Гино, принимая чашку из рук Когами, и сделал глоток. — А ещё лучше поесть. — То есть спать на твоем диване недостаточная пытка для меня? — Зря ты так. — Я не могу сейчас есть. — Могу сделать тебе мисо сидзими, там есть-то почти нечего, а похмелье снимает на раз. — Ты подозрительно опытен в таких делах. Когами раньше никогда не видел Гино после попойки, и пускай тот становился ещё более раздражительным, Когами всё равно было приятно за ним наблюдать. Наверное, в нём говорили забота и сострадание, а ещё тепло от того факта, что Гино не сбежал, стоило ему открыть глаза. — Это всё опыт Масаоки, — пожал плечами Когами. — Настоящего чая тоже он мне отсыпал, это не овсяная имитация. — То-то это гадость ещё противнее, чем ваш виски, — скривился Гино. Когами не умел готовить настоящий маття, как в чайных церемониях, и оттого весь сладкий привкус терялся, оставляя ядреную горечь, но именно такой хорошо помогал взбодриться после пережитого. Однажды Гиноза рассказывал, что его мать проводила чайные церемонии, когда была здорова, а Гино был ещё ребёнком. Он любил смотреть, как она проделывала все эти искусные манипуляции и как они с отцом сидели напротив приоткрытых в сад седзи и улыбались друг другу, наслаждаясь чаем. Маленький Гино, конечно, чай не любил, увлекался вагаси, но его мягкий, сладкий вкус запомнил. На контрасте с этими воспоминаниями горькое снадобье Когами было как олицетворение пропасти между жестокой взрослой жизнью и солнечным детством. — Это всё с того дела? — вдруг тихо спросил Гиноза, рассматривая доску на стене у входа, где были пришпилены соединенные друг с другом белыми нитями фотографии с мест преступлений и вырезки из материалов дела. Целая схема, как в старых нуарных детективах. Когами кивнул. — Ты всё ещё бегаешь за призраками, — прозвучало совсем не как вопрос. — Я кое-что покажу тебе, Гино, — сказал Когами и, выдвинув ящик стола, стал доставать оттуда папки, копаясь среди помеченных цветными ярлычками страниц. — Та вредоносная программа, что была задействована для взлома дронов на заводе Хачиоджи, и та, что взламывала голограммы и помогала красть аватары, написана одним человеком. И явно не Талисманом. Гиноза кивнул, внимательно наблюдая за действиями Когами, он тоже слышал эти выводы Караномори. — Это дело такое же, как то. — О чём ты? — удивился Гино. — Тут потрудился какой-то хакер, а тогда действовал маньяк-потрошитель. — Дело не в самих преступниках. Это тот же почерк: кто-то стоит за ними. Он сводит вместе тех, у кого есть мотив, и тех, кто готов предоставить средства. Гино отставил чашку на стол так решительно, что она опасно звякнула донышком о столешницу. — Ты с ума сошёл! Пластификатор и хакерский код — это совсем разные вещи. — У него есть ресурсы и возможности. И есть свой интерес. — У кого? У твоего призрака Макисимы? — усмехнулся Гиноза. — Я найду его. Гино вскочил с места. — Три года прошло, Когами, а ты всё не оставишь эту затею! За три года ты хоть немного продвинулся? Ты как помешанный, ищешь связи там, где их нет. Сколько? Сколько твой коэффициент преступности, раз ты придумываешь такие невероятные преступные схемы? Когами отложил папку и закрыл глаза. Кажется, было абсолютно бессмысленно показывать Гино хоть какие-то материалы по делу. Он и тогда, три года назад, знал и видел так много, но не верил. Тогда, признаться, и Когами не верил, сам себе, Сасаяме. — Сасаяма почти раскрыл то дело, — проговорил он. — И я закончу его, Гино. — Ты!.. — Гино проглотил не сказанные слова и дёрнулся к выходу, но уже в дверях, замирая, проговорил: — Ты не должен вариться в этом один. Посмотри, куда это привело Сасаяму. Остановись, тебе нужна помощь. — Я справлюсь, — улыбнулся Когами, оборачиваясь к нему. — Ты уже так говорил, — Гиноза смотрел на него, и в его глазах была невероятная мешанина из чувств, которые пугали его, похоже, больше, чем злили. Он устало выдохнул и добавил немного раздражённо: — Давай поговорим об этом вечером, когда моя голова перестанет так трещать. Когами не знал, что значило это «вечером», станет ли Гино слушать его и серьёзно рассматривать материалы «Дела об образцах» или сразу начнёт отчитывать Когами и уговаривать задвинуть инстинкты и предчувствия подальше на полку, но всё же это ободряло. Гино не делал вид, что то дело ничего для него не значило: оно было важно для Когами, а значит и он не мог его игнорировать. Оно сидело занозой и в его сердце, сломало многое, но Когами верил, что Гино не отвернётся от него — в тот раз не отвернулся — он поддержит и прикроет спину, даже если его будет разрывать от злости и обиды. Но судьба не позволила Когами дождаться этого разговора. Благоухающие цветы, причудливые формы, уродство, граничащее с искусством — всё было устроено с таким театральным размахом, что рабочие парка, которые вызвали Бюро Общественной Безопасности на место преступления, даже не сразу поняли, что перед ними было настоящее мёртвое тело. Расчленённое и превращённое во впечатляющую сознание инсталляцию тело совсем юной девушки. Смотрящее на мир стеклянными глазами, замершее в объятиях смерти. Пластификацию Когами узнал сразу. По тому, как выглядело тело, по тонкому запаху, который никто из его коллег не чувствовал. Не такие, как прежде, созданные рукой совершенно другого творца, но пластифицированные тем же самым образом «выставочные образцы». Ему не нужно было смотреть на Аоянаги, чтобы знать, что отражалось и на её лице. — Это… — поражённо пробормотала Цунемори, — так похоже на убийства в «Деле об образцах». Гиноза бросил на неё взгляд. Он единственный, пожалуй, не видел фотографий с мест преступлений, только знал по описанию. — Ой, — Цунемори виновато прикрыла ладонью рот. Она не должна была знать ничего о том деле, но, видимо, после разговора с Караномори, после того, как она узнала, что Когами понизили до исполнителя после этого расследования, она решила вызнать подробности. Когами не был удивлен. Гиноза решительно повернулся к Аоянаги. — Когами не должен заниматься этим делом, — заявил он, и в голосе его звенела железная настойчивость. — Я прошу отстранить его, инспектор Аоянаги. Цунемори удивлённо взмахнула ресницами, уставившись на них.