Увидимся в самом конце

Его появление заметила только Кунидзука, расположившаяся на диванчике с лапшой быстрого приготовления, но и она ничего не сказала, чтобы обозначить присутствие Когами для Караномори и Аоянаги, так увлечённых рассматриванием какого-то журнала, что у последней даже щёки покраснели от прилива эмоций. — Я и не знала, что ты так хорошо рисуешь! — восхитилась Аоянаги. — Но разве это… как-то неловко. — Да брось, — ответила Караномори, довольно улыбаясь. — В этом нет ничего плохого, просто невинное увлечение. Кто-то же пишет фанфики про реальных людей. — Но про своих коллег… — с сомнением протянула Аоянаги, торопливо убирая выбившуюся прядь волос за ухо. — Я ведь из лучших чувств, — заявила Караномори, переворачивая страницу. Аоянаги нервно кашлянула, распахивая глаза, и накрыла пылающие щёки ладонями. — О… — только и выдавила она. — Это уже слишком, Шион! — Думаешь? Яёй тоже не понравилось. Всё-таки ей совсем не нравятся мужчины. — Мне не нравится фантазировать о чужой личной жизни, — возразила Кунидзука, не отрываясь от своей лапши. — Шион, тебе не стоит делать такое, — смущённо, но строго сказала Аоянаги. — И тем более показывать кому-то. Что, если Гиноза увидит? — Он скажет что-то типа этого, — довольно заявила Караномори, тыкая пальцем куда-то в чёрно-белую страницу. Теперь Когами стало интересно, и он перестал молчаливым истуканом ожидать окончания этой волнующей беседы, прислонившись к спинке дивана, а оторвался от неё и подошёл ближе, заглядывая через плечо Караномори. Он знал, что Караномори рисует мангу, однажды, после того, как Сасаяма в очередной раз попытался облапать её, она нарисовала с ним такую уничижительно забавную историю, что они ржали всем отделом, кто-то втихаря, а кто-то в открытую. Сасаяма даже подрался с Кагари за его цитирование шедевров их аналитика. Поэтому Когами не исключал возможности когда-нибудь тоже стать персонажем её работ. Он никогда особо не интересовался тем, что она там рисовала, а навязчивую рекламу своего самиздата Караномори проводила только для Кунидзуки, но вряд ли какое-либо знание могло подготовить его к тому, что он увидел. Стоило признать, рисовала Караномори действительно хорошо, красиво, эмоционально и практически анатомически точно, настолько, что Когами не на шутку взволновало изображение, на котором потный, раскрасневшийся и абсолютно голый Гино был распят в недвусмысленной позе под ним и просил не останавливаться постоянно прерывающимся на многоточия текстом. Когами не был поклонником манги, но все эти рисованные облачка горячего дыхания, срывавшегося с губ, обозначения пошлых звуков, парящие в воздухе, оценил. Фрейм с поцелуем вышел особенно хорошо. — Когами, — испуганно пробормотала Аоянаги, отшатываясь в сторону. Когами не взглянул на неё, пожалел. Аоянаги, конечно, была не из нежных цветочков, но ему показалось, что сейчас она бы точно грохнулась в обморок от смущения и стыда, если бы вся кровь в организме в этот момент не прилила к её лицу, которое она отчаянно прятала в ладонях. Караномори же, наоборот, выглядела абсолютно довольной собой, она развернулась к Когами, будто ожидая от него слов восторга и похвалы. — Что это, Шион? — поинтересовался Когами, переворачивая страницу. — А ты посмотри получше, Шинья-кун, — сладенько пропела она в самое ухо. — Тебя когда-нибудь убьют, — обречённо выдохнула Кунидзука. — Я даже не удивлюсь. Когами, конечно, посмотрел, получше, как ему и предлагали. Он никогда не сомневался в богатой фантазии Караномори, он сомневался, что в подобной позе можно было целоваться, не свернув шею, хотя отрицать, что идея ему понравилась, он не стал бы. Обнажённый Гиноза в реальности был куда лучше нарисованного, а по откровенности в постели не уступал, но Когами поймал себя на желании узнать завязку этой истории и ещё раз перечитать конец в одиночестве. — Ну, что скажешь? — спросила Караномори, будто ей было мало того, что Когами застукал её с этими непотребствами. — Гино бы не сказал ничего такого, — ответил он, захлопывая журнальчик. — Уверен? Когами не ответил. «Не трогай там»? Определённо нет. Он схватил мангу, скрутив её в трубочку, сунул во внутренний карман пиджака и развернулся к выходу. — У меня ещё есть, — крикнула вслед Караномори, — ты заходи, если надо. — Я отправлю Кунидзуке твои фото с прошлого корпоратива, — пригрозил Когами, не оборачиваясь. — Эй! — возмутилась Караномори. — Это нечестно! Эй, стой, Шинья! — Считай, что я закрываю твоё издательство манги, — ответил он. Догонявшие его возмущения Когами уже не слышал, скрываясь в коридорах, где всё же позволил сумасшедшей улыбке выползти на каменное лицо и облизнул пересохшие губы. Он напрочь забыл, зачем заходил к Караномори. Наверное, хотел спросить об инспекторе Цунемори. Пока Когами валялся в больничной палате, он узнал от Кагари, что Цунемори подвергла себя процедуре извлечения памяти, чтобы у них было чёткое изображение Макисимы Сёго, ведь она единственная, кто видел его лицо. Одна мысль об этом стирала из головы все веселье и лёгкое возмущение, что он вынес из кабинета Караномори. Когами был против, он собирался отговорить Цунемори, но она не ответила на его вызов. Ему, наверное, больше всех хотелось получить портрет Макисимы, продвинуться в своём расследовании ещё на шаг вперёд, но это не значило, что он стал бы спокойно смотреть, как другие идут на серьёзный риск ради этого. Процедура извлечения памяти означала, что Цунемори пришлось вновь пройти через те же самые события, пережить в мельчайших подробностях и разрушительных деталях убийство подруги повторно. Одного раза было более чем достаточно. Смерть близкого человека всегда бьёт по оттенку, любого, без исключений. Чего можно ожидать, когда подругу убивает на твоих глазах чудовище, которого ты не можешь остановить? Когда раз за разом жмёшь на спусковой крючок доминатора и слышишь в ответ «спусковой механизм заблокирован»? У Цунемори была возможность выстрелить в Макисиму из настоящего ружья, но она не смогла. Когами был уверен, что несмотря на то, что опыта стрельбы из настоящего оружия у Цунемори не было, она была вполне квалифицирована, чтобы попасть в неподвижную цель с расстояния в восемь метров. Вот только ни один здоровый человек не смог бы. Сколько бы реальной ни была угроза чужой жизни, сколько бы реальным ни было оружие в руках, взять на себя весь груз системы «Сивилла» человек, так верящий в неё, не смог бы. Это должно было тащить за собой чувства беспомощности и вины, и справиться с подобным было тяжело. Цунемори справилась в итоге, и в первый раз, и во второй. Хорошо, что Гино по крайней мере был тогда рядом с ней. Он тоже был против, но не остановил. Похоже, Гино лучше знал о том, как позволять людям рисковать собой и не вмешиваться, как бы ни хотелось. Когами хотелось найти его, последние пару дней тот его не навещал, и Когами начал скучать. Он даже надавил на врача, чтобы тот выпустил его с не зажившими до конца ранами, не только потому, что рвался в погоню за Макисимой, чьи следы теперь появлялись на пустующей карте, но и потому, что хотел увидеть Гинозу. Тот, конечно, не обрадуется, что Когами сбежал из-под наблюдения врача, не оправившись до конца, будет отчитывать и ворчать, но от этого хотелось лишь улыбаться. Если бы Гино позволил обнять себя и опустить голову ему на плечо, Когами готов был слушать эти нравоучения вечно. В офисе Когами его не нашел и, ознакомившись с новыми результатами по поискам Макисимы и перебросившись парой фраз с Кагари, вышел покурить. Подышать наконец свежим воздухом, проветрить голову. Может, даже полистать журнальчик Караномори в тихом уголке. На второй затяжке на просторный открытый балкон вышел Гино, но не успел Когами даже обрадоваться, как следом появился Масаока. — Вот уж не ожидал, что ты захочешь поговорить, — произнёс тот. — Завтра, наверное, снег выпадет. Когами так и замер за колонной, где прятался от холодного ветра, что тревожил всё ещё болезненные раны. Он не хотел бы подслушивать чужие разговоры, пускай бы они были лишь бытовым трёпом, но теперь он был в западне, потому что уйти незамеченным бы не смог. К тому же, он только закурил, а выбрасывать сигарету на половине после того, как его мурыжили в палате, не позволяя курить, он не собирался. Когами отвернулся, все слова до него не долетали, сбиваемые по дороге порывами ветра, да и вникать он не планировал, так что не видел проблемы. — Вероятность выпадения завтра осадков нулевая, — ответил Гиноза серьёзно, сверившись с прогнозом погоды в коммуникаторе. — Бог ты мой! Это всего лишь старая поговорка, — хохотнул Масаока. — Ну, что стряслось? — Хочу спросить тебя насчёт инспектора Цунемори. Почему её оттенок не темнеет? После всех психологических потрясений, через которые она прошла, она рискует вновь. Во время извлечения памяти её коэффициент преступности подскочил, но лишь на секунду, и он даже не превысил опасного порога. Ответ Масаоки Когами не услышал, слышал только, как тот усмехнулся в ответ. Наверное, полагал, что спрашивать подобные вещи у человека, который много лет уже был латентным преступником и так и не смог восстановить свой оттенок, пускай коэффициент преступности его давно стабилизировался, было странно. Но пожалуй, лучшей кандидатуры для подобного вопроса было не найти. Масаока обладал опытом возраста, который Когами с Гинозой был ещё недоступен, видел жизнь до системы «Сивилла» и хорошо понимал людей. А кроме того, он лучше всех прочих знал, что значило быть детективом. Цунемори определённо понимала это тоже, где-то на интуитивном уровне. — Я знаю одно, — донеслись уверенные слова Масаоки, — она не боится своего коэффициента преступности. Она принимает всё, как есть. Следующий вопрос Когами опять не расслышал и ответ на него тоже, но тема разговора перестала его волновать. Гино переживал за Цунемори, и это было понятным, Когами, да и все остальные тоже переживали. И несмотря на то, что у Гино когда-то был большой опыт по контролю собственного психопаспорта, это требовало от него усилий, такой безоговорочной верой в этот мир, какая была у Цунемори, он не обладал. Потому и волновался, и не понимал. Когами посчитал, что будет не так уж невежливо обнаружить себя сейчас, чтобы скрыться уже в помещении, где было потеплее, но следующий вопрос Гино вырос перед ним стеклянной стеной, в которую он врезался, замирая где стоял. — Почему ты не ушёл с поста? Почему ты заставил меня и мать страдать, если сам был недоволен своей жизнью? — голос Гинозы был холодным и острым, как зимний ветер, что забирался за шиворот. — Чёрт тебя возьми! — крикнул он. — Как ты смеешь теперь на что-то жаловаться? Когами был неприятно шокирован. Сначала чужими эмоциями — болью, обидой и гневом, а потом собственной глупостью. Он знал историю отца Гинозы, он знал кое-что о семье Масаоки, и ему ни разу не пришло в голову сложить два и два. То, что именно Масаока три года назад сообщил Гино о том, что произошло, то, как резко порой Гиноза разговаривал с ним, хотя к другим относился спокойно. В свете этого открытия всё поворачивалось совсем иным ракурсом, открывая новые грани. Масаока, что заботился о Гинозе, пусть довольно сдержанно, но всё же. И ещё одна причина, по которой Гино мог решиться на работу исполнителя. Ещё одна причина, по которой он мог ненавидеть работу исполнителя Бюро. — Ты прав, — согласился Масаока. — Но когда я всё понял и смирился, было уже поздно. Что насчёт тебя? — спросил он. — Твоего психопаспорта? — С чего бы ты вдруг стал интересоваться этим сейчас? — язвительно произнёс Гиноза. — Решил вдруг поизображать отца? — Брось, Нобучика, ты же должен понимать мои чувства. В том молчании, что разлилось между ними, ответ был слышен слишком хорошо. Гино понимал, он понимал Масаоку ещё до того, так его собственный оттенок потемнел, он понимал и Когами тоже. Но понимать не значило прощать. Даже если Масаока расскажет теперь всё, что он чувствовал когда-то, что чувствовал сейчас, у маленького Нобучики двадцать лет назад всё ещё не будет отца. Когда они были детьми, система «Сивилла» только начинала действовать, тогда было много страхов и предрассудков не привыкшего к новым реалиям общества, а подростки в замкнутой школьной среде вообще были не самыми чуткими существами. Гинозе было тяжело нести позорное клеймо сына латентного преступника, а мать постепенно отдалялась от него, всё сильнее попадая под зависимость антистрессовых препаратов. В школе у Гинозы не было друзей, он сам об этом рассказывал. Он вырос сильным и смелым человеком, хорошим человеком, но ему не хватило любви. Может, поэтому теперь он так её боялся, несмотря на то, что сам умел её дарить. — Я с детства слушал о том, что склонность к повышению коэффициента преступности может быть наследственной, — горько произнёс Гино. — Я боялся этого, но похоже, от судьбы не уйти. — Ты сам творец своей судьбы, Нобучика, — ответил Масаока. — В твоих руках всё ещё есть возможность что-то изменить. — Что ты хочешь от меня? — Я не пытаюсь вновь стать твоим отцом, для этого слишком поздно. Но это не значит, что ты больше мне не сын. Ты так похож на меня, твои глаза. Я просто хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Чтобы ты был счастлив. Тебе для этого даже необязательно иметь чистый психопаспорт. — Много ты понимаешь? — фыркнул Гиноза. — Поверь мне, кое-что мне видно получше тебя. Просто позволь мне иногда быть плечом для тебя. У меня, знаешь, железное плечо, — засмеялся он, демонстрируя свой протез руки. После Масаока оставил Гино одного, но тот уходить не торопился, стоял, оперевшись на перила и смотрел вдаль. Ветер трепал его волосы, и Когами, что уже сам немного подмёрз стоять на улице, хотелось подойти и обнять его. Он вышел из своего укрытия, прятаться больше не было желания, да и не врать же теперь, что ничего не слышал. Гино обернулся, заметив его, но кажется, не смутился и не расстроился. — Прости, — сказал Когами, — не хотел мешать личным разговорам. Гиноза кивнул, ничего не говоря. — Пойдём внутрь, — позвал Когами. — Торчать тут не очень уютно. Гиноза развернулся, будто собираясь согласиться, но не двинулся с места. Он выглядел немного растерянным. Когами скользнул ладонью по его плечу и ниже, взял за руку, чуть потянул. — Однажды в детстве мой отец привел меня в закрытый район, — вдруг заговорил Гино. — Сейчас я уже не помню причины. Смутно припоминаю, что он сказал что-то вроде: «Мы в затруднительном положении, нужно отсидеться на конспиративной квартире». Там и правда были комнаты наверху, но ещё там было что-то вроде гаража или мастерской: стеллажи, до потолка забитые коробками, ящички и инструменты. Его мотоцикл, накрытый брезентом, и рабочий стол, над которым висели какие-то фото и схемы. Двери гаража открывались так, будто не было целой стены, и выходили прямо на портовую набережную. Где-то в моих воспоминаниях до сих пор остался запах моря и машинного масла, крики птиц, ровный шум мягких волн, — Гиноза вздохнул и прикрыл глаза на мгновение, будто вспоминая. — Там, в незнакомой комнате, находящейся неизвестно где, отец показал мне револьвер. Наверное, потому что выбора у него тогда особо не было, ведь мне было не с чем играть. Это был старый револьвер, в котором использовался порох. Он протянул его мне и сказал «Это наш с тобой секрет». Тогда я был очень горд, что отец поделился со мной своим секретом. Сейчас, вспоминая об этом, я даже не уверен, правда ли такое было. И всё же… Для меня это был особенный день. Он открыл глаза и посмотрел на Когами, чуть сжимая его пальцы в ответ. — Может, тебе стоило рассказать об этом ему? — предложил Когами. На это Гино ничего не ответил. Улыбнулся, отпустил руку и пошёл назад в здание.