when we were young

В жизни Регулуса было немало моментов, за возвращение к которым он отдал бы что угодно. Неудивительно, что большая часть из них была проведена с Джеймсом Поттером, не так ли? Святочный Бал, когда они вышли из Большого зала потанцевать на балконе, начали целоваться и в итоге пробрались в подземелья Слизерина для быстрого перепихона; то утро, когда Джеймс нашел Нокса под глицинией, жалобно мяукающего и промокшего от ночной грозы; тот день, когда Эффи и Монти отправились в путешествие, оборвавшее их жизни. Это один из тех моментов, в который Регулус всеми силами желает вернуться, хотя бы для того, чтобы еще раз услышать их голоса. Он до сих пор помнит Монти, собирающего их вещи в багажник и обсуждающего с Джеймсом их планы на поездку, и Эффи, читающую им лекцию о том, что нельзя допускать, чтобы Джеймс превратил дом в ночной клуб на время их отсутствия. — Это всего лишь на недельку, — сказал ей Сириус, казалось, в сотый раз. — Все будет хорошо. Эффи ласково закатила глаза. — Разве можно винить меня за то, что я волнуюсь, любимый? — Волноваться можно, но не нужно, — сказал Питер. — Мы с Ремусом побудем с ними, чтобы убедиться, что дом не сгорит. — И ты еще надеешься, что я не буду волноваться, маленький бандит, — насмехалась она. — Ну, что, готова, Джаан? — спросил Монти, положив руку ей на поясницу. Эффи улыбнулась ему, тепло, успокаивающе, как будто хотела поцеловать его в щеку. — Как никогда готова. Они были женаты тридцать лет, вспоминал Регулус. Тридцать лет они провели в стадии медового месяца, танцуя на кухне в любой час под старые болливудские песни, принося друг другу сладости, когда выходили куда-нибудь, обнимаясь и держась за руки, когда смотрели фильм на диване. Регулус повернулся к Джеймсу и пожелал, уже не в первый раз, чтобы так было и у них в будущем, чтобы они все больше и больше влюблялись друг в друга, когда дни превращались в недели, недели — в месяцы, а месяцы — в годы. Джеймс склонил голову набок, глаза его были мягкими, и Регулусу даже не нужно было спрашивать его, о чем он думает, потому что он знал. — Регулус, — серьезно сказал Монти, но тон его слов выдавала улыбка. — Позаботься о моем саде, пока меня не будет, я тебя прошу. Регулус захихикал, позволяя Монти обнять его, и даже шесть лет спустя, стоя на крыльце с закрытыми глазами, Регулус может ощутить эти объятия. — Все будет так, как будто ты вообще никуда не уезжал. Эффи тоже обняла его и крепко поцеловала в макушку. — Присмотри за Джеймсом, любимый, — прошептала она. — Ты же знаешь, он не шибко хорошо себя ведет, когда нас нет рядом, чтобы контролировать его. — Конечно, присмотрю, — сказал ей Регулус, хотя на самом деле он хотел сказать: «Я намерен заботиться о нем вечно». Вечность, которая продлится не больше месяца. Эффи знала о них, ну разумеется, она знала. Она никогда не спрашивала, не лезла не в свое дело, а просто однажды вечером усадила Регулуса и сказала ему, что это нечестно по отношению к Сириусу, когда его держат в неведении. Но жизнь была сложной, а они были глупы и молоды и не думали о чувствах Сириуса, не думали ни о ком, кроме себя. Их любовь была такой драгоценной, такой чистой, и они всеми силами пытались защитить ее, потому что это было единственное, что в то время было логично для них. Шесть лет спустя это все еще не перестало быть таковым. Эффи и Монти помахали им из окошка машины, когда Джеймс отъезжал. Регулус помахал им в ответ, не зная, что перед ним начало другого конца, другого начала. Это довольно странно, думает он сейчас, что его жизнь состоит из начал и концов, которые накладываются друг на друга. То дождливое утро ознаменовало конец жизни Регулуса, какой он ее знал, и начало истории, которая закончится тем, что он будет стоять на том же самом месте, где она началась: на пороге дома Джеймса. Есть еще один момент, который приходит ему на ум, и который он часто вспоминает, когда не спит по ночам, потому что он вызывает у него улыбку. Год их отношений с Джеймсом, когда все было проще и они еще не были так близки к завершению. В тот вечер они выпили слишком много пива, Сириус — еще больше, так что он вырубился на диване, прижимаясь к Ремусу даже во сне, а Питер свернулся в клубок рядом с Регулусом. Это была последняя ночь, которую Регулус собирался провести там перед своим последним годом в Хогвартсе. Сириус и Регулус обычно проводили эти выходные в поместье Блэков, но у матери и отца были договоренности с дядей Альфардом в Америке, чему они, похоже, были не очень рады, поэтому Регулус получил возможность провести последнюю ночь летних каникул в доме, который он так любил. Джеймс ткнул его в щеку, когда тот начал дремать, и ему потребовалось несколько попыток, чтобы заставить Регулуса отреагировать. — Чего ты хочешь? — пробормотал Регулус, глаза его были расфокусированы сном. Джеймс встал, прижав палец к губам, и головой указал в сторону кухни. Регулус молча поднялся на ноги и последовал за Джеймсом через заднюю дверь, потому что ему было всего семнадцать, и он пошел бы за Джеймсом куда угодно. На самом деле, это ложь. Его подростковый возраст давно прошел, но Регулус все равно пошел бы за Джеймсом на край света с закрытыми глазами. Когда они сидели под глицинией в тот вечер, Регулус и не предполагал, что пройдут годы, и он будет сидеть и смотреть, как ребенок Джеймса играет на этом же заднем дворе, который больше не принадлежал Монти. Джеймс обнял его за плечи, притягивая поближе. Положив голову на плечо Джеймса, Регулус сказал ему: — Слишком облачно, чтобы наблюдать за звездами. — Кто сказал, что я привел тебя сюда, чтобы ты наблюдал за звездами? — поинтересовался Джеймс. — Я глубоко сомневаюсь, что ты захочешь здесь трахаться, верно? Джеймс усмехнулся, покачав головой. — У меня уже несколько недель не было возможности побыть с тобой наедине, — выдохнул он. — Я скучал по тебе. Не говоря ни слова, Регулус отстранился и поцеловал его в губы. Зубная паста. Не сливочное пиво, как в их первый поцелуй, не ликер, как в последний. Зубная паста. Сейчас Регулус понимает, что ему следовало бы наслаждаться их поцелуями лучше, чем он это делал. — Я не знаю, что я буду делать в Хогвартсе без тебя, — прошептал Регулус, прижимаясь к губам Джеймса. Джеймс притянул его к себе для очередного поцелуя, немного более отчаянного, немного менее сладкого. — У тебя там будут друзья, — сказал он Регулусу, когда им удалось отстраниться друг от друга, — и мы будем видеться по выходным, правильно? С комком, завязавшимся у него на горле, Регулус кивнул. Но он не хотел видеть Джеймса только по выходным; он хотел проводить свои дни, отдавая Джеймсу все, что у него есть, пока в нем не останется ничего, кроме голода, который никогда не будет утолен. Но они не могли. Пока они не расскажут Сириусу. Еще не время, повторял себе Регулус. Ты был таким врущим уродом, говорит себе Регулус сейчас. Если бы они были достаточно смелыми — нет, если бы Регулус был достаточно смелым, он бы рассказал Сириусу, как сильно он любит Джеймса, и Сириус бы понял, потому что он не был каким-то деспотом, каким они его выставляли, боясь его слишком драматической реакции, которая не продлилась бы больше нескольких дней. Всего каких-то несколько дней, за которыми последует свобода переплетать пальцы на людях, целовать друг друга на ночь, на утро и на прощание, как это делали Сириус и Ремус. — Я буду скучать по тебе в любом случае, — сказал ему Регулус. — По тебе, по моему брату, Ремусу, Питеру, Пандоре — я не знаю, что я буду делать без вас. Джеймс вздохнул, проведя языком по губам. — Я знаю, — сказал он. — Я знаю, и я тоже буду скучать по тебе, Джаан. Но это всего лишь один год. Он пролетит так быстро, а после уже универ. — А после универ, — повторил Регулус, чувствуя странное поражение. — А потом? — А потом что? — Что будет после универа? Джеймс подтолкнул его в бок. — Потом мы поженимся, — сказал он просто. — Мы поженимся, усыновим ребенка или двух и будем жить долго и счастливо. Регулус захихикал. — Правда? Вот так просто? — удивился он. — Это так ты пишешь свои истории? Почему-то я сильно сомневаюсь, что это поможет тебе распродать много экземпляров, Поттер. — Тебе, что, не нравится? — спросил Джеймс, обидевшись. — Возможно, мы могли бы немного поменять сюжет, если хочешь. — Да? И как же? Джеймс пожал плечами. — Мы можем устроить большой драматический разрыв, знаешь, типа чтобы вновь разжечь страсть, — пошутил он. Но это была не шутка. Это было предсказание, даже не просто предсказание. Сглаз. Регулус рассмеялся и ударил его по плечу, потому что это не значило ничего. Расставание было для него чем-то непостижимым, настолько далеким и нелогичным, что Регулус даже не рассматривал такую возможность. По крайней мере, не в эту ночь, когда тусклые лучи лунного света омывали их кожу, влажная трава щекотала ноги, мехенди, нарисованное Эффи пару дней назад, покрывало его стопы и руки, а на волосах все еще держался блестящий лак Сириуса. Они были вечны. Они были вечными, потому что в этом и заключается подростковая любовь, блаженное забвение и обещания, которые ты запихиваешь в задний карман джинсов, чтобы найти их несколько лет спустя, настолько скомканными и выцветшими, что ты уже не помнишь, какими они были. Джеймс наклонился к его уху и прошептал: — Закрой глаза. Регулус послушно закрыл глаза. — Дай мне свою руку. Регулус протянул ее ему, тяжело вздохнув. Что это должно было быть? Цветок? Письмо? Поцелуй? И тут он почувствовал это: что-то холодное коснулось кончика его пальца и скользнуло вниз с легкостью, словно так и должно было быть. Сердце Регулуса пропустило пару ударов, когда он открыл глаза и увидел изящное серебряное кольцо с крошечным сердечком на нем. — Что это значит? — спросил он таким тихим шепотом, что ветер мог бы легко унести его прочь. Джеймс поцеловал его в костяшки пальцев. — Это обещание, — сказал он, — что однажды мы построим что-то, что останется с нами на всю жизнь. С грохотом смеха, вырывающимся из его горла, Регулус повалил Джеймса на землю и устроился на его бедрах. После этого воспоминания стали немного размытыми, но Регулус помнит, что смеялся, плакал и целовал Джеймса так, словно от этого зависела его жизнь. — Я люблю тебя, — сказал Регулус Джеймсу, потому что это была правда, — Я люблю тебя, — потому что вес этих трех слов казался слишком большим, чтобы его выдержать, — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, — потому что это было единственное, что имело значение.