хочется

С ней было здорово просыпаться и в семь утра, и восемь вечера; обсуждать, почему бутерброды падают маслом вниз (и плевать на то, что Женя знал ответ) или почему художник на каком-то высокорейтинговом арте переломал персонажам анатомию, поменяв местами руки и ноги. Однако реальность была неизменна, и каждый день приходилось просыпаться в мире, где они с Линой сидели в холодных коридорах института, в котором никак не включали отопление, и начинали потихоньку стучать зубы. Конечно, тут все еще была их теплая, пестрая, чуть суматошная, но все-таки уютная жизнь, однако институт вторгался в неё чуть неприветливым, промозглым порывом ветра. Жене нравилось учиться, несмотря на то, что поначалу было сложно, по большей части по непривычке. Спустя какое-то время, стоило пройти всем парам по кругу, как быстро начало казаться, что так всегда и было. Может только практика в больницах воспринималась еще немного странно, но даже это казалось делом времени. Женя был абсолютно уверен в этом. Он часто оказывался прав, и в этом он тоже не ошибется – скоро даже шумный подвал городской больницы, где первокурсники переодевались и толпились такой шумной толпой, что дышать тяжело, станет рутиной. А пока он почти успел привыкнуть к другим вещам: к липковатым костям на анатомии, их неровным, чуть обломанным краям, к тихим парам физики, где они ставили опыты, в которых большая часть группы ничего не понимала, биологии, где им приходилось разрисовывать целые десятки тетрадных листов, заполняя протоколы. Привыкнуть к девушке, под чью улыбку, замиравшую где-то в уголках рта, вечно лукавую и что-то недоговаривающую, он расправлялся со всем странным и новым. Хотя казалось, что к ней и привыкать не надо. Женя и Лина учились в одной группе и частенько обсуждали пары, на которых сидели вдвоем, посмеиваясь над странными преподавателями. Ни единая мелочь не ускользала от их внимания, и у Лины на все как будто находилась веселая улыбка, понимающий кивок, или история из старой школы. Она всегда вела себя так, будто училась тут всегда. Казалось, куда ни помести её, так в любое место она впишется, будто универсальный предмет интерьера – это было парадоксально, учитывая её неловкость. Однако и та как-то легко скрадывалась – и то ли Жене слишком нравилась Лина, то ли он быстро к этому привык. Ему было сравнительно легко учиться, и первое время он мог, не прикладывая усилий, позволить себе просиживать ночи напролет в дисе с Линой и смотреть с ней стэндапы. Но уже очень скоро процент этого веселого времяпрепровождения пришлось снизить, потому что у неё самой с учебой, в свою очередь, не очень-то заладилось. В отличие от него, она часто просиживала над учебниками до поздней ночи (предварительно, конечно, до этой поздней ночи с кем-то поболтав) и усилий ей приходилось прикладывать больше, даже чтобы просто разобрать тот материал, к запоминанию которого он не прикладывал усилий. Одним из предметов, на которых у Лины возникли первые сложности, стала химия. Даже не так. Сложности не возникли – они просто взяли и материализовались в воздухе примерно с момента её появления в сетке расписания. Самый первый тест, который был на первой же паре химии, Лина завалила. Кажется, ни один из тестов, который был в сентябре, она с первого раза так и не написала, однако её это не слишком заботило. На самом деле все напоминало заевшую пластинку, потому что события повторялись каждую среду почти до мелочей. Перед химией был не очень большой перерыв, около двадцати минут, поэтому поесть они обычно не успевали; выходя из кабинета физики, Женя и Лина с одногруппниками сразу спешили на этаж выше, чтобы потолпиться в коридоре и пораньше заскочить кабинет. Хотя, в общем-то, им было все равно, где сидеть. Каждую среду отчётливо повторялся один и тот же разговор. – Ну как, ты все выучила? Чтобы спросить это, Жене приходилось чуть наклониться к Лине. Обычно этот разговор происходил, стоило всем остальным одногруппникам пройти вперед, оставив их в самом хвосте, где-то на границе между выходом из коридора кафедры и площадкой перед лестницей. И каждый раз на лице Лины в ответ на этот невинный, казалось, вопрос, появлялось выражение неистовой серьезности и уверенности. – Да, конечно, – отвечала она уверенно, но взгляд отводила, только чтобы с улыбкой тут же вернуть его обратно и спросить с удивительно искренней легкомысленностью: – почему ты спрашиваешь? И Женя даже сам как-то на секунду удивлялся – действительно, чего это он спрашивает? – Да нет, просто. Хорошо. Пойдем тогда? – Да, – кивала Лина. – Только давай попить купим? Недалеко от лестницы стоял автомат с напитками. Хотя, конечно, громко называть напитками то, что там разливали, однако Лина любила покупать в нем двойной горячий шоколад за пятьдесят пять рублей. Это был жутко сладкий напиток в маленьком пластиковом стаканчике, пустом едва ли не наполовину, совершенно не стоящий своих денег, но Лина выпивала иногда по три кружки в день – и, пробуя его у Лины, Женя был вынужден признать, что кажется, понимает почему. Хотя на самом деле он не понимал. В автомате продавался точно такой же простой шоколад, и стоил он на пять рублей дешевле. Однако Лина любила двойной и всегда брала только его. Они иногда брали шоколад, выстаивая длинную очередь перед автоматом и рискуя опоздать на пары. Потом бросались вверх по лестнице, выпивая шоколад на бегу и обжигая рот, потому что по ощущениям он был как кипяток; и почти в последний момент вламывались на химию, когда все места были уже заняты, и оставалась только пустая первая парта. Приходилось занимать её, и бросая вещи под ноги, Женя и Лина присаживались на места почти под носом преподавателя, уже на ходу начиная о чем-то перешептываться и болтать. Лина доставала из рюкзака методичку, ручку и тетрадку, в которой покоились записи сразу по нескольким предметам и переписке на задних страницах. И всю пару она сосредоточено слушала преподавателя, не говоря ни слова – могла только перекинуться парой слов с Женей. Но это же совсем не считалось? А потом она благополучно проваливала третий тест, в очередной раз не добрав один балл до минимального.