Звонкий смех развеет мглу

      Прошло около тысячи лет. Киун уже заработал свои два шрама, а Такемикадзути уже бился с Ятогами и превращался в дракона-молнию. Юкинэ уже осквернил Ято во второй раз, а Ято решился биться с отцом. Кадзума уже стал норой у Ято, и они уже тренировались на Такемикадзути.       Злобный окудрявленный бог войны врывается в свой храм и будит заснувшего с чашкой чая в руках и из-за этого не явившегося на поединок с конусоносным богом Киуна.       — Надеюсь ваша прогулка была приятной.       Ещё более заведëнный Такемикадзути начал избивать (да-да, по-другому это назвать нельзя) свой клинок грома. Вдруг между богом и его реликвией метнулось что-то белое. Это была Гюкиун.       Она, увидев, что еë хозяин срывается на Киуне, и, решив защитить проводника, выпорхнула из своей комнаты и бросилась между ними. Такемикадзути, не заметив девушки, нечаянно ударил свою реликвию. (Такеми: Автор-тян, я не хочу! Автор: А придëтся!) Отброшенный назад Киун смотрел на реликвию-затворницу как на провидение, принявшее милую форму его спасительницы от разъярённого хозяина. В свою очередь Гюкиун, которая приобрела довольно большое влияние на господина (ибо за тысячелетний промежуток она была единственной отдушиной своего бога, его молчаливой слушательницей, которой он жаловался на жизнь свою тяжёлую божескую и рассказывал обо всём, что с ним происходило, и искал в её глазах поддержку, помощь и совет), глазами попросила Такемикадзути зайти к ней в комнату. Несколько понурившийся бог войны, мучимый совестью, зашëл следом за Гюкиун в её комнату.       Там всë было по-прежнему. За тысячу лет эта комната нисколько не поменялась. В комнате всегда был мягкий сумрак, и свет, проникающий в помещении, освещал стол красного дерева, заваленный бумагами. Когда бог заходил в эту комнату, ему казалось, что он находится под водой, словно комната и само время там застыло в воскресенье, в янтаре. Но ему очень хорошо было в этой тихой гавани, где живëт молчаливый и скромный дух. И одобрение или неодобрение этого мягкого доброго духа были ему важнее, чем любая критика Секиуна. Хотя и этот дух тоже был будто застывший янтарик. Всегда молчаливая, всегда улыбающаяся, при чëм улыбается искренне, а не фальшиво, всегда мягкая, всегда со своим неизменным пучком золотистых волос. Если у всех реликвий Такемикадзути была принята причëска а-ля эльфы, то Гюкиун всегда ходила с пучком. И сейчас, заходя за Гюкиун в эту комнату, он чувствовал себя виноватым перед ней.       Такемикадзути сел на циновку и спросил:       — Зачем ты меня позвала?       Реликвия, вновь улыбнувшись, подала ему гребень. Удивлëнный бог взял его, но просто продолжил следить за действиями Гюкиун. А она уселась перед зеркалом и распустила пучок. Водопад золотых волнистых, как сейчас у бога, волос хлынул к её ногам. Завороженному этим зрелищем Такемикадзути вдруг нестерпимо захотелось коснуться этой красоты, но Гюкиун повернулась к нему лицом и, широко раскрыв свои огромные голубые глаза, сказала:       — Ну, здравствуйте, Такемикадзути-но-о-но ками.       — Стоп! Ты что можешь говорить? — ошеломлëнный бог грома аж отпрянул от Гюкиун.       — Ну да.       — Почему же ты тогда тысячу лет притворялась немой?       — Я учила японский.       — Прости, что?       — Откуда русская девушка может знать японский? Ответьте мне, хозяин? А вы думали, что я немая?       — Типо того... — бог перевëл дыхание. — Прости, я даже не подумал о том, что ты можешь не знать языка. Но как ты меня понимала?       — По жестам, по выражению лица, по тону. Есть много способов понять, о чём вы говорите, ведь вы довольно эмоциональный бог, и у вас всë на лице написано. К тому же вы, господин, чаще всего просто приходите излить душу и пожаловаться на Секиуна или кого-нибудь ещё.       — Но когда я тебе читал свои хайку, в твоих глазах светилось восхищение. Получается ты мне лгала...       — Ну что вы так! Они правда очень красивые! Да, сначала я не понимала их смысла, но, во-первых, я потом, когда оставалась одна, разбирала и переводила их, во-вторых, они просто очень красиво звучат, и, в-третьих, вы были таким воодушевлëнным, когда рассказывали их...       — Ладно. Прощаю. Но почему ты решила заговорить именно сейчас?       — Вы уверены, что хотите услышать ответ?       — Да, конечно. Такими вопросами ты меня только интригуешь!       Смутившаяся и покрасневшая Гюкиун почти не слышно прошептала:       — Потому что ваши волнистые волосы мне напомнили мои... Я знаю, что это звучит очень глупо, но это так!       Притихший бог ответил:       — Спокойно, Гюкиун, это даже как-то мило вышло. Кстати, ты не могла бы мне их причесать?       — А что, вы сами не можете?!       — Будь у меня прямые, я бы не просил! Как будто я делать ничего не умею. — пробубнил бог войны.       — Хорошо. Вы не обижайтесь, конечно, но периодически ощущение именно такое складывается!       — Эй!       — Да ладно вам, не обижайтесь, хозяин. Я же шучу.       — Ну у тебя и шуточки!       Пока они так перекидывались фразами, Гюкиун взяла острый гребень и села сзади своего бога.       — Теперь сидите спокойно, пожалуйста, — гребень очень острый. Если вы дëрнетесь, я могу вас нечаянно поцарапать или даже по ранить, а я этого очень не хочу!       — Хорошо, Гюкиун, я клянусь тебе, что не буду дëргаться, пока ты меня причëсываешь, что бы ты со мной не делала! — сказал бог, сложив в молитвенном жесте руки, и усмехнувший про себя.       Шокированная Гюкиун замерла и тихо сказала:       — Такемикадзути. Вы понимаете, что вы только что дали клятву? Вы же теперь реально ничего сделать не сможете.       — Теперь мне приходится надеяться только на твоë понимание.       — Ну вы меня и напугали, конечно, хозяин! Что ж, я начинаю.       Тонкие пальцы девушки, осторожно касаясь волос господина, попытались выпутать застрявшую среди тëмных прядей красную ленту. Совершенно расслабившееся и растëкшееся (Автор: Данное слово зачëркнуто по просьбе Такемикадзути-но-о-но ками.) божество битв закрыло глаза. Тем временем девушка, смущëнная ситуацией в целом и клятвой господина в частности, отвела передние пряди сидевшего перед ней бога назад, нечаянно прикоснувшись к шее своего хозяина. От этих мягких прикосновений Такемикадзути не смог сдержать сладкой дрожи, пробежавшей по всему телу. Покрепче перехватив гребень, Гюкиун завела левую руку под волосы бога ладонью к его спине, а правой стала причëсывать волнистые локоны, начиная с самых кончиков. При этом, чтобы не касаться острым гребнем спины Такемикадзути, она, причëсывая пряди упиралась зубцами в тыльную сторону своей левой руки, тем самым неумышленно гладя по спине бога грома. Поэтому когда она закончила, все мысли испарились из головы Такемикадзути и только благодаря своей воле он сумел не упасть, а встать и помочь девушке подготовить чай. Взяв в руки чашку, почти засыпающий бог слушал болтовню своей реликвии, пока не услышал от неë:       — Мне не очень чтобы сильно повезло как с этой семьëй, так и с предыдущей, ни здесь, ни там на меня не обращали внимания.       — Разве ты служила у какого-то другого бога? — активизировался Такемикадзути.       — Нет, что вы. Это я про свою жизнь.       Замерший бог практически прошептал:       — Дай, я проверю твоë имя.       — Зачем? — нахмурилась Гюкиун.       — Никаких вопросов! Я для тебя кто? Господин или нет?! — моментально разъярился вспыльчивый бог грома.       — Господин...       — Ну так повинуйся! — перебил девушку Такемикадзути, окончательно перепуганный тем, что Гюкиун, Его Гюкиун, может знать тайну Бога. Уж кого он точно не хотел потерять, так это еë.       Недоумевающая реликвия стала закатывать рукав на левой руке. Когда у самого плеча показалось имя, Такемикадзути, схватив Гюкиун за руку, стал рассматривать еë имя. Имя было в полном порядке: никаких трещин, затëртостей или каких-либо других тревожных признаков. Спокойно вздохнувший Такемикадзути прижался лбом к имени и облегчëнно засмеялся.       — Итак. Что ты помнишь о своей жизни? — выпрямившись, спросил бог свою реликвию.       — А что, я не должна еë помнить? — Как бы тебе так сказать... НЕТ!!! Ты не должна помнить свою жизнь! Это тайна Бога! Может ты ещё и свою прижизненное имя помнишь?!       — Ну да.       — И как же тебя звали? — вкрадчиво спросил бог.       — Анастасия. Или княжна Анастасия, или Настя.       — Так вот, все реликвии не знают этого, а если как-нибудь узнают, то превращаются в аякаси и оскверняют своего бога. Почему с тобой такого не происходит, я не могу понять, тем более, что ты умерла практически из-за меня.       — А разве я не простила вам и всем своим врагам свои мучения и смерть? За что мне на вас злиться и осквернять своего господина, тем более, который взял меня к себе.       — Похоже твоë всепрощение оказалось ритуалом раскрытия тайны... Но, прошу тебя, не спровоцируй раскрытие тайны бога у остальных.       — Уж постараюсь. Вам что-нибудь ещё нужно?       — Пока что нет.       В дверь постучали.       — Да?       — Такемикадзути-сама, вам записка от Окунинуси-доно.       Бог Грома взял записку, пробежал глазами и, мгновенно вскочив, сказал:       — Киун, я иду к Окунинуси. Без тебя. Это важно. Кстати, Гюкиун, я думаю, будет неплохо, если ты пойдëшь.       — Хорошо, господин. — хором откликнулись обе реликвии, на что их хозяин улыбнулся, а Гюкиун залилась своим неповторимым смехом.       — Хозяин, позволите, я немного подготовлюсь? Тысячу лет как никак в боги не выходила. — робко спросила Гюкиун.       — Да. Хорошо. Жду тебя через пять минут у себя.