Нежелезные дровосеки

Серёжа лежит в полутьме – за плотными шторами из открытого окна слышно шум уличных кафе и дождь. Голова болит значительно меньше – то ли таблетка помогла, то ли прощание с остатками пролежавшего всю ночь в желудке индийского ужина. Олег чем-то гремит на кухне, включает блендер. Серёжа выдыхает, закусывает губу. Олег идеальный. Серёжа проводит рукой по тому месту, где Олег лежал, и сердце начинает колотиться быстрее. Серёжа прикусывает губу до боли, как раз зубами по разбитому месту, чтобы перестать думать об этом. Собственно, с ужином Серёжа расстался, когда, на всякий случай, решил посмотреть, где оказался. Дверь была не заперта – уже неплохо – одежду свою Серёжа и правда нашёл на балконе на сушилке, чуть влажную. Потом пришёл на кухню, держась за стены. Посмотрел на девственно чистый кухонный островок, постучал пальцами по мрамору, открыл холодильник. Из холодильника на Серёжу смотрели три свиных головы, татуированные под черепа, как мексиканские катрины. В нос ударил резкий запах, холодильник Серёжа на автомате закрыл и побежал расставаться с ужином. Олег идеальный. У него в холодильнике три свиных головы. С кем не бывает, да? Вся история с получением наследства – и в меньшей степени с тёткой, которая спасла Олега от детского дома «Радуга» – вызвала в Серёже бешеную зависть, не сравнимую ни с чем. Серёжа нормально видеть лицо Олега не мог, но хорошо помнил его. Олег был красивым. Очень красивым. Даже если бы Олег ездил на самокате в шортах расцветки детдомовского матраса, он был бы по-прежнему красивым. Рост ещё этот – Серёжа не очень хотел себе в этом признаваться, но, когда над ним нависал в коридоре Вадим Адольфович, Серёже иногда хотелось разного. Впрочем, с учётом всего остального – а Вадим Адольфович был просто невыносим – дрочить на него Серёжа себе не позволял. И к этой его внешней красоте и физическому совершенству – Серёжа оценил эти предплечья, когда Олег обнимал его – прилагалось ещё и это: деньги. Много денег. Доступ в мир, куда Серёжа очень хотел попасть, и потому изо дня в день сидел за компом по ночам, придумывал алгоритмы и стартапы, брал шабашки на заказ и даже под железо писал. Серёжа мог бы продаться куда-нибудь в относительно крупную компанию, но ему до смерти не хотелось заниматься легаси и сидеть в офисе. Работа на кафедре давала ему какую-никакую свободу. Серёжа раскатывал на Олега губу даже после того, как тот впервые упомянул невесту – в ванной и правда висела картина: Иисус с пейсами и вытатуированной звездой Давида на голой груди поднимал перст, весь унизанный золотыми кольцами, и улыбался так похабно, что становилось неловко. Картина висела как раз напротив зеркала, так что, умывшись, Серёжа столкнулся взглядом с пейсатым Иисусом и невольно отвёл глаза. Картина была написана не то чтобы как-то особенно талантливо, но что-то в ней было. Серёжа и тогда испытал лёгкую зависть к такой непосредственности: сам он тяготел к академическому рисунку и акварелям. Раскатывать губу Серёжа перестал, когда Олег сказал про детей и собаку. Понял, что всё серьёзно там. Хотя какой-то особой нежности, когда Олег говорил про невесту, Серёжа не заметил. Но Олег улыбался, и у Серёжи что-то переворачивалось внутри. Серёжа представил себе альтернативную Вселенную, где никакая тётка Олега ни в какой газете ни о чём не прочитала и Олег попал в тот же детдом, что и Серёжа. И как они бы дружили, а потом... Тут Серёжа только и мог, что вздыхать. Серёжа был рад, что у Олега всё сложилось так, но теперь ему хотелось как-то приобщиться к Олегу, стать частью его жизни. Серёжа снова проводит рукой по одеялу рядом с собой. Дыхание снова ускоряется. Серёжа решает себя отвлечь от мыслей об идеальном Олеге (с тремя свиными головами в холодильнике) тем, что думает, как звонить Вадиму Адольфовичу и отпрашиваться хотя бы на завтра. На нормальных факультетах всё решается внутри кафедры, но у декана явные проблемы с контролем, потому что он такие кафедральные междусобойчики терпеть не может. А в том, что его сдадут, Серёжа не сомневается. Вадим Адольфович его даже отпустит, и безо всякого больничного. Вопрос только, на каких условиях. Серёжа пару раз слышал сплетни, что за свои услуги тот не давал отчислять некоторых студентов. Подробностей в сплетнях не было, но догадаться можно было и так. И да, Вадим Адольфович ничего никогда не забывал. Серёже болтливая методистка из деканата рассказывала, что тому хотели устроить на факультете синекуру за заслуги перед отечеством – тот был каким-то списанным из-за ранения военным – но вместо этого Вадим Адольфович обеими руками охотно влез во все процессы и стал руководить. От неприятных мыслей Серёжу отрывает Олег, который дверь открывает босой ногой и вносит поднос с едой. Серёже кажется, что он краснеет. – Так, короче, ни одно животное не пострадало, я обещаю. Серёже хочется напомнить про три свиных головы, но Олег снова улыбается. Олег валится рядом, каким-то чудом не роняя поднос – Серёжа бы уронил обязательно – и добивает: – Значит, что тут у нас: каша овсяная на кокосовом молоке с кешью и ягодами – ты ж голубику ешь? – тост с авокадо, тост с арахисовой пастой и бананами. А, ну, и чай. Кофе тебе пока тыелган. – Кто я?.. Олег смеётся: – Запрещён. Прости, привычка. Тётка так говорила всё время, когда я мелкий был. Я тоже первое время переспрашивал. Тебе помочь? – Да я... – Серёжа представляет, как Олег будет его кормить из рук, пачкая едой, облизывая пальцы, облизываясь сам, а потом откинет всё лишнее, завалит Серёжу на эти подушки и поцелует, – ...я сам. В списке на «подрочить об этом потом» выстраивается очередь. Причём LIFO – мент со своей формой отодвигается на второй план. Олег вручает ему ложку. Говорит: – Я ща. Возвращается с большой чёрной кружкой с волком, залезает на кресло с ногами, подгибая под себя одну, делает глоток. – Ешь давай. Сколько сможешь. Серёжа берет миску с кашей – никакого запаха, как из холодильника, нет. Зато картинка сразу всплывает. Серёжа невольно сглатывает. Но каша привычно пахнет кокосовым молоком, так что Серёжа быстро прогоняет неприятные картинки и пробует. Это вкусно, хотя овсянка навсегда ему запомнилась мерзким склизким комом на щербатой тарелке в детдомовской столовой. Эту кашу даже овсянкой язык назвать не поворачивается. Серёжа косится на Олега, тот что-то смотрит в телефоне, листает и на Серёжу не обращает внимания. Как ни странно, в Серёжу влезает всё. Олег за время, пока Серёжа ест, ни слова не произносит, как будто его нет. Но стоит только Серёже вернуть кружку на поднос, поднимает глаза и спрашивает: – Нормально? – Очень вкусно. Спасибо, Олег. – Заебись. Я рад. Ева говорит, что я плохо готовлю. Серёже хочется сказать, что его Ева – дура, но это неполиткорректно. – Значит, Серый, смотри, план такой: звонишь своему начальнику при мне, потом спишь, если до вечера хуже не станет – домой тебя увезу. Договор? Серёжа вздыхает: – Ладно. Олег легко распутывает свои длинные ноги, снова забирает Серёжин телефон со стола, протягивает ему. Серёжа подносит телефон к самому лицу, видит сообщение про Раневскую. Усмехается невольно: то есть мент даже тут не справился. Как он работает-то вообще? – У тебя чё, зрение плохое? Серёжа дёргается. – А, да. Я в линзах был, одну потерял. Вторую тоже снять пришлось – иначе голова болела сильнее. – А чё ты не сказал? Тут аптека рядом, я бы тебе и линзы купил. – Олег, всё в порядке. До вечера я проживу и без линз. А дома всё есть. – Ну смотри. Серёжа открывает список контактов и долистывает до Дракона Адольфовича. Гипнотизирует телефон – тот никуда исчезать не собирается, разумеется. Даже жалеет немного, что телефон не разбился в драке. Надеясь, что Вадим Адольфович в воскресенье днём слишком занят пожиранием младенцев, чтобы отвечать, нажимает на вызов. Серёжа слушает три длинных гудка, уже готовый сбросить. Но Вадим Адольфович отвечает: – Сергей Викторович, чем обязан? Серёжа может представить, как тот скалится, произнося это. Мысленно Серёжа дорисовывает младенца, которого тот держит за ножку, так и не успев сожрать, и как Вадим Адольфович прикладывает палец к губам, чтобы младенец не орал, пока он будет говорить по телефону. – Вадим Адольфович, простите, что в воскресенье... – Ах что вы, Сергей Викторович. Всегда рад услышать вас, вы же знаете. Гордость факультета, выдающийся специалист... Так что стряслось? Серёжа невольно фыркает, потому что ответить на это хочется одно короткое «башка». – Э-э-э, дело в том, что у меня возникли некоторые проблемы со здоровьем, и я бы хотел перенести завтрашние лабораторные. Там у меня три группы... – Сергей Викторович, я надеюсь, ничего серьёзного? – Н-нет, к концу недели буду в порядке, просто... – Ай-ай-ай, Сергей Викторович, как же вы так не следите за своим здоровьем. Что ж, это, конечно, нарушение, но, так уж и быть, пойдём вам навстречу. Вы, когда выздоровеете, зайдите ко мне, пожалуйста. Не сложно вам будет? Серёжа понимает, что всё: нарвался. Хочется процитировать Марго: пиздец, Серёжа, это лю-тей-ший пиздец. – К-конечно, зайду, Вадим Адольфович. – Вот и прекрасно. Буду ждать. Выздоравливайте. – Спасибо. До свидания. Серёжа убирает телефон и выдыхает. Понимает, что Олег смотрит на него, поднимает глаза. Олег спрашивает: – А чё, Вадим Адольфович – белобрысый шкаф такой с татухой во всю грудь? Серёжа грудь Вадима Адольфовича ни разу не видел. Но белобрысый шкаф – довольно точное определение. У Серёжи начинает что-то тревожно скрести под рёбрами. – Да. Декан факультета, где я работаю. – Ну нихуя себе. – А что? Вы знакомы? – Прикинь. Мы в одну качалку ходим. Татуха у него охуенная, кстати. Серёжа судорожно вздыхает, зачем-то представляя этих двоих рядом в зале и без маек. Олег делает хуже, спрашивает: – А чё он, жёсткий? – В каком смысле? – Ну, как начальник. – Обычный. – Так, ладно. Короче: действуем по плану. Ты спишь, я дежурю, вечером домой, если всё нормально, да? Серёжа кивает, понимая, что от этого Олега никуда не деться. Да и не особо хочется.