Нежелезные дровосеки

Вадим аккуратно заливает цикорий в кружке кипятком, размешивает и подавляет в себе желание сразу сходить и вымыть ложечку. Его психотерапевт – молодой бурят с очень осуждающим лицом, которого Вадим по привычке умудрялся задирать на сеансах так, что тот почти выходил из себя – говорил Вадиму рефлексировать свой гиперконтроль. Вадим рефлексирует. Ложечка на салфетке, по которой растекается коричневое пятно, его бесит. Вадим медленно вдыхает и выдыхает. Отворачивается от бесящей ложечки и подходит к окну, смотрит сквозь щель в закрытых жалюзи на унылый пейзаж за окном – опять дожди. Делает глоток из кружки – цикорий его тоже бесит. Хочется нормального кофе, но, во-первых, по нему у Вадима есть норма, а во-вторых, здесь нормальный кофе варить так и не научились. На факультет Вадим попал случайно: после ранения (правая нижняя доля лёгкого, пулевое) его упорно не хотели восстанавливать, хотя Вадим бегал, плавал и выдавал нужные показатели по аэробной и анаэробной нагрузке, как и раньше. Но регламент упорствовал, Вадим тоже. Вадиму предложили отдохнуть – полгода он помотался по разным странам, набил татуху в Канкуне, проколол член в Барселоне и левое ухо на Барбадосе. Вадиму было скучно. Вернулся, попытался ещё раз пройти комиссию – с прежним результатом – и получил своё коммерческое предложение. Степень у Вадима была, педагогический стаж ему нарисовали, и факультет – удивительное дело – проголосовал, как надо. Вадим быстро понял, что это сборище профессуры в толстых очках никакого понятия о дисциплине не имеет. И начал их дрессировать, медленно, но неотвратимо. Очень быстро факультет из фриковатого и затрапезного стал одним из лучших. Вадиму понравилось руководить, понравилось выбивать гранты – его репутация блатного делала своё дело – ректорат на его методы смотрел сквозь пальцы. Преподавательский состав к Вадиму тоже постепенно привык, никаких массовых увольнений не было – пара идейных отчалила, но это уже были их личные проблемы. Вадим возвращается к столу – настроение улучшается. На столе лежит местная газета – только дебилы пренебрегают местными новостями, там всегда всё самое интересное – где на восьмой полосе, где-то между прогнозом погоды и гороскопом, некая Ю. Пчёлкина рассказывает о неизвестном отважном активисте, который не побоялся репрессий и вышел на одиночный пикет в поддержку ЛГБТ-сообщества. Активист, по словам Ю. Пчёлкиной, был задержан за свою дерзость сотрудниками полиции. Заметка называется «Битва за наше будущее происходит здесь и сейчас». На фото – плохого качества, часть которого, к тому же, сожрана типографской краской – знакомое лицо. Вадим улыбается. Радость наша, Серёженька Разумовский, стоит, гордо подняв голову, и, решительно выставив вперёд совсем не волевой подбородок, держит в руках плакат с каким-то пятном (газетная краска сжирает подробности) и надписью о невозможности спокойно распоряжаться собственной жопой. О том, что Серёженька этой своей жопой распоряжается, как хочет, Вадим начал догадываться, когда Серёженька зависал перед ним в коридоре, смотрел синими глазами снизу вверх и краснел кончиками ушей, облизывал и закусывал губы и начинал заикаться, чего с ним на тех же занятиях никогда не бывало – Вадим наблюдал в составе комиссии, как он проводит образцово-показательную практику. Вадим вполне профессионально пособирал о нём сплетни – Серёженька вёл замкнутый образ жизни, за время учёбы, помимо признанной всем педсоставом гениальности, прославился тем, что завёл прямо в общаге ворону, которая стала местной достопримечательностью, потому что крайне изысканно материлась – днём из Серёженькиной комнаты старушечьим голосом раздавалось «пиздаш долбанный, Серёжа, слона заморского ебливая залупа» и прочая непотребщина. Ворону, говорят, обучала специально созданная инициативная группа. Ничего о личной жизни любителя ворон Серёженьки Вадим так и не разузнал. Потом произошло совпадение: Серёженька умудрился переехать под бок к Гретхен. Ба (которая ненавидела, когда Вадим её так называл и просила обращаться к ней исключительно «Гретхен») рассказывала, какого дивного хрустального мальчика принесло провидение. Что ба его спалит Серёженьке, Вадим особо не беспокоился: ба его называла только «Димочка». Сам же он подстроил график посещения ба так, чтобы с Серёженькой не пересекаться – расписание занятий его он знал прекрасно, расписание электричек – тоже. Ба рассказывала о новом соседе охотно: тот не шумел, поздно не приходил, музыку громко не слушал, блядей не водил, всегда здоровался и спрашивал, не нужно ли чего, а птичка его задорно изъяснялась. К Серёженьке иногда приходили друзья, разные молодые люди. Обычно вечером в выходные. По мнению ба, они там играли в компьютер, или чай пили, потому что уходили те часа через три (ба здесь можно было доверять – ей бы часовым стоять на посту). И они тоже не шумели. Ба расстраивало только, что Серёженька худой очень, потому что веган. Вадим слушал истории ба, улыбаясь, как будто с равнодушием – ба на улицу выходила редко, так что всех источников новостей у неё было – телевизор, разговоры по телефону с подругами да новый сосед. Информацию о смене места жительства в деканат Серёженька так и не принёс, кстати. В воскресенье Серёженька позвонил и слабым голосом пожаловался на здоровье. Вадим в этот момент держал за волосы своего психотерапевта, трахая того в рот. Пришлось остановиться, приложить палец к губам, глядя в раскосые красные слезящиеся глаза. Вадим уже тогда почувствовал, что это шанс. Психотерапевта дотрахал с ещё большим энтузиазмом так, что тот кончил от одного только члена в глотке. А потом как ни в чём не бывало хрипловатым голосом снова напомнил Вадиму, что гиперконтроль – это та проблема, ради которой они здесь собрались. И облизнулся, снова глядя на пирсинг в члене Вадима. Хорошие новости о неизвестном отважном активисте пришли в понедельник. Что на факультете об этом кто-то узнает, Вадим вообще не волновался – внимательностью к деталям местные работники не блистали. Вадим решил ждать: Серёженька обещал зайти, значит, зайдёт. «Болел» Серёженька до четверга, отменил в сумме шесть пар, но на вчерашний звонок секретаря – Вадим решил лично Серёженьку лишний раз не драконить – клятвенно пообещал, что придёт. Вадим поворачивает голову – ложечка так и лежит на салфетке на тумбе с чайником. Вадим говорит короткое «да блядь» и идёт мыть сраную ложечку, так и не допив бесящий цикорий. Секретарь Лерочка не обращает на Вадима никакого внимания, что-то печатая. Когда Вадим возвращается, Лерочка, так и не поднимая глаз от монитора, говорит: – Там Разумовский. – Где? – В кабинете у вас. Вадим вздыхает: – Лерочка, я же просил никого не приглашать в мой кабинет без меня. – Ну, давайте я его выгоню. Вы зайдёте, а потом я его снова приглашу. Вадим быстро прикрывает глаза пальцами. Говорит: – Лерочка, а давайте вы просто в следующий раз. Не будете. Никого. Приглашать. В мой. Кабинет. Без меня. Лерочка, наконец, поднимает на него светло-карие честные глаза. – Я вас поняла, Вадим Адольфович. Вадим очень медленно выдыхает. Да нихуя она не поняла. – Сделайте, пожалуйста, так, чтобы нас сейчас не беспокоили. Хорошо? Лерочка только кивает, снова глядя в монитор. Вадима успокаивает только тот факт, что дверь запирается изнутри. Лишь бы Серёженька не понял раньше времени ничего. Поигрывая ложечкой, Вадим заходит к себе – Серёженька стоит у окна, что-то пишет в телефоне. На появление Вадима дёргается. Вадим прикрывает дверь за собой, надеясь, что запирание на ключ останется незамеченным. А теперь, главное, никаких резких движений. – Сергей Викторович, как ваше здоровье? Присаживайтесь, прошу. Серёженька хмурит рыжие брови, заводит прядь волос за ухо. Стол обходит по широкой дуге, некоторое время переминается, выбирая, на какой из стульев, стоящих вдоль длинного стола для совещаний, ему сесть. В конце концов садится, локтями упирается в лакированную поверхность, сцепляет длинные тонкие пальцы в замок, плечом нервно дёргает. Вадим садится за свой стол, сдвигает кружку с так и недопитым цикорием. Ложечку на автомате бросает внутрь и сам на себя почти матерится – и вот стоило мыть, а. – Так как здоровье, Сергей Викторович? – С-спасибо, я... всё уже хорошо. – Расскажете, что же с вами случилось? Или это личное? Серёженька охотно цепляется за предложенную версию. Стреляет в Вадима глазами: – Личное. – Что ж. Не осуждаю. У всех свои тайны. Надеюсь, что состояние вашего здоровья позволит вам и впредь продолжать академическую деятельность. Пары пропущенные вам поставят, конечно. Боюсь, правда, придётся по субботам отрабатывать. Но вы же не против? На субботу у вас планов нет обычно? Серёженька кивает. Говорит: – Б-без проблем. Я могу идти? У меня ещё одна пара. – Сейчас. Сергей Викторович, мне бы хотелось, чтобы вы кое-что прокомментировали. Вадим поднимается из-за стола, берет газету, чувствуя, как за рёбрами разливается сладкое предвкушение. Серёженька смотрит на него, не моргая, снизу вверх. Вадим с ни с чем не сравнимым наслаждением кладёт перед ним его же фотографию, вставая за плечом, вынуждая нервничать. И просто ждёт. Серёженька дрожащими руками берет газету, быстро читает, видимо. Потом оборачивается, облизывая губы. Вадим понимает, что у него веснушки на скулах. Раньше, как будто, не было. – Это... – Серёженька вдруг меняется в лице, становится решительным, – это моя гражданская позиция, и я не считаю нужным за неё оправдываться. Вопрос свободы совести. Вадим улыбается. Какая прелесть. – Сергей Викторович, тут такое дело... Вы являетесь сотрудником государственного учреждения. Ваша гражданская позиция – ваше личное дело, безусловно. Но ваши отношения с правоохранительными органами могут бросить тень на деятельность всего учебного заведения. Вы же не можете этого не понимать? Серёженька снова облизывается, хмурится тревожно, так и сидит вполоборота – неудобно же – но продолжает. Упрямится. – И чего вы от меня хотите? У Вадима сердце разгоняется. – Ничего, Сергей Викторович. Совершенно ничего. Серёженька ноздри тонко раздувает. – Я вам не верю. Вадиму хочется его за подбородок взять и посмотреть, как тот начнёт плыть – что начнёт, Вадим даже не сомневается. Серёженька со скрежетом отодвигает стул, поднимается на ноги, вытягивается рядом с Вадимом, в глаза смотрит почти дерзко. Вадим на автомате, как захлопывающий пасть на пролетающую птичку аллигатор, делает шаг вперёд, нависает над Серёженькой, едва не касаясь носом носа, но тот не отступает, только в глаза смотрит бешено и дышит часто. Вадим медленно облизывает губы, а потом наклоняется и целует тонкую белую кожу на шее, одновременно горячей ладонью касаясь шеи с другой стороны, мешая уйти от соприкосновения. Серёженька судорожно всхлипывает, не отстраняясь, и Вадим позволяет себе размашисто пройтись там же языком. Серёженька вцепляется в руку, Вадим отрывается, снова смотрит в глаза – видит там то, что надо: тонкую пелену похоти. Но Серёженька, поймав взгляд, тут же, с грохотом роняя стулья, разрывает контакт, одёргивает толстовку, говорит тихо и зло: – Что вы себе... Вадим только улыбается: – Ничего, Сергей Викторович. Совершенно ничего. Идите работайте. Вадим демонстративно подходит к двери, поворачивает ключ и распахивает её. Серёженька пулей вылетает мимо так и не заинтересовавшейся ничем Лерочки. Вадим закрывает дверь. Ставит на место стулья, выравнивает их, газету закрывает и кладёт в стопку к другим. Допивает остывший цикорий, вытащив ложечку и положив её на салфетку, глядя, как по белой бумаге расплывается коричневое пятно. Говорит, глядя на него: – Какой сегодня, однако, продуктивный день.