Октябрьская коллекция

      Сириус всегда считал, что в Азкабане должно быть тихо. Ещё в детстве, слушая рассказы взрослых и рассматривая колдографии в «Ежедневном Пророке», он был уверен в своей теории. В его представлении гнетущую тишину на тюремном острове разбивал лишь шум волн. Как же он тогда ошибался.       Основным звуком Азкабана был вой. Выло всё. Выли все. Холодный ветер, гуляющий по пустым коридорам. Редкие привидения, отчего-то оставшиеся в сгубивших их стенах. Дементоры, или так только казалось. И, конечно, заключённые. Последние выли на все голоса, отчаянно, надрывно, даже во сне, но уже не слышали себя. Во всеобщем заунывном гуле было не разобрать, кому принадлежал тот или иной голос.       Когда к этой непрекращающейся какофонии присоединился вой собачий, никто даже не обратил внимания. В стенах Азкабана люди переставали быть людьми, они забывали себя, превращаясь в загнанных зверей, которым ничего больше не оставалось, кроме тоскливого воя да жалобного поскуливания. Человек и зверь тут были равны.       Вытягивая очередную заунывную ноту, Сириус вспоминал времена, когда вой ассоциировался у него с чем-то весёлым: друзьями, приключениями и свободой. Как они втроём носились по Запретному лесу — Питер постоянно отставал на своих коротких крысиных лапках.       Вот уж точно — магия зрит в саму суть волшебника. Им бы ещё тогда следовало задуматься над своими формами. Крыса — символ предательства, недаром же магглы что-то там говорят про бегущих крыс, едва запахнет неприятностями. Сириус подобно псу оставался верен друзьям и их памяти даже в Азкабане, а Джеймс… Джеймс, конечно, не был гением, он был упрям и доверчив. Последнее его и сгубило.       А ещё был Ремус. Вот уж кто много выл, но только в волчьей шкуре. В своём человеческом обличье Ремус оставался удивительно жизнерадостным. Сириус частенько завидовал его способности не унывать даже в самой безвыходной ситуации. Впрочем, Ремус в таковые и не попадал, если не считать его обращения, а если его втягивали туда друзья, то непременно находил решение.       Слева, через две камеры, оборвался тихий вой. Сириус не знал, как звали того заросшего мужика, да теперь это было и не важно. Тот уже несколько дней выл хрипло, натужно, будто через силу. Отныне он будет свободен от воя и от тюремных стен. Сириус тоже желал свободы, но не такой.       Вопреки гнетущей атмосфере Азкабана, Сириус всё ещё мог представить себе настоящую свободу — бескрайние поля, зелёные леса и высокие горы. Места, где выть не захочется, разве что с другом за компанию. Где из тебя будут вырываться радостный лай или звонкий смех. Где ветер лихо свистит, а не протяжно стонет.       Сириус всё ещё верил, что это возможно, и голос его креп. Его вой становился громче. И с этим воем, как с боевой песней, он брёл по унылым коридорам Азкабана. Чуткий собачий нос помогал найти выход, а четыре пусть и ослабшие лапы несли к свободе.       Выбравшись на противоположном берегу, Сириус высоко поднял морду и протяжно завыл. Своеобразное прощание для такого негостеприимного места, что держало его двенадцать лет. Пришла пора менять свою жизнь. Пришло время перестать выть.