Дневник ангела

Голоса вокруг твердили лишь об его неправильном существовании, причиняющие адские муки тому, кто любил и хотел быть любим. Голоса, разные: грубые, мрачные, испуганные, вкрадчивые, твердые, обвиняющие с ещё тысячью оттенков серого. Но была в них одна единственная мысль, суть. Они же истина. Та самая истина, при осознании которой хочется лишь исчезнуть. Не умереть, не перестать дышать, а испариться так, чтобы вселенная вновь не собрала тебя из кусочков атома. Но звуки были не только внутри, но так и во внешнем мире. Кузен что-то страдальческий страстно, беспрерывно говорил, при этом его четко выраженные брови, то и дело опускались и поднимались, жестикулировали, показывая всё яростное возмущение. Вегас даже забыл о том, где был всё это время. —Я бы и не узнал об затруднительном положении Пита, если бы не та случайная встреча в больнице. Я думал ты знал! Пит сказал, что ты знаешь о детях! Как ты мог не знать?! Как! Короткая, тяжелая пауза. Ким хотел взглянуть в глаза старшего и прочитать в них ответ, оправдание, увидеть слёзы, сожаление, вину. Что угодно, несмотря на их бесполезность, Ким хотел их увидеть. Но вместо всего, Вегас лишь опустил голову, устремив взгляд на ковровое покрытие, демонстрируя кузену свою макушку. Ким на это лишь тяжело выдохнул. —Не знаю почему, но в то декабрьское утро Пит позвонил именно мне. Думаю тот факт, что я знал о многом им пережитом стало причиной выбора именно моего имени в списке всех контактов, — даже после его смерти, совершенный мужем выбор ещё одним хлестким ударом ножа прошелся по сердцу. Его Пит был один. Ему было страшно, стыдно, мерзко и самое ужасное, омега не знал у кого просить помощи. Пока он был занят. Чем же все эти годы Вегас был действительно занят? Что он делал, пока те японцы измывались над его любимым? Внутри всё горело. И это не тот огонь, что он чувствовал при их первой встречи. Не тот огонь пробудивший в нём желание жить, по настоящему жить, не как раньше, то было жалкой пародией на жизнь. Не то пламя, научившая дышать, чувствовать после одного взгляда в те солнечные глаза, в глубине которых он хотел когда-то утонуть. Почему же он забыл? Это был тот огонь, оставляющий после себя уродливые шрамы, тот огонь, от которого хотелось сбросить это бренное тело, вырвать, раскромсать до костей, да и кости уничтожить. Желалось отделаться хотя бы от этого грешного сосуда. Желалось перестать быть собой, перестать быть Вегасом. Но… Это боль ничто, если он помнит. Помнит то, как любил. Это не обожание, не симпатия, не преданность и не привязанность. Это любовь. Была ею. Была ею, когда он хотел обнять, обвить руками родное тело, пустить пальцы в мягкие пряди волос, пройтись носом вдоль шеи и ощутить аромат жизни, любви, Пита…. И никогда не насытиться. Ведь он любил. Любил, когда говорил это, в каждом вдохе и выдохе слышалось одно. И они не врали, ведь обнажили истинного его. От Пита было не убежать. Да и зачем? Он словно звезда, спустившийся с небес, солнце, поселившийся в его днях, луна, украшавшая его ночи, ангел, покинувший рай для… Для чего же? Всё это время, бушующий в голове ураган стих, пыль осела и появилась ясность. Вегас понял. Он всегда знал, что у него никого нет, с тех самых пор, как единственный человек, который любил его погиб. Вегас не жаловался, он умолял. Он желал, верил, просил всем сердцем. Вегас мечтал, грезил любви. Тот маленький мальчик, что остался без матери, не хотел обладать, он желал быть любим и был готов…готов любить всем сердцем. И он был услышан, благословлен небесами. Пит любил, Вегас уверен, и сейчас любит его. И любовь не ослепила его, не заставило надеть розовые очки. Оно позволило увидеть красоту, почувствовать: потрогав, почуяв, услышав, увидев и произнести: — Какая красота… И вправду, не ослепнув от её величия, а прозреть, понять как прекрасен мир, как прекрасен Пит. Дом кузена был покинут, и тысячи мыслей, эмоций, преследовавшие до сих пор испарились вечерней прохладой. Хотелось к Питу и Вегас знал куда идти. Ноги сами привели к храму, в котором он впервые, встав на колени попросил Пита стать его супругом. Всё материальное осталось прежним. Тот самый храм среди раскидистых деревьев, навевающий столь значительные, яркие воспоминания. Особенно после смерти Пита. Парк оживал в весеннюю пору, расцветал. Вегас опустился в ту самую скамейку, закрыл глаза, рисуя облик того самого. Но не было в них счастья, радости и улыбки, а столь частое за короткую жизнь покрасневшее от слез лицо. Вегас подобно маленькому мальчику, все беспрерывно про себя шептал: «Это сон. Это сон. Это просто сон….». Он так и ждал, что проснется, уснувший на коленях Пита. Правильно ли о таком желать? После всего, что пришлось пережить омеге. Конечно же нет. «Разбудил» его голос. Столь родной, тихий, любимый…. Неужели, желания сбываются?